– Как неудачно, – сказал еще кто-то из Них. – Значит, вам придется сбросить. – В Цепях еще осталось место? – спросил другой. Голос кого-то из Них в отдалении отозвался: – Осталось только два места для сброса. К этому созданию и правда нельзя прикоснуться? – Нет, нельзя! – не без раздражения ответил один из Тех, кто окружал Джориса. – Остается только сбросить! – Ну так сбрасывайте, – сказал еще кто-то из Них вдалеке. – Вы задерживаете игру. Тогда ближайший из Них повернулся к Джорису и сказал в точности то же самое, что когда-то Они сказали мне: – Мы сбрасываем тебя. Ты больше не участвуешь в игре. Тебе разрешается ходить по Цепям скитальцев сколько угодно, но вступать в игру ни в каком мире тебе нельзя, это запрещено правилами. Чтобы гарантировать, что ты не нарушишь правила, тебя будут после каждого хода переносить на новое игровое поле. Кроме того, правила гласят, что ты имеешь право вернуться Домой, если сможешь. Если тебе удастся вернуться Домой, ты сможешь вступить в игру снова обычным порядком. Адрак злобно захохотал, а Джорис обнаружил, что он теперь граничный скиталец. И угодил в самую гущу войны. VIII Тем временем Хелен собирала живность. Перед ней на мешке уже накопилось штук двадцать мокриц, и она выкладывала из них какой-то правильный узор, вроде кольчуги. – Ну и ладно, – сказала она. – Зато ты больше не раб. Джорис разрыдался: – Вы не понимаете! Я принадлежу Констаму! – Хватит выть, – велела Хелен, – а то не услышишь, как я расскажу, что случилось со мной. Или Джейми, когда настанет его очередь рассказывать. – Нам не стоит, – сказал я. – Мне говорили, это против правил. Хелен сердито вздохнула: – Нет никаких правил. Только принципы и… – Да знаю, знаю! – отозвался я. – Но я один раз нарушил правило. – Не съели же Они тебя, – заметила Хелен. – Вероятно, Им наплевать. С Их точки зрения, мы просто сброшенные лишние карты, к тому же дети. Джорис, у меня от рождения есть дар… Пока Хелен рассказывала, я задремал. Снаружи все трещали и грохотали выстрелы, но к ним быстро привыкаешь, а потом от них устаешь. Но я помню, что заметил, как Хелен умолчала, что такое на самом деле ее диковинная рука. Называла ее своим даром, и все. Потом она разбудила меня и заставила рассказать Джорису, что произошло со мной, и поквиталась со мной – заснула на мешке, прямо лицом в мокриц. После этого Джорис рассказал мне очень много всякого про божественные добродетели своего исполина Констама, и я тоже снова заснул. Должно быть, мы все заснули и проснулись, когда в нашу железную крышу кто-то заколотил и заорал командирским голосом: – Эй, вы, там! Потушите свет! Вот-вот объявят утреннее наступление! Все мы повели себя по-разному – наверное, каждый в соответствии со своим складом характера. Джорис не успел толком проснуться, как уже вскочил и послушно задул фонарь. Я проснулся и рявкнул: «Есть, сэр! Виноват, сэр!», уповая на то, что мой голос похож на солдатский. Хелен не сделала ничего – только проснулась и сердито поглядела на нас. – Чтоб такого больше не было, – сказал голос. Должно быть, это был офицер. И он ушел, не заглянув к нам. Большая удача. Мы сидели в темноте и слушали грохот. Да, наверху шло наступление, и еще как. Если бы нас не разбудил офицер, мы проснулись бы от шума. От него болели уши. Земля в нашей яме вся дрожала. Было такое чувство, будто все ружья снаружи палят одновременно и безостановочно. По нашей крыше то и дело топотали сапоги – вдобавок к грохоту, – а один раз вроде бы проехала та махина. Снизу казалось, что точно она. Наконец, когда в щелях между кусками мешковины проступил довольно яркий дневной свет, шум и грохот отдалились и стихли. Настал небывалый покой. Мы даже услышали птичью песню. Хелен сказала: – Меня тошнит от этого мира! Долго нам тут торчать? – Прилично, – кисло отозвался я. – По ощущениям, месяца два. – Как