– Снег будет. Вы осторожнее там! Пока они втроем – Мэлори, Фрэнни и собака – шли от магазина по деревне, Мэлори чувствовала, как взгляд продавщицы жжет ей спину. Ей стало легче, когда она вышла. Девушка ничем это не заслужила, но Мэлори пыталась подавить неприятное отвращение, которое она у нее вызывала. И с этими разговорами про мгу, и Черную Лузгу, и жуткие звуки в ночи она забыла спросить про фигуры на вышивке. Она сорвала обертку с первой из двух купленных пачек сигарет и закурила, глубоко вдыхая дым на ходу, добавляя собственные серые кольца к туману. 6 Я опять стояла у плиты, когда они вернулись. Вид у них был потерянный. Особенно у нее, у матери. Что-то с ней было не то. Не выглядела она взрослой женщиной, хотя я понимала, что не девочка уже, с таким-то большеньким ребенком. Чахлая какая-то, как дерево, которому света и воздуха не хватало. Что-то ее поймало и держало в городе, где она дышать не могла. А ребеночек – ребеночек-то хваткий. Услыхала то, что девочка ей не сказала, увидала то, чего не должна была видеть. Мамка искала, а дочка найдет. Я все гадала, скоро ли. 7 Чердак Когда они вернулись к дому, у входной двери лежала стопка нарубленных дров. Мэлори не понимала, как бакалейщику удалось так быстро сюда добраться. По дороге проехала всего пара машин, но это не мог быть он. Она глянула на ту сторону проулка, ожидая, что за ней кто-то наблюдает, но там никого не оказалось, просто темнела изгородь. Как бы то ни было, с дровами уже легче. На кухне она поставила на подоконник транзистор и стала крутить ручки настройки, шаря по частотам. Сквозь статику прорвались обрывки морского прогноза, потом опять пропали. Зазвенели колокола, из шипения возникли и опять уплыли рождественские песнопения. Потом – мужской голос, неожиданно громкий и серьезный для кухни: «В большинстве районов Великобритании ожидается снег. Осадки от умеренных до сильных, в восточных районах со штормовым восточным ветром. Этой ночью ожидается повсеместное понижение температуры». Девушка была права. Может, и Рождество будет снежным. У Мэлори забилось сердце. Это было бы волшебно – Рождество, которое Фрэнни запомнит навсегда. После скудного ланча, состоявшего из вчерашнего хлеба с маргарином, сыром и консервированной ветчиной, Фрэнни скрылась в розовой спальне, за ней последовал Ларри. Мэлори взялась наконец-то разжигать камин. Холод становился невыносимым, они обе надели майки, блузки и по два джемпера. Ей удалось добиться бледных слабеньких язычков пламени, которые не грели. Будь здесь Тони, он бы по крайней мере помог ей развести огонь – но одна мысль об этом была нелепой. Тони Кэвендиш в жизни не разводил огня – для него это делала прислуга. А у ее родителей камин всегда был газовый. Придется просто справиться самой. В конце концов пламя стало лизать дрова, пошел дым, и Мэлори протянула руки к слабому теплу, когда вошла Фрэнни. – Мама, я нашла потайную дверь. Она поднялась за Фрэнни по лестнице. В конце площадки среди панелей обнаружилась дверца, которую Мэлори до сих пор не замечала. Ведь смотрела на эту стену несколько раз и не видела. За дверью оказалась еще одна узкая лестница, винтовая, по которой взобралась Фрэнни. Мэлори стояла, глядя на нижние ступени, уходившие в темноту, вспоминая, как скреблись прошлой ночью грызуны. – Давай, мам, поднимайся! – раздался сверху голос Фрэнни. Мэлори, согнувшись, влезла на темную лесенку. Высунула голову и увидела низкий чердак; сумрачный, пыльный, но старые сундуки по нему были расставлены аккуратно. Она тщательно прислушалась, но не услышала ни царапанья, ни шороха. Ее взгляд упал на деревянную детскую кроватку, с которой осыпалась белая краска. – Смотри, что тут, – сказала Фрэнни, и Мэлори пришла в себя. Она пошла за дочкой на середину чердака, где сквозь трещины в крыше виднелось туманное небо. Фрэнни копалась в открытом сундуке. – Какие красивые. На соломенной подложке лежали чудесные елочные игрушки: ангелы, звезды, яблоки и фонарики. Даже в тусклом свете они мерцали, а когда на них падал туманный луч снаружи, начинали