Но Томпсона зацепило недовольство Адама. – Вы не согласны? – Здесь нет логики, – Карлсен покачал головой, что-то буркнул на неизвестном языке. – В чём именно? – Скажите, вас всё устраивает? – Да, пожалуй. В ответе колыхалось сомнение. Чтобы скрыть его, Томпсон добавил более живо: – Был эпизод во время игры в прятки. Совсем вылетело из памяти! Это случилось после того, как я нашёл Бульденежа. В холле мы увидели Барбару, она стояла здесь и с каким-то ужасом смотрела на портрет. Словно она что-то поняла. После нашего к ней обращения она быстро испарилась из виду. Но я уверен, что она уже тогда поняла, кто убийца. Она первой догадалась, что ответ был в картинах Ольги. Она ведь убиралась в доме, наверняка часто с них пыль смахивала. Адам продолжал хмурить лоб. – Но ведь картина, – сказал он, – не эскиз. И открытка – не эскиз. – Всё верно. Эскиз был сожжён, – на ходу подбирал объяснения Томпсон. – Нет, это неверно. Инспектор, офицеры и доктор Джейкобс молча наблюдали. Карлсен горячо заявил: – Не может быть двух ключей. Теряется весь смысл. – О каких ключах речь? – не выдержал Доусон. Томпсон как можно короче расписал основные моменты своей теории. После него вновь заговорил Адам, теперь он обращался ко всем присутствующим: – Понимаете, Бульденеж сказал, что Ольга так не поступила бы. Не так примитивно. Она не назвала бы цветок, изображённый у кого-то на холсте. Бульденеж велел искать эскиз, и мы нашли его, вернее, его остатки. Понимаете, что я хочу сказать? Фиалка на картине в комнате мистера Джейкобса исключает его из числа подозреваемых! Томпсону стало гадко. Он посмотрел на Доусона. Тот, выслушав обе версии, вонзил свой фирменный инспекторский взгляд в молодого человека. – Как вас зовут? – Карлсен. – Отлично, мистер Карлсен, ваши показания мы запишем в участке, а пока прошу не лезть в дела полиции. Адам умолк. Один из помощников достал наручники. Джейкобс, чуть кивая, с тоской на них посмотрел. Томпсон думал: «Почему доктор ничего не отрицал? Чёрт побери! Его простейшее объяснение рассыпалось прахом!» – А это ещё кто? – спросил офицер. Головы повернулись. По лестнице медленно спускалась Урсула. В довольно тусклом освещении её платье казалось сшитым из чёрного бархата. Это была единственная вещь в её гардеробе, не смастерённая ею самой (Урсула лишь бережно подшила гипюр), а взятая с последнего места работы в качестве утешения за многолетний труд. На шее была нитка фальшивого жемчуга, сзади возвышался турнюр. – Это Анна Каренина, – первым угадал Карлсен. Доусон ещё раз подметил фееричность этого места. – Нужно было взять жену, честное слово! Она любит подобные сборища! Оценив ситуацию, Урсула произнесла с лёгким укором в голосе: – Вы совершаете ошибку, офицер. Отпустите моего брата. Томпсон, чувствуя полную ответственность за происходящее, сказал: – Я сожалею, мисс Джейкобс… – Приберегите вашу жалость для себя, сержант. Вам она понадобится. Категоричный тон оборвал речь Томпсона. – Вы должны снять все обвинения с моего младшего брата. Его поступок – я говорю о самоотречении – привёл его в руки закона. Но это неправильно, он не несёт ответственность за то, что совершила его сестра. – Урсула, не надо, – тихо сказал доктор. Женщина потрясла головой – в её причёске были искусственные цветы – и с достоинством произнесла: – Я благодарна тебе за все годы, Майкл, за твою неустанную заботу. Даже когда я столкнула Ванессу, ты не отрёкся от меня, ты взял меня под своё крыло и соорудил весь этот театр. Она обратила взгляд к Томпсону. – Когда женщине за пятьдесят, а молодому человеку нет и двадцати, женщина оказывается в сложном положении. Мне нравился тот юноша, о чём он и не догадывался. Я любила на расстоянии. Я всегда становилась юной, когда на него смотрела. А когда увидела с ним Ванессу на сеновале, поняла – в этой девушке живёт дьявол. Её речь была трезвой, как та, что была вчера утром на утёсе. Взгляд Урсулы упал на Карлсена. – У меня кончилась красная помада, а без неё я не могла быть полноценной мадам Баттерфляй. Я зашла в комнату Ольги и помазала красной краской губы. Но перед этим я, конечно, убила Ольгу, не могла рисковать. Барбара увидела на стакане отпечатки губ и поняла, что это мои губы пахли краской вчера вечером, значит, это я заходила в комнату Ольги. Я ловко всё провернула, спустившись, а затем поднявшись по связке вещей к себе в спальню. Обставила всё как самоубийство. Об оставленной на кисточке краске я поздно вспомнила. Когда зашла, чтобы помыть её, там оказались вы с Бульденежем. Но я ловко выкрутилась. Так же ловко, как с Патриком. Он нашёл эскиз, когда проверял окна. Я быстро обнаружила пропажу. Он ничего не сказал об этом, но я не могла рисковать… – На эскизе была фиалка? – спросил Карлсен. – Да. Фиалка на бумаге и два холста с нарциссами – свои первые работы Ольга подарила мне. Благодарность за избавление нас обеих от дьявола. Она обернулась ко всем и спросила: – А знаете, почему нарциссов два? Это называется диптих. Один сюжет из двух картин. Потому что я одна, но внутри меня больше одной. Тех других я не контролирую. Но если кто и должен нести за них ответственность, то это должна быть я. Доусон не понял ровным счётом ничего. Он спросил: – О каких других вы говорите? – О той гейше, что размозжила череп Ольге. О пловчихе, которая утопила Сару. Малютке, застрелившей старика. Дрессировщице, зарубившей Патрика. И строгой няне, которая попрощалась за всех с Барбарой. Подбородка Томпсона коснулась мягкая ладонь – в тот момент он глядел на картину Босхарта в своей руке. Джеффри поднял глаза и встретил ясный, лучистый взгляд Урсулы. – Мой брат гений. Поглядите на себя, после сеанса вы просветлели. Она взяла его руку и прислонила к своей щеке. И вдруг – этот голос: – Джеффри, не бойся, я теперь счастлива. Его рука отчётливо дрогнула, всего на миг. – Вечером сорвётся дождь, лови его, и я обниму тебя, буду шептать на ухо слова, постарайся их расслышать… – голос, перейдя в шёпот, растворился в его голове. Веки Урсулы опустились. Руки сомкнулись спереди. – Я готова. Покончим с этим скорее. Инспектор кивнул констеблю. Доктор был бледен и совершенно потерян. Пока с него снимали наручники, Доусон произнёс: