экономической депрессии, но война, несущая смерть и разрушение, по иронии судьбы, вдохнула жизнь в промышленность, были заключены контракты на изготовление военных кораблей для Королевского канадского флота. Он жил в небольшой гостинице в городке Керрент-Ривер и приезжал на остров всего пару раз в то лето.У всех были мысли о войне, о ней велись разговоры за обеденным столом, в доках и на улицах. Юношей вербовали, обучали и отправляли за море, с ощущением правильности, теплеющими на губах поцелуями любимых и материнской любовью, вплетенной в пряжу шерстяных носков.Я получила письмо от Милли. Она писала, что они скоро поедут в Англию, а может, уже уехали к тому времени, когда ее письмо дошло до нашего острова. Отец Альфреда был нездоров, поэтому, несмотря на пайки, ограничения и перспективу немецких бомбардировок, им показалось, что лучше оставить работу в Канаде и быть рядом с ним. Она готовилась к публикации уже написанной дипломной работы об орхидеях северного леса и спрашивала, можно ли ей использовать в качестве иллюстраций несколько эскизов Эмили, которые она забрала с собой. Она передавала всем привет, а к письму прилагались карандаши с бумагой для Эмили и книги для меня.Питер писал нам часто, иногда за раз приходило пять или шесть писем. Мои ответы заполняли много страниц: я рассказывала о повседневных событиях на маяке, о последних творениях Эмили, о сюжете новой книги, которую я читала. Я запечатывала конверт и отправляла его с «Красной лисицей» на фронт, который, казалось, был очень и очень далеко, за огромными озерами и даже за еще большим океаном, но все же война коснулась и нас.Питер ненадолго приезжал домой осенью 1941 года, но мы не смогли с ним увидеться. Через несколько недель он снова уплыл, и я начала проявлять больший интерес к папиным газетам, которые регулярно продолжали приходить. По вечерам мы читали их вслух. В них шла речь о политике и о войне, о выигранных и проигранных сражениях и сообщалось количество убитых и раненых.Наступила весна 1942 года, года трех смертей.Первой стала моя.Сезон начался рано, к началу апреля уже были свободны ото льда судоходные пути и заработал маяк. Папа был очень доволен тем, что у него на маяке горит свет и вращаются зеркала, в то время как другие смотрители еще даже не добрались до своих станций. Грузовые суда, зимовавшие в гавани Тандер-Бэй, вышли на озеро вслед за ледоколом и с загруженными до предела трюмами отправились к шлюзным воротам в Су-Сент-Мари и Уэлленде, а папа был уже готов обеспечить их безопасность на первом этапе путешествия.Весна была временем сбора яиц чаек, которые мы потом варили или использовали для выпечки в качестве вкусной альтернативы до тех пор, пока не начнут нестись наши куры. Мы с Эмили отправились собирать яйца в гнездовья чаек на острове Хардскрэббл. Сестра впервые поверила, что моих навыков управления лодкой хватит, чтобы мы безопасно добрались туда по черной воде озера. Рано утром мы спустили «Душистый горошек» на воду и, не утруждая себя поднятием мачты, просто взяли в руки по веслу. Мы гребли вместе, преодолевая расстояние до крутой скалы на южном берегу. Вдалеке были видны залив Уолкер и Девилс Тамб, священная гора, которую мама называла Шаманиту. Я слышала, что ее уже там нет, что озеро раскрошило ее своими ледяными пальцами на камни через несколько лет после того, как мы покинули остров. За ней на горизонте виднелась «Красная лисица», и по ее положению я поняла, что она движется к заливу и, скорее всего, остановится у берегов Порфири.Мы гребли к дамбе, которая соединяла две части острова, чтобы вытащить на нее «Душистый горошек» — подальше от волн. Я привязала носовой линь к дереву в качестве дополнительной предосторожности, поскольку ветер часто внезапно накатывал высокие волны. Мы с Эмили взяли корзины и через густые заросли пробрались к вершине скалы.Наше появление вызвало ожидаемую реакцию. Испуганные чайки взмыли в воздух, наполнив небо разноголосым клекотом и пронзительными криками. Они кружили над нашими головами, пикируя пугающе низко, пытаясь отогнать нас от гнезд, где лежали их пестрые коричневатые яйца, открытые взглядам и уязвимые. Эмили сжалась, испугавшись их штурма, присела, прикрыв руками голову, и зажмурилась. Для нее было слишком много шума и суматохи. Мне надо было это предвидеть.