Сегодня они чересчур взволнованы — не то что прошлой ночью — и целуются слишком неуклюже, пока страх в конце концов не уступает место желанию. Амара убеждает себя, что в любой момент можно остановиться, что все можно вернуть, что они еще не сделали ничего непоправимого. Она повторяет это про себя, когда они садятся на кровать, когда Филос стягивает с ее плеч платье и даже когда она оказывается голой. Она пытается снять с Филоса тунику, но тот мягко отталкивает ее руку. — Я тоже хочу на тебя посмотреть. Филос поднимает на Амару стыдливый взгляд: — Я боюсь вызвать у тебя отвращение. — Этого не случится, — отвечает Амара. — Прошу тебя. Филос снимает тунику через голову — и Амара сразу понимает, что он имел в виду. На левой стороне груди у Филоса не просто выжжено клеймо, на ней изуродована вся кожа. Должно быть, отметину ставил какой-то бракодел или Филос сопротивлялся. Слова, покрытые рубцом, размыты, но Амаре все же удается их разобрать. Non Subdito. «Непокорный». Амара понимает, что нужно действовать, пока Филос с чем-нибудь не спутал ее потрясение. Он вздрагивает, когда Амара накрывает шрам ладонью, но не отстраняет ее руку. Наклонившись, она целует ту часть тела, которую Филос так боялся ей показать, а затем поднимает глаза. — В борделе никого не клеймили, — говорит Амара. — Иначе мы бы упали в цене. Но иногда мне кажется, что на мне не осталось ни одного чистого кусочка кожи. Филос вновь целует Амару, но она уже не думает о том, что есть обратный путь. Немного погодя они уже лежат в обнимку, и Филос, извиняясь, шепчет Амаре, что в следующий раз продержится дольше, но Амара молчит: ей не хочется, чтобы Филос понял, что она плачет. Слезы начинают капать Филосу на плечо, и он, встревоженный, садится. — Я сделал тебе больно? — Нет. — Амара начинает плакать еще сильнее. — Просто это было так по-особенному. И я вдруг поняла… — Она не может говорить, не может выразить словами переполняющее ее чувство утраты. — Понимаю. — Филос притягивает Амару к себе. — Все хорошо. Амара прижимается к Филосу, который гладит ее плечи, и горе постепенно отступает. — Я понимаю, почему это происходит, — произносит Филос. — Если тебя это утешит, знай: когда я впервые оказался с девушкой после Теренция, я выплакал все глаза. — Ты плакал? — Это было ужасно. Я так смутился. — Что она сказала? Ты виделся с ней после этого? Амара ощущает нерешительность Филоса еще до того, как он заговаривает. — Думаю, этот рассказ стоит отложить на потом, — уклончиво отвечает он. — Но ты, наверное, и так все знаешь благодаря своей связи с тем парнишкой с лампой в руках. Когда я увидел вас вместе, то сразу же понял, что ты его любишь. — Ты сейчас о Менандре? — спрашивает Амара, встревоженная такой осведомленностью Филоса. — Да, я любила его. Но он никогда не был моим любовником. Нам так и не представился случай. — Значит, я у тебя первый? — В голосе Филоса слышится радость и удивление. Это настолько нелепый вопрос, что Амара еле сдерживает смех. — Я не шучу! Если ты меня не выбрала, то это не считается. — Филос, — веселым тоном отвечает Амара, — я в буквальном смысле спала с сотнями мужчин. Я работала в борделе. Я даже не буду пытаться всех припомнить. — Тогда никто из них не считается. — Взгляд Филоса становится еще серьезнее. — Если ты их не выбирала. Амара хочет возразить, но, глядя на напряженное лицо Филоса, понимает, что он, вероятно, думает о своей, а не об ее жизни. — В таком случае да. Ты мой первый любовник. — Вопреки своим благим намерениям, Амара все же усмехается. — Смейся-смейся, — целует ее Филос. — Но помни, что я довел тебя до слез. — Так это теперь повод для гордости? Любить девушку так, чтобы она плакала? Они заливаются смехом, и тела их безостановочно трясутся оттого, что им приходится вести себя тихо, и всякий раз, когда Амара думает, что успокоилась, она ловит взгляд Филоса и снова катится от хохота. Веселье понемногу сходит на нет, и Филос приподнимается на локте, чтобы смотреть на Амару сверху вниз. Она замечает, что он неосознанно пытается прикрыть шрам второй рукой. — Могу ли я вернуться сюда завтра и снова довести тебя до слез? — Да, — отвечает Амара. — Вот только я не знаю, как проживу без тебя с этой минуты до завтра. От этих слов в комнате как будто становится темнее. Филос, освещенный лампой, так близко, и Амаре от