У сержанта эти слова вызвали смех — непринужденный смех человека, официально уполномоченного хранить безразличие. Лучшего ответа сержанту придумать было трудно. Наоми, прищурившись, глядела на него пару секунд, после чего вновь опустилась на колени. Было видно, что внутри у нее все кипит от возмущения. И она продолжила отскребать пол. Салли увидела, как с матраца поднялся мужчина и торопливо выбежал из палатки. Может, еще недавно он был солдатом, а теперь стал живым воплощением того, во что превращает человека болезнь, безвольным созданием, во что бы то ни стало стремящимся исторгнуть из себя кал. Отработав смену, с тазами и ведрами в руках, медсестры направились к водоразборной колонке, но воды, чтобы привести себя в порядок после кошмарной работы, явно не хватало. В большой палатке и дальше в отделении стояли емкости с фильтрами для воды, доставленные сюда на корабле. Из них можно было пить очищенную воду без риска заразиться. Говорили, что на борту плавбазы в порту находятся запасы подкладных суден. За обедом это подтвердила и Кэррадайн. Но полковник отчего-то не желал доставить их сюда. Он считал, что для страдающих дизентерией небольшая пробежка только на пользу — она приучает, сдерживаться. К тому же если человек симулирует болезнь, так пусть побегает. В наказание. — Симулирует болезнь? Да, сачкует. Ему уже приходилось сталкиваться с таким в других местах. Слава богу, он на своем веку повоевал. И в Африке, и в Индии. Как раз как у Киплинга. — Не может он такое всерьез говорить, — не верили женщины. — Он что, о бациллах не слышал? Весь следующий день они простояли на коленях в тифозном отделении. Отделением руководили не так скверно — да и количество позывов не такое, как у больных дизентерией. И завотделением почти всегда оставался на виду. Он хоть и не был яркой личностью, но все-таки держал санитаров в узде. Поэтому, если на пути у них оказывалась одна из драивших полы «дочерей „Архимеда“», дальше злобного шипения дело не заходило. Впрочем, это были их палата, их отделение, злобно шипеть полагалось по штату. Была одна яркая личность среди медсестер — та говорила в голос, не шипела, но их игнорировала. Среди санитаров даже попадались совершенно беззащитные экземпляры, которые держались с ними едва ли не виновато. В основном это были пожилые мужчины, обращавшиеся к ним «Прощу прощения, сестра». Тифозники уже не подпадали под категорию «сачков». Салли собственными глазами видела, как до их посещения снизошел сам полковник, да еще и со свитой — заведующий отделением, старшая сестра и главный санитар. Все они поднялись при виде этого высокопоставленного идиота, всерьез полагавшего, что навозные мухи закаляют характер. Палаточная сестра склонила голову, но отвесить поклон все же воздержалась. — Нет-нет, можете не подниматься, — галантно успокоил он драивших полы сестер. Когда полковник вместе с санитаром остановились рядом с Салли, та с необычайной остротой ощутила запах — сильный и агрессивный запах гуталина, исходивший от ботинок полковника и главного санитара. Пока светила медицины обозревали отделение, палатный врач внес предложение: — Сэр, мне кажется, креозол не подходит для применения в уборных. Канадцы рекомендуют хлорную известь, а новозеландцы — синее масло, то есть отфильтрованный парафиновый дистиллят. Тут полковник Спэннер даже проявил подобие терпимости, по-отечески возложив руку на плечо палатного врача. — Пошлите их подальше с их рекомендациями, — веско проговорил он. — Креозол — официально утвержденное в британской армии средство. А здесь — австралийцы. — Но сэр, — бесстрашно продолжал палатный врач. — Мух развелось столько, что… — Ну, знаете, — с видимым усилием подавляя зевок, ответил полковник. — Сейчас вроде как лето. Естественно, что летом мухи плодятся достаточно интенсивно. — И тут же усмехнулся. — Ох уж эти канадцы. Едва выбрались