Оставив Эмили под деревьями, я продвигалась вперед, беря по одному яйцу из каждого гнезда, как меня учила мама. Она говорила, что иначе они перестанут их откладывать, так же, как и куры. Я осторожно складывала их в корзину, не обращая внимания на мелькающие перед самым лицом белые крылья и суматоху в небе надо мной, пока корзина не наполнилась. Я знала, что Эмили не наполнит свою.— Иди в лодку! — сказала я ей и подняла корзину, лежащую возле нее на земле. — Встретимся там.За пару минут я наполнила вторую корзину. Взяв обе, я стала осторожно спускаться к берегу.В «Душистом горошке» Эмили не было. Лодка все еще была крепко привязана к стволу дерева, так что я поставила корзины на дно и стала ждать. Вдоль дальней части берега острова Эдуарда начали собираться клубы тумана. Он еще не превратился в белую плотную, непроницаемую стену, что было типично для озера, но я поняла, что надо как можно быстрее плыть к дому. Нужно было найти Эмили.Я пошла вдоль берега, полагая, что она решила отойти подальше от кричащих птиц. Местами растительность спускалась до самой воды, и мне приходилось идти в обход, царапая ноги и руки о колючие ветви шиповника и малины. Обогнув северную часть острова, я увидела, что пологий берег перешел в возвышенность, на которой росло мало деревьев. Я никогда до этого не была здесь. Клочья тумана поднялись над холмом, огибая остров и спускаясь в долины и вдоль берега. Я посмотрела на наш остров. Отсюда было видно, как Порфири то скрывается в тумане, то выныривает в просветах, хотя башня маяка была хорошо видна — она возвышалась над пластами тумана, напоминающими облако. Я осмотрелась в поисках Эмили.Вместо нее я увидела крест — простой деревянный крест, посеревший от времени. Я не сомневалась, что наткнулась на могилу. Будучи особой романтической, я была заинтригована. Чье тело лежало под холмиком, сложенным из покрытых лишайником камней? Кого так заботливо уложили здесь для вечного сна с великолепным видом на озеро Верхнее, настроение которого то и дело менялось? Туман протягивал из-за деревьев свои влажные щупальца и снова прятал их. Меня заворожила эта картина, и почему-то тянуло к кресту.На дощечке были высечены имя и даты, но ветер, дождь, солнце и снег сделали свое дело, и мне пришлось наклониться, чтобы разобрать надпись. Я пробежала по ней пальцами. Она была короткой: «Элизабет Ливингстон, 16 мая 1925 года — 29 ноября 1926 года».Странное чувство испытываешь, стоя у собственной могилы. Когда я вспоминаю об этом сейчас, тот момент кажется мне Диккенсовским — это когда бедный Скрудж в компании призрака смотрел в свое будущее. Я опустилась на колени возле маленького могильного холмика, под которым покоилось тело младенца, родившегося в один день со мной и Эмили и носившего мое имя. Чайки кричали. Озеро что-то шептало. Я почувствовала себя до боли одинокой.И снова туман похлопал меня по плечу. Я не могла больше задерживаться там.Я пообещала себе вернуться сюда, чтобы задать вопросы и требовать ответов, но события, разворачивающиеся в то время, пока я стояла на коленях перед затерянной могилой, затмили тайну моей смерти. Мне пришлось существовать в виде призрака.Вернувшись к лодке, я увидела на берегу Эмили, которая сидела на камне, словно все время ждала меня там. Мы столкнули «Душистый горошек» на воду и поплыли вдоль берега, стараясь не упускать землю из вида, чтобы не потеряться в тумане. Мы пересекли залив Уолкер и поплыли на юг, на свет маяка. Папа включил туманный горн, и его звук отражался зловещим эхом от невидимых скал острова Хардскрэббл. Нам было слышно ссорящихся между собой чаек, которые, невидимые, пролетали над нами. Мы с Эмили продолжали грести, тишина казалась удушающей, пока ее не прерывал звук горна.Войдя в дом, мы увидели маму, сидящую в папином кресле. У нее в руках было письмо от Майлис. Она писала, что Виннипегских гренадеров разместили в Гонконге, и в то же утро, когда была совершена атака на Перл-Харбор, Японская империя напала на британскую колонию. Ожесточенная борьба продолжалась несколько недель, прежде чем войска Содружества сдались. Питер пропал без вести, было известно, что его ранили. Он считался погибшим, но, возможно, его взяли в плен.