– Ты в порядке? – спрашивает Сукди. Нина смотрит на нее. – Просто немного устала, – отвечает она, пытаясь улыбнуться. Она совсем не устала. Ни капельки. Наоборот, она чувствует необычную энергию. – Этот Юэль – твой бывший парень или вроде того? – Нет, – говорит Нина, и ее улыбка превращается в судорожное подергивание губ. Сукди забирает чашки и уходит, Нина провожает ее взглядом. Через стекло, отделяющее их от комнаты для персонала в отделении Г, видит, как ее напарница открывает посудомоечную машину. Нина встает. В общий зал, склонившись над роллатором, заходит Эдит. Запущенный остеопороз согнул ее позвоночник под углом в почти девяносто градусов. – Добрый день, – здоровается она. – Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма. Она требовательно уставилась на Нину сквозь молочную пелену на глазах. – Здравствуйте-здравствуйте, – рассеянно отвечает Нина. Эдит недовольно качает головой, возможно, возмущенная тем, что Нина не представилась. Затем моргает. Бесконечный цикл в ее голове начинается заново. – Добрый день. Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма. Нина выносит термос с кофе в коридор. Ставит его на тележку, предназначенную для родственников жильцов. За спиной поскрипывают колеса роллатора Эдит. – Добрый день. Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма. – И вам добрый день, – говорит Сукди, выйдя из комнаты для персонала. – Думаю, пора сменить вам подгузник. Начинает пищать сигнализация, и Нина бросает взгляд на коридор. Лампочка горит рядом с квартирой Г2. Квартирой Петруса. – Я разберусь. Сукди удивленно смотрит на нее: – Эдит может немного подождать. – Добрый день, – начинает Эдит. – Меня зовут… – Ты в самом деле хочешь пойти к Петрусу одна? – продолжает Сукди громко, чтобы заглушить голос старухи. – Ничего страшного, – говорит Нина. Сейчас она сделает что угодно, лишь бы отогнать мысли о Юэле и Монике. Юэль Что-то скребет в водостоке над террасой. Свистит, когда одна из живущих под крышей ласточек пикирует к земле, а затем снова взлетает. Мама просыпается. Моргает и смотрит прямо на Юэля. Взгляд у нее ясный. Осознанный. Умный. Она снова мама. – Нильс ждал меня, – произносит она. – На другой стороне. Юэль снова закуривает. Пытается скрыть разочарование. Он знает, что сейчас будет, и не хочет этого слышать. – Он все время ждал там, пока я приду. Не знаю, на небесах я была или еще где. Думаю, да. Но потом меня вернули обратно. Из бесцветных маминых глаз текут слезы. И Юэлю хочется, чтобы и он мог верить в то, во что верит мама. Что свет в конце тоннеля и любимые родственники, ждущие с распростертыми объятиями, что-то большее, чем галлюцинации, вызванные дефицитом кислорода в мозгу. – Нильс пошел со мной, но ему трудно остаться здесь на земле. Его не должно здесь быть. И меня тоже. Мама смотрит на Юэля, как ребенок, который ищет утешения. Мама, которая никогда не показывала свою слабость. Юэль тянется через стол. Берет ее руку в свою. Гладит костяшки пальцев. Слышит порыв ветра в лесу на холме. – Я так сильно по нему скучаю, когда его здесь нет, – говорит мама. – Он был таким красавцем, мой Нильс. Мама замолкает, словно куда-то проваливается, и Юэль думает, где она сейчас. Среди воспоминаний об отце? Что она видит перед собой? Юэль понятия не имеет, кем был его отец. Он всю жизнь был окружен его фотографиями, но за пределами рамок нет никаких воспоминаний. Он – житие святого, мамина большая любовь, которая умерла от рака, когда Юэлю было два года. Теперь Юэлю почти сорок, он уже прожил больше, чем отец. – Доктора должны были дать мне умереть, – сетует мама. – Зачем они меня вернули к жизни? Я была готова. Мама высвобождает руку и вытирает щеки. Кажется, она приняла какое-то решение. – Ох, что я говорю, – спохватывается она. – А вдруг дети слышали? Юэль холодеет внутри. Ему уже давно пора привыкнуть, но это всегда происходит неожиданно. – Мама, – говорит он, – это же я. Она