это? – спросил Джорис. Я ему объяснил, что Границы зовут нас, когда кто-то из Тех, кто играет в мире, где ты находишься, делает ход, и что обычно заранее приблизительно понятно, когда это будет. – Да, ясно, – сказал Джорис. – Так Они перемещают нас, чтобы не дать вступить в игру. Но ведь мы можем, если захотим, прямо сейчас вернуться на Границу и попробовать перейти в другой мир, где нам будет лучше. – Что, правда? – спросил я. Я думал, так нельзя. – А почему бы и нет? – сказала Хелен. – Мы не обязаны следовать Их правилам. – Нет-нет, – сказал Джорис. – Я имел в виду, что это, по-моему, вообще не правило. Они мне не говорили, что мне нельзя переходить Границу в любой момент, когда захочется. Они сказали: «Тебе разрешается ходить по Цепям скитальцев сколько угодно», так, словно я и правда могу это делать. В моем мире через Границы можно ходить когда хочешь. – При условии, что ты следуешь вдоль Цепей, – уточнила Хелен. – Ну да, почему бы и нет? Такова природа портала. Нет, правда, Хелен и Джорис знали о Цепях и Границах столько, что я почувствовал себя полным неучем. – А откуда мы узнаем, где Граница, если она нас не позовет? – возразил я. – Границы обычно не размечены. – Кстати, об этом, – сказал Джорис – он всегда так говорил перед тем, как достать что-то из-за пазухи своего белого кожаного колета. – Кстати, об этом: у меня есть инструмент, который нам все покажет. – Может, еще белого кролика оттуда достанешь заодно? Я собирался съязвить, но, кажется, не получилось. У меня вмиг загремело в ушах от надежды. Если это так, значит я могу попасть куда захочу. Я могу пронестись по мирам, как демон Джориса, и очутиться Дома. Сейчас. Скоро. Сегодня! Джорис понял шутку и засмеялся. Вот в чем беда с Джорисом. Он славный. Как ни упирайся, а в конце концов его полюбишь. Даже если то и дело возникает желание схватить его и трясти, пока голова не отвалится. Мы тут же двинулись в путь, не дожидаясь, когда война разразится снова. Когда мы вылезли из землянки, моргая от яркого света, кругом не было ничего, кроме грязи и мусора. Исчезли и кусты, и почти вся трава. Везде только колеи, свежие воронки и разбросанные ошметки. Среди разбросанных ошметков была полуоткрытая болотного цвета сумка, из которой высыпались пакеты с солдатскими сухими пайками. Я их подобрал, пока Джорис нацеливал в разные стороны свой инструмент, похожий на будильник, и искал Цепь. После этого я схватился за мешковатый белый рукав Джориса, а Хелен – за мой темно-красный. Мы не хотели потерять друг друга. – Нашел! – воскликнул Джорис. Стрелка его будильника встрепенулась и задрожала. Мы пошли туда, куда она указывала, – кучкой, наступая друг другу на пятки, – и очутились на грязном пятачке, ничем не отличавшемся от остального поля боя, но там стрелка принялась крутиться. – Граница, – сказал Джорис. Мы прошли еще шажок-другой. Когда переходишь Границу добровольно, тебя даже не дергает. Просто оказываешься в другом мире. Большая удача, что там шел дождь. Иначе мы и не заметили бы разницы. Опять поле боя, точно такое же, грязь, колеи, ошметки и все прочее. Я подобрал там еще одну сумку с пайками, но они все промокли. Вдали стрекотали ружья. – Я тут не останусь, – заявила Хелен. Мы битый час искали приличный мир, где можно было бы сесть и поесть. Почти все это время ушло на хождение по изуродованным войной полям в поисках очередной Границы, чтобы двинуться дальше. Дело в том, как объяснил мне Джорис, что раз мы не демоны, то не можем переходить прямо из одного мира в другой. Границы откроются, только если подойти к ним по Цепям. Вот нам и приходилось обходить все разоренные пейзажи, пока инструмент Джориса не говорил, что мы нащупали Цепь. Потом мы по Цепи шли к границе – и все повторялось. Должно быть, мы попали в какую-то последовательность миров, где шла война. Их было штук восемь подряд, и