Мать не двигалась весь день. Она не вставала, чтобы приготовить обед, подмести пол, подкинуть дров в печь. Я вспоминала, как она смотрела на Питера в день его свадьбы, поправляя ему галстук, разглаживала рукой форму. Она им так гордилась! Интересно, понимала ли она тогда, что прощается с ним?На ужин я сварила яйца чаек и подала их с толсто нарезанным хлебом, но ни я, ни Эмили практически ничего не ели. Когда стемнело, я выскользнула из дома, села на окутанном туманом мысе и позволила слезам литься на влажные камни. Я плакала, пока не начало болеть все тело, пока истощение не затмило гнев и ненависть, пока не пришла Эмили и не отвела меня в дом, где уложила в постель и легла рядом, прижавшись своим маленьким телом к моей спине и обхватив меня руками. И мы начали скорбеть вместе.Папы не было дома всю ночь. Туманный горн звучал на протяжении суток, разнося над озером траурные звуки.В ту же неделю на остров приехал Чарли. Он сообщил, что записался в армию. Мать умоляла его не делать этого. Он все еще был ребенком. Она говорила, что не может потерять еще одного сына.Я разделяла чувства матери. Мне хотелось присоединить и свои мольбы к ее увещеваниям, убедить Чарли остаться. Но я понимала, почему он хотел — нет, должен был — идти в армию. Ему удалось договориться, что до Порт-Артура он доберется на рыболовном судне, которое заходило в залив Уолкер. Мы все стояли на краю мыса, наблюдая за тем, как оно поднималось и падало на волнах, оставляя белый пенный след, пока огибало полуостров, направляясь к подножию Спящего Великана.Мы с Эмили стояли рядом, держась за руки.— Он вернется. — В моем голосе звучала уверенность, которой я не чувствовала. — Вот увидишь, Эмили. Чарли вернется к нам.Когда судно уже скрылось из виду, папа поднялся по ступенькам к лампе маяка и сидел там, не проронив ни слова.Война и смерть могут заставить замолчать даже сильнейшего из мужчин.36Она молчит. Я знаю, что она думает о братьях. Должно быть, ей очень больно не знать, что случилось с Чарли. Странным образом она получила одинаковые сообщения о них обоих, хотя и с разрывом в десятилетия: пропавшие без вести, предположительно погибшие.— Вы узнали, что случилось с Питером?— То, что он погиб, подтвердили той же осенью. Он похоронен на военном кладбище в Гонконге. Его военный жетон отправили Майлис вместе с письмом от командира подразделения Питера. Он выражал глубочайшее сочувствие от Министерства национальной обороны и благодарность за жертву, принесенную Питером ради своей страны и свободы.— Но Чарли вернулся.Я сказала глупость. Я знаю, что он вернулся; он и является причиной, по которой мы сидим здесь с этими старыми дневниками. Он вернулся, но теперь снова пропал.— Да, как тебе известно, Чарли вернулся много лет спустя. Но это был не тот Чарли, который уходил на войну. Не тот Чарли, который брал нас плавать на «Душистом горошке» или с удовольствием читал Эмили сказки, хотя было трудно понять, слушает ли она вообще. Тот Чарли умер где-то за океаном, с оружием в руках и сердцем, преисполненным ненависти и жажды мести.— Вы сказали, что было три смерти? — Мне не очень-то хотелось задавать этот вопрос.— Да. Была еще одна.37Это произошло перед открытием судоходного сезона, в конце марта следующего года. Озеро возле маяка Порфири стало свободным ото льда после того, как несколько дней дул теплый южный ветер. Нашему радио удалось поймать сигнал из Мичигана, и мы собрались вокруг него, чтобы послушать концерт из Карнеги-Холл и очередную серию «Фиббера Макги и Молли»[21]. В печи горел огонь, и мы совсем ненадолго, экономя драгоценную энергию батареи, подключились к внешнему миру. Мы слушали и смеялись. Передавали новости, а после них прогноз погоды. Папа никогда особо не верил прогнозам. Он сам намного лучше предсказывал погоду после многих лет наблюдений за небом, волнами и направлением ветра. На стене рядом с картой озера висел барометр, и папа каждый день записывал в журнал показатели давления, даже зимой. Он знал, что надвигается шторм, и ему не нужно было слышать объявление по радио, чтобы знать, что эта буря будет мощной и жестокой.