– Клянусь честью, господин, пусть черт подерет меня, если я вижу хоть одного человека, великана или рыцаря, – сколько вы их там вы называли. Ни черта я не вижу, должно быть, это опять – очарованные, как призраки вчерашней ночи. – Как ты можешь это говорить! – возразил Дон-Кихот, – разве ты не слышишь ржания лошадей, звуков труб, боя барабанов? – Ничего не слышу, – ответил Санчо, – кроме блеяния ягнят и овец. Это было совершенно верно, так как оба стада были уже совсем близко. – Это твой страх мешает тебе видеть и слышать то, что есть в действительности, – сказал Дон-Кихот; – потому что одно из действий страха – это извращать чувства и давать вещам лживый вид. Но если твой страх так велик, то удались отсюда и оставь меня одного. Я один склоню победу на ту сторону, на которой будет помощь моей руки. Сказав это, он вонзает шпоры в бока Россинанта и, взяв копье наперевес, с быстротою молнии опускается с холмика. Санчо изо всех сил кричал ему вслед: – Стойте, господин Дон-Кихот, стойте! клянусь Богом, вы нападаете на баранов и овец. Остановитесь, клянусь душою моего родного отца!.. Что за безумие! Посмотрите же! ведь нет ни великана, ни рыцаря, ни кошки, ни цельного, ни разделенного вооружения, ни лазурного поля, ничего другого из этих чертовских вещей… Ах, я несчастный грешник! Что это он хочет делать? Но крики его не остановили Дон-Кихота; он сам кричал еще сильнее: – Мужайтесь, рыцари, сражающиеся под знаменем храброго императора Пентаполина Обнаженная Рука! Следуйте за мною, и вы увидите, с какою легкостью я отомщу его врагу Алифанфарону Тапробанскому. С этими словами он бросается в средину войска овец и начинает с жаром и яростью поражать их копьем, как будто своих смертельных врагов. Пастухи, гнавшие стадо, сначала кричали, чтобы он перестал, но потом, увидав, что их предупреждения ни к чему не ведут, отвязали свои пращи и принялись подчивать его камнями величиною с кулак. Дон-Кихот же, не взирая на камни, сыпавшиеся дождем на него, скакал взад и вперед, крича: – Где ты, пышный Алифанфарон? Подходи ко мне! только один рыцарь хочет померяться с тобою силами грудь с грудью и отнять жизнь у тебя в наказание за огорчения, причиненные тобою мужественному Пентаполину Гарамантскому. Но едва он успел произнести эти слова, как один из гостинцев пастухов угодил ему в правый бок и вдавил внутрь пару ребер. