Тот из Них, что стоял ближе ко мне, обошел меня и затворил дверь. – Очередной рандом, – сказал он. Кажется, он был недоволен. Таким тоном мама сказала бы: «Ну вот, у нас опять завелись мыши». А второй ответил: – Придется разобраться с ним, прежде чем двигаться дальше. Так папа сказал бы: «Что ж, милая, придется снова ставить мышеловки». – Как? – спросил первый. Он опять обошел меня и вернулся к машинам. – На этом этапе мы не можем позволить себе труп. Вот почему нельзя без рандомов?! – Без них никак, – сказал второй. – Они необходимы для игры. Кроме того, когда рискуешь, только интереснее. Этого можно будет сбросить в контур скитальцев, но сначала уточним, как воздействует на игру появление трупа. – Идет, – согласился первый. Они склонились над машинами. Сквозь белую завесу отраженного неба я видел, как Они пристально вглядываются в меня, а потом смотрят на свою машину и выбирают, какую кнопку нажать. Так мама смотрит на лоскуток ткани для занавесок, когда выбирает новые обои. После этого Они переключились на другую часть машины и стали смотреть на нее с большим сомнением. Потом перешли на другой конец комнаты посмотреть на огромный мигающий стол. – Гм, – сказал первый. – Положение в игре сложилось щекотливое, правда? – Да, – сказал второй. – Если бы это случилось на твоей стороне, то приблизило бы революцию, но я еще лет двадцать не смогу себе позволить никаких уличных беспорядков. Я заявляю неоправданное преимущество. Предлагаю сбросить. Первый вернулся и остановился, глядя на машину со свойственной Им сосредоточенностью. – Было бы очень разумно с нашей стороны при сбросе поработать с семьей и стереть всяческую память об этом, – сказал он. – Нет-нет! – Второй подошел к нему. – Это против правил сброса. Якорь, сам понимаешь. Якорь. – Можем стереть и при трупе. А что такого? – Нет, я уже заявил неоправданное преимущество. Ладно. Давай сбрасывать. – Да пожалуйста, – сказал первый. – Не так уж это и важно. Какое там правило? Вроде бы теперь мы должны извещать всех остальных, чтобы не перегрузить скитальческий контур. Так? Вот не сойти мне с этого места! Они говорили все это, обсуждали мою участь так, будто я деревянная фишка, будто игральная карта какая-нибудь! А я висел в воздухе и ничего не мог поделать. А потом увидел, как Они нажимают еще какие-то кнопки у самого края машин. И все кругом разверзлось. Знаете, как в парикмахерской, когда везде много зеркал, сидишь и смотришь в зеркало, а видишь зеркало за спиной, и так снова и снова, и все расплывается вдали? Вот примерно это со мной и произошло. Снова и снова, и все расплылось, и вдруг оказалось, что кругом одни треугольные комнаты. Они налезали друг на друга, уходили все дальше и дальше, и внизу тоже – все ниже и ниже. И над нами они тоже громоздились. Я посмотрел, но меня от этого замутило: Они расхаживали парами и рядом, и надо мной, и вообще, и всё норовили подойти поближе, чтобы лучше видеть меня. И все Они были в этих Их плащах, но это были не просто отражения первых двух. Все это были совсем разные Они. А больше я ничего сказать не мог. Все было такое расплывчатое, такое мерцающее, и поперек всего этого шагала, как на ходулях, тень от арок, как будто, кроме нее, здесь не было ничего настоящего. – Просим вашего внимания, – сказал один из Тех, кто были при мне. – Мы собираемся сбросить. Можете ли вы подтвердить, что в контуре есть свободное место? – Производим расчет, – отозвался далекий голос. Другой голос, ближе и глуше, спросил: – Причина сброса? Второй из моих Них ответил: – У нас тут вторжение рандома, а следовательно, как обычно, возникла опасность обратной связи с туземным миром. Я заявил неоправданное преимущество и выступил против возврата в виде трупа. – Логично, – сказал глухой голос. А далекий почти сразу же сказал: – В контуре скитальцев остались места на четыре сброса. Повторяю: всего на четыре. Достаточно ли веская причина? Они пошептались. На миг я заподозрил, что быть мне трупом. Понимаете, я ведь еще не сообразил, где оказался. Потом шепот стал громче, в нем появился оттенок удивления, как будто Они не понимали, что у