из своих прерий, как уже лезут везде со своей хлорной известью… После чего одарил «этих канадцев» довольно благосклонным хохотком, шлепнул себя по ляжке стеком и, развернувшись, повел свиту за собой. Салли услышала, как палатный врач тихо сказал: — Но в канадских-то госпиталях мух куда меньше. С доставкой на транспортном корабле еще двух сотен пострадавшим девушкам с «Архимеда» было позволено подняться с колен. Им дали возможность продезинфицировать руки, надеть маски и приступить к работе в общих палатах. Все еще продолжалось августовское наступление на Галлиполи, и санитары постоянно разгружали санитарные машины. Салли поставили помощницей Кэррадайн. И вручили ножницы — срезать завшивевшую и грязную форму с солдат. Она вспомнила, как ей впервые пришлось заниматься этим еще на «Архимеде», и ее поразило, как сильно может загрязниться форма всего за пару дней после попадания на фронт. Но по-настоящему ее поразило не состояние обмундирования, а сами обмундированные. Другой ее обязанностью было отгонять мух от пропитанных кровью повязок и открытых ран. Воздух гудел и дрожал от одуревших насекомых. Салли свободной рукой орудовала хирургическими ножницами и щипцами, извлекая прикрывавшую раны марлю. После — проспринцевать все, включая подкожную область, и наложить свежую повязку. Кэррадайн обрабатывала рану на лице одного молодого солдата, если судить по ярлыку, достаточно серьезную, Салли успевшими затупиться ножницами вспарывала неподатливую ткань мундира. Австралия, издавна гордившаяся своей шерстью, постаралась, чтобы ее сыны были одеты в плотную и тяжелую форму. Покончив с формой и увидев нижнюю челюсть солдата, с которой сняли повязку, Салли ужаснулась — ей показалось, что у нее перед глазами чудовище. Таким, во всяком случае, она представляла чудовище. — О Боже, — вырвалось у Кэррадайн. Она взяла тампон, пропитанный перекисью водорода. Молодой уродец взревел — стерилизующий раствор вызывал жгучую боль. — Все хорошо, — шепнула Кэррадайн. Салли подумалось, что именно таким тоном вещают профессиональные утешительницы, вкрадчиво пытаясь успокоить тех, кого смерть уже коснулась своей ледяной лапищей. * * * В окрестностях Лемноса обнаружили дрейфующую лодку с уже разлагающимися трупами четырех солдат и трех медсестер. Одну из девушек смогли идентифицировать только по часам — это была медсестра по имени Кеато. Всем женщинам с «Архимеда» выделили час, чтобы они могли спуститься с холма на уютное кладбище и проститься с Кеато и еще двумя ее товарками, личности которых так и не удалось установить. В полузабытой прежней жизни, если медсестра умирала от перитонита или, скажем, воспаления легких, родители покойной воздвигали на могиле потрясающее надгробие — видимо, в знак несогласия с судьбой, ниспославшей столь раннюю смерть. Но погребение Кеато в силу не совсем привычной гибели, да и предшествовавшей жизни было другим. Погребение надо было проводить при обнаружении спасательной шлюпки. Не следовало бы им возблагодарить судьбу, что, попав на борт, они стали ее баловнями? Погибнуть, когда воздуха вокруг дыши не надышишься, считала Салли, куда хуже, чем утонуть. Но как бы то ни было, торжественность падре и игра трубача облегчали скорбь. Когда все завершилось, Салли с облегчением вернулась к палаткам, стремясь оказаться подальше от этого распада молодой плоти, места, куда больше подходящего старикам, чтобы привести в порядок мысли. Под черным покрывалом ночи Салли вдруг проснулась от того, что чья-то рука ползала у нее по животу, и вскрикнула от охватившего ее возмущения. Она сразу представила себе, что это кто-то из жутких, глумливо лыбившихся, испускавших яд, косорылых санитаров. Проснулись и остальные девушки. Когда она зажгла висевшую на подпорке лампу, показалась половина лица Фрейд. Стало светло. По земляному полу замельтешили тени. Она разглядела кучку земли, в