смотрит на него. Взгляд все еще живой. И одновременно искренне удивленный. – Это я. Юэль. Твой сын. Мама раздраженно фыркает: – Ты же не думаешь, что я совсем дура? Юэль затягивается. Дым смешивается с пресным послевкусием от кофе. – И кто же я, по-твоему? – спрашивает он, понимая, что делать этого не следовало. – Ну… это же ты! Я ведь тебя знаю. Ты уж извини, что не помню твоего имени, вас, помощников, тут так много. Хотя большинство, конечно, девушки. Мама взволнованно смотрит на Юэля. Обхватывает себя руками, словно замерзла. – Но я благодарна, правда, – добавляет она. – Вы все такие молодцы. Даже деменция не может искоренить привычку всегда проявлять благодарность. Когда Юэль и его брат были детьми, мама работала телефонистом-диспетчером в муниципалитете Кунгэльва. Отец оставил после себя небольшую пенсию. Денег у них всегда было мало. Только когда Юэль переехал в Стокгольм, он понял, что между средним классом там и здесь огромная разница. У его друзей в Стокгольме есть контакты, и они не стесняются их использовать. Отстаивают свои права. Злятся. Но мама никогда не стала бы жаловаться, никогда не попросила бы о чем-то дважды. А если все время бояться, что кто-то использует твою слабость, помощи вообще не дождешься. Юэль знает, что мама терпеть не могла соцработников, которые никогда не делали уборку как надо, ненавидела, что незнакомые люди приходят в их дом без предупреждения. И теперь она принимает Юэля за одного из них. – Но это же я, мама, – говорит он. – Это я, Юэль. И Бьёрн тоже уже взрослый. У него теперь своя семья. – Да что ты говоришь? – отвечает мама. Юэль снова затягивается. Пытается сохранить спокойствие. – Прими лекарство, – просит он. – Да что ты заладил! Что внутри этих таблеток? Юэль склоняется над выложенной камнем дорожкой, придвигает стоящую там стеклянную банку. Сигарета, шипя, тухнет, когда он давит ее в каше из воды и старых окурков. С тем же успехом можно упаковать оставшиеся мамины вещи. Потом предпринять очередную попытку с таблетками – вдруг она станет более сговорчивой? Юэль встает и идет за угол к входной двери. В ванной он собирает мамину косметичку в цветочек. Духи и кремы, которые Юэль дарил ей на дни рождения и Рождество, стоят нетронутые на верхних полках в шкафчике над раковиной. Мама считала, что они слишком хороши, чтобы их использовать, а теперь срок их годности уже давно вышел. Юэль пытается сбить пульс. Закрывает дверцу шкафчика, встречается в зеркале с собственным взглядом. Те же серые глаза, что и у мамы, и он задумывается, что будет, когда он сам состарится. Учитывая все, что он творил с собственным мозгом, не появились ли в нем уже дыры? Гниль, которая медленно распространяется. Съедает его воспоминания, его «я». Или это случится так же внезапно, как и у мамы? Внутрь просачивается тревога. Юэль не знает, как с этим справиться. Скоро все закончится. Скоро. Надо только выдержать еще пару часов. Потом я уже не буду за нее отвечать. «Сосны» находятся всего в нескольких километрах отсюда, по ту сторону холма, но это совершенно другой мир. Что станет с мамой, когда она туда приедет? Когда рядом не будет сада, дома и всех наполнявших его вещей? Что тогда будет пробуждать ее воспоминания? Вызывать редкие проблески той, кем она когда-то была? Но какие у меня варианты? Холодное покалывание на лице, в кончиках пальцев. Юэль копается в пакете с мамиными лекарствами, лежащем на стиральной машине. Находит упаковку галоперидола, которую оставила медсестра. На наклейке написано: «ОТ ТРЕВОЖНОСТИ. ОДНА ТАБЛЕТКА ПРИ НЕОБХОДИМОСТИ». Обычно это лекарство маму успокаивает. Юэль колеблется. Прошло шесть лет и два месяца с тех пор, как он закончил прибегать к помощи химических веществ, не считая алкоголя. Но сегодня день, когда он отправляет маму в дом престарелых. Это должно считаться исключительным случаем. Юэль берет две таблетки, наклоняется над раковиной и запивает их водой из-под крана.