Них спрашивают. – Веская причина. Причина веская, – рокотало со всех сторон, и сверху, и снизу. – Тогда вынужден вас предостеречь, – сказал глухой голос. – Этот вопрос регулируется правилом номер семьдесят две тысячи. Последние три сброса должны совершаться с предельной осторожностью и лишь при самой крайней необходимости. С этими словами все Они растаяли в воздухе, превратились в отражение неба, и остались только мои двое. Второй решительно шагнул ко мне. Первый стоял наготове, держа руку на какой-то рукояти. Второй обратился ко мне – медленно, раздельно, как к дурачку: – Теперь ты в сбросе. Мы больше не используем тебя в игре. Тебе разрешается ходить по Цепям скитальцев сколько угодно, но вступать в игру ни в каком мире тебе нельзя, это запрещено правилами. Чтобы гарантировать, что ты не нарушишь правила, тебя будут после каждого хода переносить на новое игровое поле. Кроме того, правила гласят, что ты имеешь право вернуться Домой, если сможешь. Если тебе удастся вернуться Домой, ты сможешь снова участвовать в игре обычным порядком. Я поднял голову и посмотрел на него. Он был серой размытой фигурой за пеленой белого отраженного неба. Как и тот, другой, готовый дернуть за рукоятку. – Эй! Погодите! – сказал я. – Да что же это такое? Какие еще правила? Кто их установил? Они уставились на меня. Будто глазунья за завтраком вытаращилась на них и говорит: «Не ешьте меня!» – Вы не имеете права отправлять меня куда-то без объяснений, просто так! – добавил я. Пока я это говорил, он дернул за рукоятку. Так разбивают яйцо ложкой. Пока я говорил «объяснений», меня дернуло в сторону. А пока говорил «просто так!», я очутился совсем в другом месте. То есть вообще в другом. До того другом, что даже трудно объяснить. Я стоял под открытым небом – как тогда, когда у меня до этого мелькнула мысль, что я стою под арками канала, только теперь все было настоящее, твердое и настоящее. Во все стороны расстилалась зеленая трава, вверх-вниз по склонам холмов. На другом конце луга передо мной ели траву какие-то черно-белые животные. Я решил, что это, наверное, коровы. До тех пор я ни разу не видел живых коров. Дальше на фоне заката виднелся столб дыма. И все. Больше там не было ничего и никого, кроме меня. Я сделал полный оборот, чтобы проверить, и так и оказалось. Для городского мальчишки вроде меня одно это уже потрясение. Ужасное было чувство. Я хотел прижаться к земле и чтобы глаза как-нибудь так вылезли на макушку, будто у жабы, чтобы видеть все вокруг одновременно. Но и этого мало. Воздух был мягкий и сладкий. И запах, и ощущение от него – все другое. И даже давил он на меня иначе, как-то вяло. И трава была какая-то не такая, и даже солнце, садившееся за холм, туда, откуда поднимался столб дыма, было не похоже на то солнце, к которому я привык. Закат от него становился не того цвета. Пока я поворачивался на месте во второй раз, до меня дошло, что косое углубление на лугу у меня за спиной было точно той же формы, что и треугольный парк вокруг Их замка, где стояла статуя. Тогда я очень внимательно рассмотрел остальные зеленые склоны. Да. На месте луга передо мной должны были быть шикарные кварталы и железная дорога, а холм рядом со мной и тот, куда садилось солнце, были те самые два холма, между которыми проходил канал на своих арках. Склон по другую сторону от меня спускался туда, где должен был быть наш двор. Но город исчез. – Я Их ненавижу! – заорал я. Потому что сразу понял – мне и задумываться не пришлось, – что я в другом мире. Этот мир был той же формы, что и мой, но во всем остальном совсем другой. И я не знал, как вернуться в свой. Некоторое время я стоял на месте и осыпал Их всеми плохими словами, какие только знал, а я уже тогда знал их довольно много. Потом я двинулся к той струйке дыма, уходящей в закат. Наверняка там дом, подумал я. Нет смысла умирать с голоду. На ходу я очень прилежно обдумал все, что Они говорили. Они говорили про Цепи, про какой-то контур скитальцев, и сброс, и рандомы, и правила. Я понимал, что все это относится к какой-то громадной и очень серьезной игре. А я оказался в ней каким-то