— Да, конечно. Я тогда даже не знал, что ты им пользуешься. — Но потом я стала размышлять: а такая уж ли это ошибка? Что, может быть, мне стоит перестать пользоваться им с тобой, оставить его только для тех случаев, когда я сплю с Руфусом. Потому что если я забеременею, то Руфус скорее позволит тебе остаться, потому что мне понадобится помощь надежного слуги, чтобы заботиться о ребенке. И еще… Она сглатывает, совсем смутившись: — Еще нам выбирать особенно не приходится. Я не знаю, останемся ли мы вместе или нас разлучат. А так я не потеряю тебя окончательно. — Ты хотела, чтобы это произошло? — Ты можешь простить меня? — Почему я должен прощать тебя за то, что ты захотела от меня ребенка? В его глазах сверкают слезы. Он моргает, вытирает их, но слезы всё текут, и Амара боится, что он начнет всхлипывать. Амара обвивает руками Филоса и прижимает к себе, одной рукой она гладит его по голове, другой — по плечам, как когда-то он утешал ее. — Мне запрещено иметь семью, — говорит он. — Я никогда не смогу назвать себя отцом. Я даже не мужчина. А ты хочешь от меня ребенка. Эти слова больно ранят Амару еще и потому, что она знает: это правда. — И как я только смогла от тебя забеременеть, если ты не мужчина, — говорит она бодрым голосом, надеясь его развеселить, что ей удается. Филос отстраняется, чтобы посмотреть на нее, и она видит тревогу в его глазах. — Но это так опасно для тебя. — Сотни женщин рожают каждый день. Со мной все будет хорошо. — Амара улыбается, но на самом деле ей тоже страшно. Оба знают, что сотни женщин и умирают при родах. В конце концов, так погибла его жена, Реститута. — Со мной все будет хорошо, — повторяет она, наклоняясь вперед, чтобы поцеловать его. — Обещаю. И еще прошло мало времени, живота даже не видно. Когда придет время, я попрошу Друзиллу привести повитуху, которая принимала Примуса. — Но ты идешь на такой риск ради меня… — Нет, — перебивает она. — Не только ради тебя. Для себя тоже. Я хочу, чтобы у меня был ребенок от мужчины, которого я люблю. И может, это мой единственный шанс. — Что, по-твоему, скажет Руфус? Конечно, он будет уверен, что ребенок от него. — Филос замолкает, и по его лицу Амара понимает, что он думает о том же, что и она. — Ребенок будет думать, что я просто раб. Он никогда не узнает, что я его отец. Мы никогда не сможем ему сказать. — Но мы будем знать. — Амара снова пытается улыбнуться, сделать вид, что она не расстроена, но понимает, что не может, и вдруг, совершенно неожиданно для себя, разражается слезами и плачет так сильно, что едва успевает дышать. Филос обнимает ее, старается успокоить, но она не может остановиться. — Все хорошо, — говорит он по-гречески, гладя Амару по волосам. — Все хорошо, любовь моя. Все хорошо. Слова на родном языке, пусть и произнесенные с сильным римским акцентом, трогают сердце Амары так, как никогда не смогла бы латынь. — Я люблю тебя, — отвечает она на греческом, все еще плача. — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю. Пожалуйста, постарайся не грустить. Все будет хорошо, обещаю. — Руфус. — Амара наконец приходит в себя настолько, чтобы выговорить его имя. — Что, если он не захочет, чтобы ты помогал мне с ребенком? Что, если он оставит тебя при себе? — Не оставит. И что бы ни случилось, я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы остаться с тобой. — Он переплетает свои пальцы с ее. — С тобой и с ним. Амара кивает, позволяя себя успокоить и уложить обратно в постель. Она закрывает глаза и пытается поверить, что она в безопасности, несмотря на то что их жизни зависят от прихоти человека, который с каждым днем испытывает к ней все меньше теплых чувств. Глава 38 Как? Позабыла, что ли, эта уличная арфистка, кем она была? Да я ее взял с рабьего рынка и в