этого очень спокойно, но все же она понимает, что ни один из них еще никогда так не рисковал. — Если мы продолжим встречаться, — произносит Филос, — нам нужно защищать друг друга. Это значит, что днем мы не можем оказывать друг другу никаких знаков внимания. Никаких тайных жестов, никаких переглядываний. Ты должна делать вид, что меня не существует. Если Руфус однажды решит меня наказать, ты не можешь ему помешать. А если он обидит тебя, я не смогу вмешаться. — Филос ненадолго замолкает. Ему явно неловко об этом говорить. — Он тебя… он когда-нибудь тебя обижал? — Нет, — отвечает Амара, но Филос выжидающе смотрит на нее, и она вдруг решает сказать правду. — Однажды он очень плохо со мной обошелся, так что я знаю, на что он способен. Но больше этого не происходило. Лицо Филоса приобретает такое злое, ранее невиданное выражение, что Амаре становится не по себе. Она гладит Филоса по плечу. — Не стоило мне этого говорить. — Нет, стоило. Мы должны обо всем друг другу рассказывать, чтобы понимать, как нам быть. Когда-нибудь я сообщу тебе все, что знаю о Руфусе, но сейчас точно не смогу этого вынести. — Особенно после того, как довел меня до слез, — пытается пошутить Амара. Филос улыбается, но Амара чувствует, что он опечален. — Я люблю тебя, — произносит он. Амара пристально смотрит на Филоса и понимает, что впервые с тех пор, как не стало Дидоны, она не одинока. Она берет руку, которой Филос прикрывает шрам, и привлекает его к себе. — Я тебя тоже люблю. Лемурии Глава 20 Вот почему я скажу, если ты пословицам веришь: В мае, народ говорит, замуж идти не к добру. Овидий. Фасты: Лемурии[10] Пятеро женщин, рабыни и свободные, сидят в столовой и вместе пьют в честь Лемурий. Эти празднества всегда внушали Амаре тревогу: в эту ночь убитые и непохороненные возвращаются в мир живых, чтобы тревожить свой род, в эту ночь нужно было ублажать мстительных мертвых. Однако даже в такой мрачный вечер она не в состоянии чувствовать что-либо, кроме счастья, зная, что скоро будет с Филосом. Он приходил к ней почти каждую ночь после той, первой; оба беспрестанно говорили о том, что рискуют, и в то же время как будто не могли расстаться. Не одна Амара в хорошем расположении духа. Феба и Лаиса начинают чувствовать себя свободнее, тем более что Виктория неустанно потчует их вином и комплиментами теперь, когда еда уж давно съедена. В первый раз с тех пор, как флейтистки появились в доме, Амара пытается увидеть в них людей, она представляет, что бы чувствовала к ним, встреться они в «Волчьем логове». Они сидят на диване, близко друг к другу, рука Лаисы, лениво изогнувшись, покоится на колене Фебы, они почти повторяют позы любовниц Зевса с фресок на стене. Амара не уверена, что Лаиса ей нравится. В ее лице есть что-то неумолимое, жестокое. У нее в голове звучит голос Феликса: «Будь ты на моем месте, ты бы обрадовалась, увидев в другом себя?» Амара смеется над чьей-то шуткой, поднимает кубок с вином и медленно отпивает из него: так она и дальше может незаметно наблюдать за остальными. Феба не такая, как Лаиса. Настороженная, но без холодности. Сегодня она на высоте: все смеются над ее наблюдениями о мужчинах, которым она прислуживала. Амара подозревает, что в «Волчьем логове» они бы подружились. Но не тешит себя надеждой, что это возможно теперь. — Ты очень тихая сегодня. Думаешь о своей любви? Вопрос Виктории застает Амару врасплох. — Конечно, — отвечает она. — Я всегда думаю о Руфусе. — Я говорила не о Руфусе, — произносит Виктория, и Амара невольно бледнеет. Виктория указывает на изображения на стенах. — Думаю, мы все знаем, что, предложи тебе Юпитер себя в качестве царя богов или в качестве груды золота, ты бы выбрала второе. Амара смеется — не только от шутки, но и от облегчения. Заметив реакцию госпожи, флейтистки смеются тоже, прекрасно зная, что лучше вторить ей. Амара чувствует, как Британника пошевелилась у нее за спиной; и ей не нужно поднимать глаза, чтобы понять, какое сейчас у британки каменное лицо. — Госпожа права, — льстиво говорит Лаиса. — Деньги имеют значение. — Вы учились вместе? — спрашивает Амара. — В Аттике? Феба и Лаиса переглядываются. — Нет, — отвечает Лаиса. — Мы познакомились в Байи. Работали там. — А из какой части Аттики вы, госпожа? — спрашивает Феба, судя по тону, скорее из вежливости, чем из любопытства.