которой скрылось нечто темное и покрытое мехом. — О, Господи! — вскричала Фрейд. — Нас же предупреждали! Помните? Насчет кротов. Салли прикрыла глаза. — Я-то перепугалась, что это кто-то из санитаров ко мне полез, — призналась она. — А может, и полковник собственной персоной, — высказала предположение Фрейд, и все разразились жутким, неудержимым смехом. — Я за то, чтобы оставить лампу гореть, — предложила Онора. — И я за! — с важным видом согласилась Розанна Неттис. Предложение было принято единогласно. В ту же ночь вскоре после визита крота разразился ливень с градом. Кое-где градины пробили ткань палатки. Утром Наоми пластырем заклеила дыры в палатке и в земляном полу. Но на следующую ночь кроты явились снова, и в мерцающем свете лампы было видно, как зверьки носятся взад и вперед куда-то по своим ночным делам. На карточном столике у входа в столовую всегда лежал ворох писем. Иногда появлялась и аккуратно обшитая посылочка. Посылки вызывали волнение и радость. Все бегали в поисках ножниц взрезать ткань. Сестры Дьюренс даже и не смотрели на этот столик. По их глубокому убеждению, адресованные им письма просто не смогут дойти. Нет, другим они могли писать отсюда сколько угодно писем. Но, как им казалось, эти самые другие вряд ли станут им отвечать. Но в одно прекрасное утро кто-то из коллег оповестил о лежащих на столике посылках для них. Прочитав, что было выведено на этих посылках, Наоми и Салли недоуменно переглянулись — адресованы они были еще в Египет, в «Мена-Хаус», Александрия, потом их снабдили новой наклейкой с начерканной кем-то припиской — «На „Архимед“!» — «На Лемнос, если живы»! Наоми прочла написанный на ткани адрес. Салли извлеченным из кармана перочинным ножиком стала разрезать ткань адресованной ей посылки. Внутри она обнаружила деревянную коробочку. Было видно, что сделана она вручную. Салли поняла, что отец наскоро переделал ее из коробки, какие используют в бакалейных лавках. Она даже представила звук, каким сопровождалась эта работа. Внутри обнаружилось столько полезных и нужных вещей, что коллеги-медсестры аж ахнули. Сгущенное молоко, незаменимое при чаепитии. Копченый говяжий язык — эталон вкуснятины в пору их детства. Их мать была мастерицей по части маринования и засолки всех мыслимых овощей, и не только овощей, но и продуктов животного происхождения. Но еще за несколько лет до смерти прекратила этим заниматься. Дочери так и не смогли унаследовать ее мастерство. Следовательно, язык, а заодно и консервированные фрукты, варенье и тщательно завернутый в холстину фруктовый пирог отцу подарил кто-то из соседей. Сестры, поставив свои посылки рядышком, улыбнулись друг другу, не удержались от одобрительных улыбок и их коллеги. В посылки были вложены и конверты. Пока Салли разбиралась с домашними деликатесами, Наоми распечатала письмо. Стоило ей его вскрыть, как губы ее недовольно надулись — видимо, готовилась узнать дурные новости. Наконец, и Салли надорвала конверт. Письмо было на нескольких страницах и начиналось «Дорогие мои девочки». Почерк был отцовский. Письмо было датировано 30 апреля 1915 года. Наоми и Салли сравнили оба письма — они были почти одинаковы. Сестры углубились в чтение, другие медсестры разошлись поболтать или выпить чаю. Дорогие мои девочки! Я специально написал два одинаковых письма и рассовал их по посылкам, потому что знающие люди сказали, что туда, где вы находитесь, почта не всегда добирается. Ваш отец в своих письмах выражает любовь к вам. Если уж говорить начистоту, мне вас страшно недостает. На этой неделе случился у нас ливень. Нечасто такое бывает на Пасху! Я уже думал, кончится это наводнением, вам такое знакомо. Пришлось даже скотину загнать на верхний выгул. Конечно, трава там уже не та, но ничего не поделаешь — перетерпят. Не такая, конечно, трава, как по другую сторону континентального раздела, но сойдет. Я