В гневе Амара буквально летит по дороге прочь от борделя. Только завидев наполовину открытую дверь своего дома, она вдруг чувствует укол страха. Феликс, который не остановится ни перед вымогательством, ни перед убийством, сейчас поклялся разрушить ее жизнь. Дурные предчувствия Амары возрастают, когда она заходит в атриум и слышит пение Виктории под звонкие переливы флейт. Она не только свою жизнь поставила под угрозу. — Запри дверь, — говорит Амара Ювентусу, который кивает и поспешно выполняет ее просьбу. Амара поднимает взгляд на Филоса. — Я должна сказать Виктории. В саду лучи полуденного солнца падают на фреску Дидоны, и при виде ее прекрасного бессмертного изображения Амаре становится только горше от мыслей о том, что Феликс сделал с ее телом. В своем наряде Дианы-охотницы Дидона возвышается над женщинами, которые поют у ее ног, и впервые Амаре становится совестно из-за того, что о мертвой подруге она печется сильнее, чем о живой. Нужно было уделять Виктории больше внимания. Виктория видит, что Амара смотрит на них, и улыбается, но не прекращает петь. Амара ждет, пока они закончат. — Эгнаций будет в восторге, — говорит она. — У вас с каждым днем получается все лучше. Виктории явно приятно услышать комплимент. — Будем надеяться, что все гости расщедрятся на чаевые. Амара садится вместе с тремя девушками на скамейку и берет Викторию за руку. — Я хочу тебе кое-что сказать, — говорит она. — Насчет Феликса. От страха Виктория широко распахивает глаза: — Что случилось? Что он сообщил тебе? Флейтистки переглядываются. Они никогда не видели Феликса, но Амара успела предупредить их о возможных покушениях со стороны бывшего сутенера, описав его внешность на случай, если за ними будет слежка. — Я узнала, что случилось с Дидоной, — медленно говорит Амара, чтобы подготовить Викторию к страшной правде. — Он бросил ее тело за городскими стенами. Ее не кремировали. Когда Феликс сказал мне… — Ты не угрожала ему, — перебивает Виктория. — Пожалуйста, скажи мне, что ты не угрожала ему. Амара вспоминает, как разгромила кабинет Феликса. Разбитые вазы, сломанный стул. По углям, что остались от ее гнева, вновь пробегает искра. — Я сказала ему, что он сын потаскухи, и пожелала смерти. Лаиса прижимает руку ко рту, чтобы заглушить нервный смешок, но Виктория приходит в ярость: — Ты что сделала? — Он оставил тело Дидоны гнить, — отвечает Амара, злясь уже на Викторию. — Ты понимаешь? Ее тень никогда не узнает покоя. Она никогда не воссоединится со своими предками. Теперь она заперта между этим миром и тем. Он сделал это с Дидоной. Виктория указывает на стену: — Так, может быть, тебе стоило оставить месть ее тени? А не обрушивать гнев Феликса еще и на нас! Амара знает, что Виктория права, но это только сильнее злит ее. — Ты всегда выгораживаешь его, что бы он ни сделал! — Свою злость он наверняка выместит на мне! — кричит Виктория. — Или на одной из флейтисток! Когда Симо его разозлил, он убил Драуку. Он не может напасть на тебя, не навлекая на себя гнев Руфуса, и что тогда ему остается? С сегодняшнего дня я хочу, чтобы Ювентус ходил с нами всюду, где бы мы ни выступали. Нам нужна вся возможная защита. — Конечно, вы должны брать с собой Ювентуса, — говорит Амара, которой стало совестно. — И мне жаль, что теперь ты оказалась под угрозой, правда, очень жаль, но у меня не было выбора. — Ты всегда делаешь то, что хочешь, Амара. И сегодня как всегда, — огрызается Виктория и стремительно уходит из сада, не подождав флейтисток. — Твой бывший хозяин, — нервно спрашивает Феба на греческом, — он очень плохой человек? Амара думает о всех преступлениях Феликса, о которых ей известно, о насилии, которое он совершал по отношению к ней и к другим, о его абсолютной неспособности сострадать и о том, с каким завидным постоянством он помнит все свои обиды. — Хуже и представить нельзя, — отвечает она. Остаток дня Виктория не разговаривает с Амарой, а Британника, узнав обо всем, тут же предлагает убить Феликса: ударить первыми. После такой бурной реакции от обеих подруг Амара только сильнее беспокоится. К тому времени, когда Филос наконец появляется у нее в спальне, ее гнев уже истощился, оставив за собой только темный осадок страха. — Что я наделала? — шепчет она, когда он садится