сверкать. Мэлори взяла каждую в руки, подержала на ладони, изумляясь их изящной хрупкости. Они были из тончайшего стекла, раскрашены великолепными яркими красками: зеленой, золотой и красной. Из другого сундука Фрэнни достала деревянную шкатулку, покрытую сложной резьбой в виде листьев. – Смотри! – сказала она. Мэлори подмывало схватить шкатулку и открыть ее, но она заставила себя ждать. Когда Фрэнни отдала шкатулку ей, она ахнула от восторга. Внутри была сцена Рождества, вырезанная из дерева, крошечная и тщательно сработанная, каждая фигурка выполнена в мельчайших деталях. Деревянная Мария, Иосиф с бородой, младенец Иисус размером с самый маленький ноготь Мэлори. Были и овцы, и осел, и вол, и колыбель с настоящими соломинками, и, конечно, ясли, вырезанные так же любовно. Совершенство. – Мама, смотри. Смотри, что я нашла! Голос Фрэнни звучал с противоположного конца чердака, она забралась под низкий скат крыши. Мэлори была так поглощена вертепом, что даже не заметила, что дочь отошла. В голосе Фрэнни слышалась увлеченность, какой давно не бывало. Боком, согнувшись вдвое, Мэлори двинулась по чердаку и увидела, что у Фрэнни в руках бумажка. Вырезка из старой газеты с побуревшими, загнувшимися краями. – Смотри, – повторила Фрэнни. – Это девочка, девочка с картинки. Розмари. Мэлори взяла вырезку из рук Фрэнни. На ней была фотография молодой женщины, смотревшей прямо в объектив. Волосы убраны под уродливую шляпку-клош, вокруг глаз темные кляксы. Протокольная фотография, подумала Мэлори, из полиции, дерзкий взгляд на того, кто ее снимал, кем бы он ни был, – на весь мир. Подпись внизу гласила: «Розмари Райт, 19 лет», – но газетной статьи под фотографией не было. Глаза девушки, казалось, смотрели в глаза Мэлори, как будто она ее знала. – Где ты это нашла? – Вон там. Небольшой потертый чемодан коричневой кожи. Внутри не было ничего, кроме кучи бумаг, но сквозь хлопковый кармашек на резинке, предназначенный для белья, как показалось Мэлори, что-то проступало. Она промолчала. – Интересно, что с ней случилось, – сказала Фрэнни. Снизу донесся лай Ларри. Начинай носить игрушки вниз, – сказала Мэлори. – И посмотри, что там с Ларри. Я спущусь через минутку. На этом чердаке, полном чужих историй, она чувствовала, что копается в чьих-то воспоминаниях. Она поняла, что хочет остаться с этим чемоданом один на один. Вроде как из уважения к частной жизни. Она быстро пролистала бумаги. Поначалу они ее разочаровали – одни старые счета, объявления о политических митингах, несколько листовок на выцветшей желтой или розоватокрасной бумаге с лозунгами вроде «Британцы, проснитесь!» и «Профсоюзы – вы жертвы». Все датированы началом тридцатых. Жутковато. Заглянуть в то, как думали фашисты. Теперь все это казалось древней историей. Правда, он так и брюзжит, Мосли, – этим летом в Лондоне вышел. Она вспомнила, по телевизору показывали. На транспаранте написано: «Мосли говорит». Его повалили на землю, все опилки из него повыбили. «Толпа кричала: «Мосли, проваливай!» – и он провалился», – сказал диктор. Но тогда был его звездный час, в тридцатые. Тогда он был на коне. Но Мосли ей был, в общем, безразличен, о нем скоро перестанут говорить. Если те, кто здесь жил, его поддерживали, это не очень хорошо, но британцы отвергли фашизм, все уже в прошлом. Мэлори слышала, как у нее за спиной, в другом углу чердака, возятся мыши – или крысы? Она вспомнила, что видела крысу, и про себя взмолилась, чтобы та не появилась. Сунула руку в кармашек для белья, ожидая найти там что-то вроде тех же листовок. Но коснулась чего-то совсем иного – чего-то с твердыми краями. Что-то вроде книги. Стопка качественной бумаги в темно-красной обложке из жесткой кожи, немногим больше ладони, с медными заклепками и именем «Розмари Райт», золотом вытисненным на крышке. На вид – ручной работы. Хотя бы не очередная фашистская чушь. Мэлори открыла книжку. Страницы были исписаны черными чернилами, почти нечитаемым почерком. Она дрожащими пальцами пролистала их, чувствуя, что подглядывает за чужой жизнью, потом