Ночью небо затянуло тучами. Темные тучи, которые обычно висели над свободной ото льда поверхностью посередине озера, начинали сгущаться, усилились порывы ветра, от которых стучали ставни и скрипели деревья. Готовясь пережидать бурю, мы наполнили ящик дровами и залили керосин в лампы, принесли в ведрах снег, чтобы растапливать и получать из него воду. Ветер все время усиливался, вздымая горы воды, которые катились и, падая и разбиваясь о скалистый мыс, вызывали устрашающий ливень из брызг, достающих до башни маяка и нашего маленького дома под ней.Шторм бушевал в течение многих дней, поливая маяк водой, которая замерзала слой за слоем, как глазурь на свадебном торте, и превращалась в огромные сосульки, свисающие с решетчатой площадки маяка и крыши. Наша печь с трудом справлялась с обогревом, моля о воздухе, — вода замерзала, покрывая панцирем дымовую трубу, поэтому тяги практически не было. Мы кутались возле дымящей печи в темной комнате, а ветер завывал, волны сталкивались с непокорной землей и бросались на наш дом. В конце концов у папы не осталось выбора: озеро погребло нас в нашем же доме. Он освободил с помощью топора одно из окон от ледяной хватки, прорубившись во внешний мир через стекло и ледяной саркофаг. К тому времени буря начала угасать, небо очистилось от туч, и теперь наш покрытый льдом остров казался чем-то неземным, он будто перенесся сюда из волшебной страны ведьм и волшебников.Папа залез на крышу с топором в руке, чтобы освободить дымоход. Мама наблюдала за ним, стоя внизу. Все эти годы он одерживал верх над озером, находя путь в слепящем тумане, определяя безопасный проход между подводными скалами и мелями, противостоял ветру и волнам, но в конце концов озеро само вышло на берег и забрало смотрителя маяка. Он поскользнулся на покрывающем наш дом льду и умер мгновенно, рухнув на обледеневшую землю.Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Мы с Эмили застыли у разбитого окна, мир снаружи был покрыт белым льдом, чайки описывали круги в кобальтовом небе, сияло солнце, а внизу лежал папа, скрюченный, искореженный, поломанный, и по льду растекалось пятно красного цвета.Рассказ меня не утомляет. Мне кажется, что, говоря об этом, я становлюсь сильнее. Слова выливаются из меня и складываются в историю, из-за которой мы обе сейчас, здесь, в этой комнате. Эти слова ждали своего часа. Делясь этим, я будто освобождаюсь от тяжкого груза и испытываю облегчение. Какая же странная из нас выходит пара заговорщиков, из меня и этой девушки!— Что же вы делали? — спрашивает она, прерывая затянувшуюся паузу.— Единственное, что могли, — отвечаю я. — Мы выживали.Земля была настолько твердой, что о каком-либо погребении не могло быть и речи. Мать затащила папино тело в комнату, где хранился запас топлива, и мы накрыли его шерстяным одеялом. В течение многих дней мы по кусочку раскалывали нашу гробницу, нам помогало весеннее солнце. В конце концов дверь открылась и солнце пробралось внутрь сквозь окна. Мы полировали огромную линзу маяка и наполняли резервуар керосином. Смазывали механизм, меняли потрескавшиеся ремни и ждали прибытия «Джеймса Уэйлена». Когда судно пришло, мать завернула папино тело в один из разорванных парусов «Душистого горошка». Они забрали его и похоронили на кладбище в Порт-Артуре. Мы не поехали туда. Мы не видели, как папины останки предали земле. Нужно было следить за маяком. Я бы похоронила его на острове Хардскрэббл, рядом с могилой Элизабет. Я бы оставила его поближе к нам, ближе к острову и озеру, которое он так любил. Но мать не думала о таких вещах.Люди по-разному справляются с утратой близких. Я не видела, чтобы мама скорбела, по крайней мере, в общепринятом смысле. Не думаю, что она могла бы это позволить, будучи нетерпимой к безделью и не допускавшей жалости к себе. Возможно, для нее было слишком тяжело пережить папину смерть вскоре после гибели Питера. Пытаясь заботиться о своей семье, вернуть видимость нормальной жизни и справиться с суровой реальностью, с которой мы столкнулись, она перепутала жесткость с силой. В то время как мы были нужны друг другу больше, чем когда-либо, она становилась все более отрешенной и прагматичной. И я больше, чем когда-либо, скучала по папе с его мягким характером и нежностью.