рядом. — Что я наделала? Тревога, которую она в этот момент видит на его лице, только усиливает ее собственную. — Все будет хорошо, — говорит Филос. — Мы что-нибудь придумаем. — Он оставил тело Дидоны в мусорной куче. Он бросил ее там, словно никто не любил ее, словно полное ничтожество. Я не могла вынести это. — Я знаю. — Филос обнимает ее, и Амара льнет к нему. — Я не осуждаю тебя. Это не твоя вина. — Конечно, это моя вина! — Нет, не твоя. Человека можно довести до состояния, когда любое терпение иссякнет. — Ты бы никогда так не забылся, я знаю, никогда. Филос аккуратно отстраняется, снимает ее руки со своей шеи и держит их в своих. — Но я забывался, — говорит он. — Именно так я и забывался. Амара забирает у него правую руку и касается его туники там, где, она знает, на коже выжжено клеймо. За все время, что они вместе, она ни разу не осмеливалась спросить, как так вышло. — Из-за этого тебя заклеймили? Филос отодвигает ее руку со своей груди, словно шрам до сих пор жжет. — Помнишь в нашу первую ночь я сказал тебе, что однажды расплакался, когда остался наедине с девушкой? Амара кивает. — Мы виделись еще. Я очень любил ее. Он замолкает, и Амара уже собирается сказать ему, что он не обязан делиться этим, что он не обязан рассказывать ей обо всем, но он продолжает: — Мы были женаты. — Женаты? — Я знаю, браки рабов не признают, — отвечает Филос, как будто именно по этой причине она удивилась. — Но это не значит, что их нет совсем. Какое-то время он молчит. — Ее звали Реститута. На мгновение образ жены Филоса повисает между ними, точно тень, скользнувшая в воздухе. — После того как Теренций потерял ко мне интерес, стало чуть ли не хуже, чем когда приходилось терпеть его издевательства. Я совершенно не чувствовал собственное «я». Я ненавидел того, кем он меня сделал; он как будто уничтожил меня. А Реститута была так добра, я даже описать не могу, насколько она была добра. — Как ты ко мне, — говорит Амара, которая в этот миг осознаёт, что, возможно, Филос не всегда был таким деликатным, а научился этому благодаря любви другой женщины. — Женившись на рабыне своих хозяев, ты всегда знаешь, что вас могут разлучить, но надеешься, что этого не произойдет. Я даже не знаю, почему они решили ее продать. Когда я узнал об этом, мы оба были убиты горем; я пообещал, что пойду к Теренцию и смогу убедить его. Филос замолкает, и Амара чувствует, что у нее перехватывает дыхание, она понимает, в каком отчаянии были Филос и Реститута. — Я молил его. Я плакал. Я стоял на коленях. А когда он отказал мне… — Филос не заканчивает фразу. — Я даже не помню, что было потом. Я знаю, что ломал вещи, орал и бесновался. Что бы я ни сделал, порка была недостаточным наказанием. Но не клеймо было страшнее всего. Нам не позволили попрощаться. Я никогда ее больше не видел. Амара хватает его за руку, не находя слов утешения. Она и представить не могла, что за этой меткой скрывается так много боли. — Нам удалось обменяться несколькими записками после того, как ее продали. Через рабов-посредников, полагаясь на привратников и хорошую память, все это было очень медленно. А потом, два года назад, я узнал, что она умерла во время родов. Он прерывается и отворачивается. — Надеюсь, она понесла от человека, который ее любил. — Филос, мне очень жаль, — говорит Амара и заключает его в объятия. Довольно долго они просто молча обнимают друг друга. — Я не такой добрый человек, как ты думаешь, — произносит он наконец все еще ломким голосом. — Когда Руфус сказал мне, что я буду экономом в доме его конкубины, девочки, которую я провожал из борделя, я хотел соблазнить тебя, чтобы позлить его. Но потом, когда ты пришла сюда, я влюбился в тебя. — Мне в вину можно поставить кое-что похуже, чем мысли о том, чтобы соблазнить кого-нибудь из мести, — говорит Амара, тронутая тем, что Филос испытывает чувство вины за поступок, которого не совершал. — Поверь мне. Она откидывается на постель и увлекает его за собой, чтобы им было проще обнимать друг друга. Они соприкасаются лбами, и Амара чувствует его ладонь на своем затылке. — Пожалуйста, прости, что я только сейчас рассказал тебе о Реституте. Но теперь, когда я это сделал, может быть, ты сможешь рассказать мне о Феликсе? — Я уже все рассказала тебе.