уже собрался было на крышу залезать от воды спасаться. Но скоро вода спала, и весь нижний выгул залило грязью. В общем, натерпелись мы. С природой не поспоришь. Но самое главное, хочу сообщить вам большие новости и хочу надеяться, они вам понравятся. Хотя я и вас понять могу — вы так любили свою мать. Мы с миссис Сорли обвенчались по пресвитерианскому обряду. Понимаю, что мы методисты, а она пресвитерианка. Ну и что с того? По крайней мере, я считаю, что ничего. Вы, девочки, ее хорошо знаете. Вдову Энид Сорли. И мужа ее тоже знали, которому жить бы да и жить, не свались на беднягу это проклятое дерево. Это миссис Сорли помогла мне собрать для вас эту посылочку, которую, как мне думается, вы оцените на отлично. Пусть она напомнит вам о вашем деревенском доме. Энид Сорли приготовила и этот язык, который вы так любите. Теперь, когда есть кому обо мне позаботиться, чувствую себя намного лучше, чем раньше. А что до вас, девочки мои, — от всей души молюсь о том, чтобы у вас все шло хорошо. Стоит мне прочесть в газете, как вы заботитесь о наших раненых героях, с гордостью вспоминаю о вас. Сын Эндрюса умер от тифа в Египте. Такой здоровяк, даже не верится, что такое могло случиться. Вот и все, что хотел сообщить вам ваш отец. Надеюсь, у вас все хорошо. Миссис Сорли тоже написала вам письмо. Вообще-то теперь ее зовут миссис Дьюренс, но я никак привыкнуть не могу. Так что все время обращаюсь к ней «миссис Сорли». С любовью, ваш отец. Прочитав письмо, Салли подняла голову и тут же встретилась взглядом с Наоми. Теперь дочери-убийцы честно смотрели друг другу прямо в глаза. Вспомнили они и о своем последнем преступлении — о брошенном на произвол судьбы отце. И о том вакууме, в котором он оказался и который сейчас заполнила миссис Сорли. От этих мыслей обеих охватил непонятный гнев. Наоми вскинула брови. Избежать этого не удалось. — Так, значит, — произнесла она. — Стало быть, миссис Сорли теперь наша мачеха. В твоем письме старик об этом написал? Салли кивнула. Она заметила в конверте еще один сложенный листок, но читать его отчего-то не хотелось. Салли услышала, как Наоми недовольно пробурчала: — Будь я дочерью получше, я бы непременно сказала — ну, та зря времени не тратит. — Я прям то же самое думаю. Однако с тех пор, как не стало матери, уже миновало два года и девять месяцев. Можно было поспорить насчет того, а не слишком ли это быстро, о том, что обычно следует обождать три года, но любой здравомыслящий человек спорить бы об этом не стал. Теперь же они решили прочесть и другое письмо, адресованное Наоми и Салли Дьюренс. Дорогие мисс Салли и мисс Наоми! Думаю, мне следует обратиться к вам так официально, поскольку эта новость будет для вас очень и очень неожиданной. Могу только сказать, что мы с вашим отцом решили избрать друг друга в супруги, и я обещаю быть для него опорой и надеждой, насколько достанет сил. Я очень много думала над тем, как вы там далеко на чужбине расцените эту новость, зная, как вы любили и уважали вашу мать, добрую и порядочную женщину, которую все у нас любили. И теперь, когда я наконец набралась смелости написать вам, я надеюсь, что во мне вы будете видеть если не вторую мать — чего бы мне, конечно же, очень хотелось, — но хотя бы нового друга. Вам приятно будет узнать, что оба моих сына всегда и во всем помогают мистеру Дьюренсу — одному из них уже исполнилось 17, он только и думает, как бы поскорее попасть в армию, и меня это очень тревожит. Не знаю даже, о чем вам еще написать, но уж не подумайте обо мне ничего плохого. Я днями и ночами молюсь о вас и о том, чтобы с вами ничего не случилось в этом Египте, где столько заразы. Надеюсь, вам понравятся гостинцы. Мы собирали эту посылочку вместе с вашим отцом, не подумайте, что мы хотели вас задобрить, это наш вам подарок от чистого сердца. С уважением и восхищением Энид Дьюренс, ранее Сорли.