Я скорбела наедине с собой. Когда у меня появлялась возможность, я забиралась на чердак, подальше от ее глаз, и сидела среди папиных газет, листая их, пока пальцы не чернели от краски, позволяя слезам вылиться наружу. Мать начинала терять терпение по отношению к Эмили с ее странностями. Ее слова «Ты должен был позволить ей умереть. Эмили никогда не будет нормальной» нависали надо мной. Отец всегда старался защитить Эмили, убедить свою жену принять мою сестру такой, какой она была. Он не понимал ее, как я, но любил. А теперь его не было. Я была нужна Эмили больше, чем когда-либо.Шел 1943 год. Канада все еще активно участвовала в войне. Молодые работоспособные мужчины сражались в окопах Европы. И хотя эта война разрушила мою семью, тогда она служила нашим нуждам. Мать много лет числилась помощником смотрителя, сначала в Департаменте морского и рыбного хозяйства, а потом в недавно созданном Департаменте транспорта, и, учитывая, что было не так много мужчин, которые могли занять должность смотрителя, она стала исполнять эту роль по умолчанию. Ее это вполне устраивало. В ее представлении эстафета должна была перейти от отца к сыну. Она сказала, что мы будем делать это для Чарли. Будем включать свет на маяке, носить топливо и красить здания, пока он не вернется домой, снова сойдет на берег острова и возьмет на себя предназначающуюся ему роль смотрителя маяка в маячном городке Порфири.Так что должность помощника смотрителя стала вакантной. Мне было восемнадцать, я была недостаточно взрослой, но все равно подала заявку. Я рассказала о своем опыте человека, выросшего на Порфири, о знании озера, о том, что хорошо понимаю устройство большой линзы Френеля. Я упомянула о своем опыте работы с диафоном и приукрасила свои способности моряка. Я так и не получила ответа от Департамента транспорта. Позже выяснилось, что там решили отдать эту должность ветерану войны, молодому человеку, и он подошел лишь потому, что Канада была у него в долгу за время службы и немецкую пулю, застрявшую у него в бедре.Раньше мы не нуждались в жилье для помощника, но было бы недопустимым делить с ним наш дом под маяком. Департамент должен был предоставить ему жилье, и до приезда нового помощника было расчищено пространство за главным зданием и построен простой двухкомнатный дом.Твой дедушка ступил на остров Порфири в начале июня, и мы с Эмили пошли его встречать.Он, прихрамывая, спустился по трапу с «Джеймса Уэйлена» со скрипкой под мышкой. Он выглядел бледным и слабым, его губы еще имели зеленоватый оттенок от укачивания, которое мучило его на пути от Порт-Артура. На нем были серые фланелевые брюки, белая рубашка с галстуком, все еще плотно охватывающим его шею, и фетровая шляпа. И у него была трость. Он всем своим весом налегал на нее, преодолевая участок каменистого побережья по направлению к месту, куда выгрузили его вещи.— Ну, привет. Вы, должно быть, Элизабет и Эмили, — произнес он с едва заметным шотландским акцентом, повесив трость на левую руку, чтобы освободить правую для рукопожатия. — Дэвид Флетчер. Рад знакомству.Я посмотрела на эту трость, а потом на его изможденное лицо и темные встревоженные глаза. Я не увидела в нем мужчину, который сражался в ужасных битвах, которого ранили, когда вокруг него умирали друзья, и который потом продолжил бой, чтобы выжить и хоть как-то ходить, несмотря на то что в разгаре была война, чуть не забравшая его жизнь. Я увидела то, что хотела видеть: искалеченного, сломленного, уязвимого юношу. Он был вне этой стихии, неспособный соответствовать физическим требованиям, необходимым для выполнения этой работы и вести полную лишений жизнь в изоляции от мира. Вот кого департамент выбрал вместо меня. Я была оскорблена до глубины души. Меня возмущало его недавно построенное жилище, изменившее пейзаж нашего родного острова и разрушившее ту жизнь, которую папа так тщательно строил. Он был слабым. И он был незваным гостем.