люди вывел![17] Петроний. Сатирикон Ранним утром желудку Амары запах таверны нравится ничуть не больше. Британника заставляет ее поесть хлеба, следит, как она жует, и кивает ей со свирепым видом, который, возможно, ею самой воспринимается как ободряющий. — Не смотри на меня так, — говорит Амара. — Ты меня нервируешь. — Это лучше, чем тошнота. — Лучше смотри, чтобы Фабию не пропустить. Они сидят за неприметным столиком, в тени лестницы, в почти пустой таверне. Но когда Никандр громким голосом подзывает Фабию, обе женщины понимают, что та, кого они ждут, уже пришла. Когда он заводит Фабию за угол и она видит их, старухе уже не сбежать: за ее спиной стоит Никандр с большой миской горячей похлебки. Он жестом показывает ей на стул, и плечи Фабии обреченно поникают. — Хорошо выглядишь, — говорит Амара, когда старуха опускается на стул напротив. Британника в знак согласия улыбается, обнажив дырку между зубами. — Какая ты добрая, что пришла повидать меня, дочка. — Тебе нравится новая хозяйка? И как ты только могла не поделиться счастливой новостью о помолвке Феликса. — Пожалуйста, — Фабия облизывает губы, в кои-то веки не набрасываясь на еду. — Он бы меня убил. — Из-за Виктории я могу лишиться всего. Ты могла бы найти способ предупредить меня. — Это Феликс. Прошу тебя. Моя жизнь для него ничего не значит. А Парис… — Фабия умолкает. — Что Парис? — Феликс поручил ему за мной шпионить. Моему собственному сыну. Молюсь, чтобы ты никогда не узнала, каково это. Амара не обращает внимания на эти взывания к жалости. — Расскажи мне, что случилось с тех пор, как Виктория вернулась. Фабия начинает хлебать похлебку, но без обычного энтузиазма. — Он взял ее в свою новую таверну, чтобы отпраздновать. Он везде ей хвастается, называет ее своей вольноотпущенной и женой. Фабия кривит рот, как будто ей попалось что-то горькое. — Ты обвиняешь меня. Но, думаешь, Бероника не знала? Она тоже тебя не предупредила. Боль тяжелым грузом оседает у Амары в груди, как сухой хлеб, который в нее впихнула Британника. Было время, когда она доверяла Виктории и Беронике, как родным сестрам. — Долго это не продлится, — бурчит Фабия, вытирая похлебку с подбородка. — Рано или поздно он всегда на нее срывается. Уверена, все это время он сдерживал себя только потому, что ты бы увидела синяки. Амара вспоминает, как кожа Феликса пахла помадой, его зачесанные назад волосы, и — самое худшее — жадность в его глазах, когда он хватал ее. — Ему нужна не Виктория, — произносит она. — Хотя я бы хотела, чтобы это было так. — Он говорит, что уничтожит тебя. — Фабия наклоняет голову, чтобы не смотреть Амаре в глаза. — И это не пустые слова. — Я знаю. — Сначала я увижу его мертвым. — Британника впервые открывает рот с тех пор, как Фабия присоединилась к ним. — Ты знаешь, сколько мужчин пытались его убить? — шипит старуха. — Почему ты думаешь, что тебе это удастся? — Фабия, пожалуйста, — говорит Амара, взяв ее за руку. — Я не виню тебя за то, что ты мне ничего не сказала раньше. Но молю тебя сейчас сообщить мне все, что знаешь. — Его люди смотрят за твоим домом. — Фабия говорит так тихо, что Амара едва разбирает слова. — Он хочет напасть на меня? Или на дом? — Виктория знает все твои планы, так? Она месяцами хвасталась ему. — Он хочет напасть на флейтисток? — Я не знаю точно. — Фабия отнимает у нее руку и поджимает губы. — Не похоже, чтобы он делился со мной своими планами. Но обычно он действует именно так. Сначала нападает на заработок соперника. — Спасибо. Фабия пожимает плечами. — Если за мной следили сегодня, то я все равно что мертва. Так что и сказать можно. — Она вытирает миску куском хлеба и встает из-за стола. Она смотрит на Амару, и взгляд ее выражает одну только суровость. — Тебе стоило ответить ему да.