рандомом – случайной помехой, – поэтому Они меня сбросили, но не просто так, а по правилам. И правила эти гласят… Тот, кто говорил со мной в самом конце, конечно, обращался ко мне как полицейский к задержанному: «Все, что вы скажете, станет уликой и может быть использовано против вас». Они рассказали мне про правила, и там говорится, что я могу попасть Домой, если исхитрюсь. Отлично, значит, исхитрюсь. Может, меня и отправили скитаться в Цепях, но это значит, что мне позволено стремиться Домой, и пусть Они об этом не забывают! Я попаду Домой и покажу Им! Они у меня попляшут! Тут я как раз подошел к коровам. Коровы всегда крупнее, чем думаешь, и рога у них острые. И еще у них неприятная манера – когда подходишь к ним, они перестают жевать и таращатся на тебя. Я остановился и тоже вытаращился на них. Мне было страшно. Я боялся даже повернуться и пойти обратно – вдруг они пустятся галопом, напрыгнут на меня сзади и подденут этими своими рогами, будто гренок на вилку. Даже не знаю, что бы я стал делать, если бы в это время на коров не напустились галопом какие-то люди. Люди были волосатые, грязные, в коровьих шкурах, и кони у них были не лучше. Все они вытаращились на меня – и люди, и кони, и коровы, – и один из всадников был вылитый печатник, работавший на печатном станке в суде на нашей улице. От этого мне стразу полегчало. Я не думал, что это и есть наш печатник, конечно, это был не он, но мы с печатником прекрасно ладили, и я решил, что и с этим его оттиском полажу. – Привет, – сказал я. – Вам, случайно, не нужен мальчишка-подручный? Он улыбнулся – косматую бороду прорезала широкая полоса. И ответил мне. Тут меня ждал новый удар. Тарабарщина. Я ни слова не понял. Здесь говорили совсем на другом языке. – Ой, мама! – закричал я. – Ну, я Им это припомню, в лепешку расшибусь, а припомню! На самом деле волосатые всадники обошлись со мной хорошо. В каком-то смысле мне повезло. Некоторым скитальцам поначалу приходилось куда как хуже. А я стартовал совсем неплохо – с поправкой на трудности перевода. Всадники подсадили меня на коня за печатником и поскакали вместе со мной и с коровами туда, где жили. А жили они в шатрах – у них было много-много больших пахучих кожаных шатров, на которых кое-где остались клочки шерсти. Столб дыма поднимался от очага, на котором они готовили. Я подумал, что здесь, может, и ничего. Сказал себе, что это приключение такое, даже интересно. Но вот их Предводительница была просто жуть. Огромная толстуха, которая вся колыхалась на ходу, а голос у нее был как паровозный гудок. Она вечно ругалась. Отругала всадников за то, что притащили меня, потом меня – за то, что непонятно говорю и странно одет, потом огонь за то, что горит, и солнце за то, что садится. По крайней мере, я так решил. Первые слова их наречия я начал разбирать только через несколько дней. С тех пор я научился быстро схватывать языки. В голове складывается этакая система. Но тот язык был что-то с чем-то: шестнадцать слов со значением «корова», и если скажешь не то, все покатываются со смеху, да я и не особенно старался, честно говоря. Я не думал, что здесь задержусь. Я собирался Домой. Да и то, что учить языку меня взялась самолично госпожа Предводительница, мне не помогло. Она считала, что, если меня достаточно громко ругать, я начну хоть что-то понимать просто от громкости. Мы садились по-турецки напротив друг друга, она ругалась на грани визга, а я кивал и улыбался. – Давай-давай, – говорил я, а сам все кивал с умным видом. – Ори на меня, старая кошелка. Это ей нравилось – ведь я вроде бы старался, – и она орала громче прежнего. А я только улыбался. – А еще от тебя воняет, – говорил я. – Хуже распоследней коровы. Зато я не спятил. А у нее появился интерес в жизни. Жить на этом стойбище скотоводов было очень скучно. Единственное развлечение – когда какой-нибудь бык вдруг взбесится или на горизонте покажется другое пастушье племя. Все равно мне приходилось постоянно и настойчиво напоминать себе: «Здесь не так уж плохо. Могло быть гораздо хуже. Это не самая плохая жизнь». Это тоже помогало не спятить. Месяца