Я не пожала ему руку. Не сказав ни слова, я схватила его сумки и направилась к маяку.— Постой, позволь я сам, — запротестовал он, ковыляя сзади, пытаясь освободить меня от ноши.Я проигнорировала его попытки, про себя насмехаясь над его неспособностью справиться даже с такой простой задачей, а он старался совладать с тростью и скрипкой, продолжая торопливо идти по неровной почве. Он повернулся к Эмили, которая шла следом за ним. Она собрала букет цветов и смотрела на них, а не под ноги или на тропу. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, как же мы выглядели: Эмили, ведущая себя как Эмили, и я, одержимая праведным гневом и неуместной обидой, несущаяся через лес.— Милые цветы, — сказал он. — Как они называются?Эмили не ответила. Она даже не посмотрела на него. Но это не было ее осознанным выбором, как в моем случае.— Ладненько. Глухие и немые, да? Тогда просто будем идти дальше. — В его голосе появился оттенок раздражения.Я не останавливалась, чтобы что-то сказать, но я чувствовала, что начинаю краснеть с шеи до ушей. Бросив сумки перед его новым жилищем, я повернулась и посмотрела на него.— Тут ты будешь жить, — сказала я, а потом тихо добавила, так, чтобы Эмили не слышала: — Никогда больше не смейся над ней. Никогда.В ту ночь мы впервые услышали, как он играет на скрипке. Озеро было спокойным и что-то тихо бормотало у берега, ветви деревьев не шевелились. Мы с Эмили лежали на кровати, окно было открыто, так что весенний воздух овевал наши лица, музыка смешивалась с пением хора лягушек. Мелодия была красивой, до боли красивой. Она навевала мысли о папе, Питере и Чарли. Я была настроена не допустить, чтобы его музыка меня смягчила, чтобы она растопила обиду и гнев, поселившиеся в моей душе. Я пыталась, но каким-то образом звуки скрипки коснулись моих внутренних струн, и я позволила слезам литься. Он никогда не увидит этого. Не допущу, чтобы он узнал. Но Эмили знала. Она вытерла мне лицо рукавом рубашки, а потом взяла меня за руку и вывела под лунный свет, и мы сидели, глядя на желтый квадрат его окна, пока он не стал черным, а лягушки не подхватили припев без сопровождения.Смотритель и помощник стоят практически рядом на иерархической лестнице. На практике первый не является начальником второго, и хотя некоторые смотрители пытаются верховодить, на Порфири такого не было. Работа делилась пополам, твой дед быстро учился и всегда был готов приступить к выполнению текущей задачи, несмотря на ограничения, накладываемые куском свинца, поселившимся в его бедре.Мать была гораздо любезнее меня. Она все рассказала ему о работе маяка, показала, как заводить часовой механизм, как смазывать зубья шестеренок и где мы записываем показания уровней топлива и скорости ветра, а также названия кораблей, проплывавших в пределах досягаемости света маяка. Когда мистер Ниеми взял его с собой порыбачить на их лодке и вернул его на берег позеленевшим, моя мать принесла ему чай и заставила меня выполнять его работу на маяке, пока его мир не перестанет качаться вверх-вниз и он сможет смыть с одежды запах рыбьих потрохов и рвоты. Она приняла его на острове, поддерживала, несмотря на то что мы так долго пробыли в изоляции от внешнего мира, и это какое-то время сбивало меня с толку. Мы с ней справлялись с управлением маяком самостоятельно, без помощи покалеченного и ослабленного мужчины. Возможно, в нем она видела Питера, раненого в чужой стране, умершего под незнакомыми звездами. Но ведь она говорила, что остров — не место для слабых! Я знала, что при этом она подразумевала Эмили, и это приводило меня в ярость. В ее планах относительно Чарли дочери не присутствовали, тем более дочь, чьи карандашные рисунки шмелей и ярутки полевой мало способствовали поддержанию работы маяка и туманного горна, а также появлению еды на столе. И тогда я засомневалась в том, что она передала мою заявку в Департамент транспорта через команду «Красной лисицы».Я, однако, ясно дала понять Дэвиду, что ему не рады в нашем доме, за нашим столом, сидящему в папином кресле с трубкой в руке, слушая новости по радио, которое принимало сигнал из Мичигана, долетавший до нас