захлопнула книжечку и снова сунула руку в карман чемодана. И пошатнулась, нащупав еще один тонкий красный томик. Снимок девушки в газете. Что-то с ней случилось. Вряд ли, конечно, но, может быть, здесь есть какой-то ключ, который подскажет, что хотел сообщить ей отец. Чердак, казалось, ждал, как она поступит. Слышалось только тихое царапанье. «Я просто на время его возьму», – подумала Мэлори и, вцепившись в ручку чемодана, быстро спустилась по лестнице, стуча чемоданом о ступеньки, прежде чем какие-нибудь животные выйдут из укрытия. Фрэнни выложила несколько игрушек на деревянный пол, и они сверкали в свете камина, как сокровища, найденные в пещере. Фрэнни и Ларри свернулись у огня, отсвет пламени озарял лицо ее дочери, тела их наконец-то согрелись, и Мэлори почувствовала, что, возможно, привезя всех сюда, все-таки не ошиблась. Мэлори сидела без сна в холодной спальне. Она наполнила две грелки, чтобы согреть постели, но огонь давно погас, ее грелка остыла, и уснуть не получалось. Она прислушалась, не мечется ли Фрэнни, не кричит ли собирательница ракушек, но все было тихо и спокойно. Включила лампу, открыла библиотечную книгу. Современный роман, «Марни», вполне увлекательный. Марни – так звали плохую девчонку, врушку и воровку, выдававшую себя за разных людей – и не совсем нормальную. Мэлори она нравилась. Но сегодня читать невозможно. Слишком похоже на ее собственную жизнь, только без преступлений. Вместо этого Мэлори вытащила из-под подушки записные книжки и перелистала страницы первой. Внутри черными чернилами было крупно, с наклоном написано от руки: «Записки Розмари Райт». Но кто-то явно вырвал из книжки первые несколько страниц. Мэлори зарылась в постель. Непонятно почему, она ощущала разочарование. Потом перевернула страницу; дальше, тем же почерком, только помельче, потеснее, девушка написала: «Холлуэй, Лондон. Март 1935 г. Отчет о событиях за период с июля 1931 г. по август 1934 г.». Мэлори быстро подсчитала. Она понятия не имела, сколько было отцу, когда она родилась, – он всегда оставался все тем же мягким человеком с морщинками у глаз. Он воевал – это, если верить матери, и вызвало сердечный приступ. «Он так и не оправился». Так что, наверное, в 30-е он был молодым. Значит, можно предположить, что о нем что-то есть в этих записках. У нее ускорился пульс. Это оказалось что-то вроде дневника. Она перелистала страницы, потом открыла вторую книжку. На ней тоже золотыми буквами было вытиснено имя Розмари Райт, внутри она была исписана тем же тесным почерком, черными чернилами. Страница за страницей, чернильные строчки. Мэлори помедлила. Неправильно читать чужие записки? Но дело давнее, и потребность сбежать в чью-то чужую жизнь – настоящую жизнь – была слишком сильна. Она просто просмотрит записи и, если там будет что-то скучное, или неприличное, или слишком личное – или это никак не будет касаться ее семьи, – просто прекратит читать. Она начала с самого начала. Первая записная книжка ЗАПИСКИ РОЗМАРИ РАЙТ ЛИЧНЫЕ И ТАЙНЫЕ Холлуэй, Лондон. Март 1935 г. Отчет о событиях за период с июля 1931 г. по август 1934 г. 8 Я постараюсь как можно вернее изложить то, что привело меня в эту камеру. Эти записные книжки я попросила прислать сразу, как только меня сюда привезли, но их только что доставили. Наверное, из-за того, что ко мне начали относиться помягче. Я собираюсь заполнить эти книжки своей историей, так что если ты когда-нибудь это прочтешь, то сможешь понять все, как понимаю я, и решить, что обо мне думать, независимо от того что говорят газеты и сплетники. Мне, в общем, всегда была по душе мысль о том, чтобы писать, а теперь у меня наконец есть такая возможность. Полагаю, все дело в тщеславии, в желании что-то оставить после себя. Я не собираюсь писать как в дневнике: случилось то, потом это. Вместо этого я хочу дать понять, как оно было на самом деле. Я собиралась начать с приезда в деревню семьи Лафферти, потому что после этого все и изменилось, но решила, что сначала нужно рассказать о моей семье, потому что иначе как ты меня поймешь?