во всех только что отгремела битва. Мы решили, что Те, кто в них играет, затеяли состязание, у кого война получится гнуснее. Я уже собирался присудить первый приз Тем, кто разрушил город, руины которого мы видели примерно в пятом мире. Это произошло с неделю назад, и повсюду еще валялись трупы. Но это мы еще восьмой мир не видели. Приз достался ему. Это была пустыня – пустыня по большей части из пепла и осколков кирпича, но временами попадались участки, где все сплавилось в стекловидную массу с потеками по краям. Там, похоже, ничего живого не осталось. Как только мы туда попали, будильник Джориса громко затикал. Как будто кто-то щелкал языком – «тц-тц, тц-тц». Я подумал, что он уловил суть. Джорис при этом звуке так и подскочил и перевернул будильник. На обратной стороне дергалась другая стрелка – «дерг-дерг» на каждое «тц-тц». Джорис поспешно сравнил будильник с другими часами, которые носил на запястье. – Мне это не нравится, – сказал он. – Здесь все пронизано демоническими лучами, а демонов нет. Хелен убрала волосы за уши, чтобы поглядеть сначала на щелкающую стрелку, а потом – на ровный слой кирпичной крошки со стеклянными пятнами. Она знала в этом толк. Я же говорил, из какого мира она родом. – Мы называем их «лучи смерти», – сказала она. – Или «радиация». Есть такое оружие, которое их делает. Надо поскорее уносить ноги. Излучение сильное? – Довольно-таки, – ответил Джорис. – У нас минут пять, не больше. Мы неуклюже завертелись хороводом на хрусткой кирпичной крошке, нащупывая Цепь. У нас ушло полминуты, но нам показалось, что несколько часов. Когда мы топали вереницей вдоль Цепи, держась друг за дружку, Джорис пропыхтел, что эти лучи, или как их там, обрекают обычных людей на медленную мучительную смерть. А поскольку мы скитальцы, мучиться нам предстояло очень долго. Я всерьез испугался. Это был единственный мир, где Джорис не болтал про своего Констама. Но стоило нам перебраться в следующий мир, как он снова завел свое: – Констам никогда не подпускает меня к демоническим лучам. Стоит ему их засечь, он сразу велит мне вернуться и ждать. Я и не знал, что при этом ничего не чувствуешь. Констам мне не говорил. К этому времени я перестал слушать. Как слышал «Констам», так отключал уши. Но ответ Хелен я услышал: – Да, ничего не чувствуешь. Они прошивают тебя насквозь. Персты Уквара считали, что мой дар из-за них. Потом Джорис опять заговорил про Констама, и уши у меня отключились. Я стоял себе и тайком от всех трепетал от восхищения. Мир, где мы очутились, был зеленый и совсем нетронутый. Кругом слышалось жужжание, гудение и щебет, а издалека доносился низкий гул. Перед лицом у меня пролетела белая бабочка. Воздух был не самый свежий, знавал я и почище, но я не мог им надышаться. Ведь он почти наверняка был не смертельный. И я понял, что самым худшим в этом пустынном мире была тишина. Полная мертвая тишина. Когда в мире есть хоть кто-то живой, такой тишины не добьешься. Я огляделся. В этом мире стоял славный теплый денек, небо было нежно-голубое, и в нем проплывали пушистые белые облачка. Мы очутились в просторном поле, где там и сям красовались огородики. Во всех огородиках рос один и тот же набор, только в разном порядке, – куда ни посмотри, увидишь ряды крупной голубоватой капусты, шеренги палочек, покрытых ярко-красными цветками фасоли, и грядки светло-зеленого салата. У каждого огородика стояла неряшливая лачужка. Сначала я подумал, что это, наверное, совсем нищий мир, раз здешние жители ютятся в таких лачужках, но, присмотревшись, я понял, что все лачужки пусты. Возле огородов, похоже, не было ни души. – Давайте сядем и перекусим, – предложил я. При этом я перебил Джориса, который как раз говорил что-то про Констама, но если его не перебьешь, он не даст и слова вставить. К этому времени мы с Хелен уже привыкли перебивать Джориса.