через полтора я наконец почувствовал их язык. И уже мог удержаться на лошади – не то что раньше, когда раз – и я сижу на земле. А приспособившись немного, я стал помогать загонять коров. Я учился нарезать ремни, дубить кожу, плести плетни и делать всякие другие полезные вещи. Только доить так и не научился. Это было святое. Доить разрешалось только женщинам. Но тут настала пора снимать шатры и двигаться дальше – искать хорошие пастбища. Племя редко задерживалось на одном месте больше месяца. Я скакал вместе со всеми, сгонял коров, и вдруг примерно в полдень у меня появилось очень странное ощущение. Как будто меня сильно и беспощадно потянуло в сторону от всех. А потом появилось другое чувство, еще неприятнее, оно было внутри. Как будто жуткая тоска и жажда чего-то. У меня даже горло заболело. И все будто зачесалось. Мне хотелось запустить руки внутрь собственной головы и почесать мозги. Оба чувства были такие сильные, что пришлось повернуть коня туда, куда меня тянуло. Тогда мне сразу же стало легче, будто я поступил правильно. И едва я зарысил в ту сторону, как меня переполнило радостное волнение. Я еду Домой. В этом я не сомневался. Вот так и переходишь с места на место в Цепях скитальцев. Я правильно думал, что я здесь ненадолго. (Оказалось, что это чуть ли не единственное, о чем я догадался правильно. Когда попадаешь в очередной мир, почти всегда чувствуешь, сколько в нем пробудешь. Ошибся я с тех пор только один раз. И тогда мне пришлось задержаться дольше, чем я рассчитывал. Наверное, кто-то из Них решил пропустить ход.) Но тогда все случилось со мной в первый раз, и госпожа Предводительница отправила за мной двоих волосатых всадников, и они окружили меня и загнали обратно, будто корову. – Ишь чего надумал – одному в степь скакать! – заорала она на меня. – А если враги?! – В первый раз слышу, что у вас есть враги, – сердито отозвался я. От жажды и тоски мне было совсем худо. После этого Предводительница заставила меня скакать среди девчонок и не желала ничего слушать. Теперь-то я знаю, что, когда тебя зовет Граница, надо помалкивать. От греха подальше. Но тогда мне пришлось дожидаться ночи, и это была пытка. Тянуло меня так, что я весь перекосился, а от тоски аж тошнило – по-настоящему, я даже есть не мог. Пропала шикарная говяжья отбивная. Хуже того, меня донимала мысль, что я могу опоздать. Упущу возможность вернуться Домой. Чтобы перейти в другие миры, надо было оказаться в каком-то определенном месте, а я боялся не попасть туда вовремя. Когда мне представился случай улизнуть, уже почти стемнело. Вечер был пасмурный и безлунный – бывают миры вообще без лун, а бывают даже с тремя, – но мне было наплевать. Граница тянула меня так сильно, что я точно знал, куда идти. И побежал туда. Бежал всю ночь – теплую и сырую. Я весь обливался по?том и пыхтел, как лесоруб. Под конец я падал каждые несколько шагов, поднимался и тащился дальше. Мне было до невозможности страшно, что я опоздаю. К тому времени, как взошло солнце, я, по-моему, уже просто топтался на одном месте. Вот дурак. Потом-то я поумнел. Но это был первый раз, и когда забрезжил рассвет, я закричал от радости. Передо мной расстилалась зеленая равнина посреди холмов, и кто-то отметил нужное место кружком из вбитых в землю деревянных столбов. Тут я заставил себя пуститься рысцой и тяжело протопал в кружок. Примерно в середине меня снова дернуло в сторону. Наверное, вы уже догадались, что было дальше. И наверняка понимаете, что я почувствовал. По-прежнему был рассвет – с огненными полосами во все небо. Зеленые пастбища исчезли, но никакого города я не увидел, даже ничего похожего на город. Голый бугристый пейзаж вокруг меня был покрыт грудами шлака, а возле каждой груды стояло по маленькой унылой хижине. Тогда я не знал, что это за халупы, а это были шахты. В том мире тебя не считают человеком, если у тебя нет собственной шахты, чтобы добывать уголь или медь. Но мне было все равно, что тут происходит. Я ощутил здешний воздух, как и в прошлый раз, и понял, что попал в очередной мир. И при этом почувствовал, что пробуду здесь довольно долго.