— Кто-кто? — переспросил растерявшийся Кузнечик. — Хо-док, — по слогам повторила Рыжая. Во взгляде ее отразилось разочарование. — Ты что, не знаешь кто они такие? Кузнечику очень захотелось соврать, что знает. А потом он вдруг он вспомнил, что действительно слышал это слово. Однажды воспитатель Щепка поймал его в коридоре. Они шли втроем — Щепка, Лось и Черный Ральф — и на ходу горячо о чем-то спорили. Кузнечик поздоровался и хотел пройти мимо, но Щепка схватил его за воротник. — Постой, ребенок! — закричал он. — Ну-ка, скажи мне быстро, существуют ли прыгуны и ходоки? — А кто это? — вежливо спросил Кузнечик. Лицо воспитателя приблизилось к его лицу. Глаза за толстыми стеклами очков метались, как будто он был чем-то напуган. — Правда, не знаешь? — спросил он. Кузнечик помотал головой. Щепка тут же его отпустил: — Вот! — вскричал он. — Слышите? Дитя не имеет о них ни малейшего понятия! — Это не довод, — кисло сказал Р Первый, и они, все трое, пошли дальше, продолжая спорить. Кузнечик тут же забыл об этом происшествии. Воспитатели в чем-то были не менее странными, чем старшие. Иногда до такой степени, что трудно было понять, о чем они говорят. — Ходоки — это то же самое, что прыгуны? — осторожно спросил он Рыжую, боясь попасть впросак. Она возмутилась: — Нет, конечно! Так ты все-таки знаешь? — Только названия, — признался Кузнечик. Рыжая посмотрела на Смерть. Тот кивнул. — Прыгуны и ходоки, — сказала она учительским тоном. — Это те, кто бывал на изнанке Дома. Только прыгунов туда как бы забрасывает, а ходоки добираются сами. Ходоки и обратно возвращаются, когда захотят, а прыгуны не могут. Должны ждать, пока их вышвырнет. Ясно тебе? — Ясно. Кузнечику ничего не было ясно, но он решил ни за что в этом не признаваться. — А ты? — спросил он Рыжую. — Ты ходок или прыгун? Рыжая помрачнела. — Ни то ни другое. Но когда-нибудь стану обязательно, — она начала перелистывать лежавший на подушке журнал, словно ей вдруг надоело говорить на эту тему. Смерть улыбался. — Как тебе Волк? — спросил он. — Правда, чумовой? — Вы знаете про Волка? — изумился Кузнечик. Рыжая отложила журнал: — Мы все про всех знаем. Даже про тех, кого здесь нет. А уж про тех, кто здесь, знаем больше всех. Ты молодец, что его спрятал. Те цветы я стащила у одной старшей, потому что они ей даром не нужны, у нее их чуть не сто букетов. А тебе будет веселее, и в палате не так пусто. Только мы забыли их в воду поставить. Теперь они завянут, пока ты вернешься. — Я думал, вы меня просто так позвали. — Просто так никого никуда не зовут, — широко улыбнулась Рыжая. И, помолчав, добавила: — Вообще-то не только поэтому. Потому что ты тоже немножко рыжий, как мы со Смертью. А рыжие должны держаться одним косяком, ясно тебе? Мы ведь не такие, как все, вечно на нас все шишки валят и не любят нас. Ну в основном не любят, бывают, конечно, исключения. Это оттого, что мы от неандертальцев произошли, то есть мы их потомки, а те, которые не рыжие, те от кроманьонцев. Это в одном научном журнале было написано, могу одолжить, если хочешь, я его сперла из библиотеки. Насчет «косяка» Кузнечик немного усомнился. Что это правильное слово. Но согласен был происходить от кого угодно, если для Рыжей это так важно. Ее мысли и слова скакали слишком быстро, темы менялись чаще, чем Кузнечик успевал на них среагировать, но он отметил, что Рыжая что-то уж очень часто ворует и совершенно этого не стыдится. Потом он ненадолго отвлекся, перестав ее слушать, и тут же оказалось, что зря, потому что речь зашла о Волке. — Это я его выпустила. И еще выпущу, если понадобится, потому что терпеть не могу, когда людей запирают, особенно детей, это просто садизм, иначе не скажешь… — Так это ты — верный человек? — обрадовался Кузнечик. — Ясное дело, я. Кстати, если тебя тоже запрут, можешь на меня рассчитывать. Я многим помогаю по-всякому. Записки передаю, даже неразрешенных посетителей иногда по ночам провожу. Ну и всякие другие мелочи. — Как это сестры тебя еще не убили? — удивился Кузнечик. Рыжая махнула рукой: — Они меня не трогают. Боятся. Смерть хихикнул, глядя на девочку с привычным восхищением. — Если ее наказывают, я сразу заболеваю. А мне болеть нельзя, я от этого и умереть могу. Меня нельзя расстраивать. Вообще. — Ничего не могут мне сделать, — подтвердила Рыжая. — Смерть — ихний любимчик, они с ним носятся прямо как не знаю с чем. А я — его лучший друг. Поэтому меня не трогают. Только теперь Кузнечик понял, почему в палате такой бедлам, почему Рыжая спокойно приглашает сюда гостей и почему никто не заходит проверить, чем они занимаются. Замечания и запреты сестер не имели здесь власти. Оказывается, быть «не жильцом» очень даже выгодно, подумал Кузнечик. Он просидел в гостях весь вечер. На ужин они ели апельсины. Переиграли во все игры, которые хранились в коробках под кроватью у Смерти, а перед тем, как разойтись по палатам, затеяли бой на подушках и перевернули клетку с попугаем. Перья покалеченной подушки, покружившись в воздухе, опустились на пол, уже усеянный фишками, карточками и нарисованными деньгами. Кузнечику было хорошо. Ему понравились и Рыжая, и Смерть, хотя Рыжая чересчур любила командовать, а Смерть слишком уж во всем ее слушался. Вернувшись в свою пустую и темную палату, Кузнечик сразу лег спать. Этот вечер стал вторым счастливым вечером в Могильнике. Одно было плохо. Где-то взаперти сидел одинокий Волк. Утром сестра была подчеркнуто холодна. — Весь вечер бесился, как дикарь. В чужой палате, — выговаривала она, заталкивая Кузнечику в рот ложку с кашей. — Ни режима, ни ужина. Видела я, что вы там сотворили. Настоящий свинарник. Фу! Кузнечик жевал и думал, что Рыжую никто не кормит с рук и что Смерть, конечно, тоже ест сам, но, может быть, с ними делают что-то другое, еще более противное. Сестра ворчала и хмурилась, а потом вдруг застыла с ложкой в руке: — Кто же тебя водил в туалет? Или ты не ходил? Так и терпел весь вечер? — Я ходил, — удивился Кузнечик. — Мне Рыжая помогла. Ложка упала на одеяло, а сестра Агата воздела руки к потолку и издала очень странный звук. Кузнечик с интересом наблюдал за ней. — Тебе! Большому мальчику! Девочка помогала в таком деле! Какой позор! И ты так спокойно об этом говоришь? Лось вошел очень вовремя, чтобы услышать про ужас и позор. — Что случилось? — спросил он. Сестра сделалась еще злее: — Ни капли стыда у этих детей нет. Хуже животных! Кузнечик хмуро смотрел на размазавшуюся по одеялу кашу. — Чего вы кричите? Как будто вы мне не помогаете. Сестра булькнула горлом. — Я — женщина! — сказала она. — И медицинская сестра! — Еще хуже, — заметил Кузнечик. Сестра Агата встала. — Ну хватит. Я иду к доктору. Пора уже кончать с этими безобразиями. Вы — воспитатель! Вам должно быть стыдно за своих воспитанников! Дверь за ней захлопнулась, но Кузнечик успел услышать начало монолога о том, что полагается делать с такими воспитателями, как Лось. Окончания он не услышал. Лось салфеткой счистил с одеяла кашу и грустно посмотрел на Кузнечика. — Малыш, по-моему, сестра Агата в тебе разочаровалась. Ты слишком откровенен. Кузнечик вздохнул. — Мы погасили свет, чтобы я не стеснялся. И она и не смотрела вовсе. Что тут такого плохого? Лось потер лоб. — Вот что, — сказал он, — давай договоримся, про свет ты упоминать не будешь. Хорошо? — Хорошо, — послушно согласился Кузнечик. — Не буду. Он задумался.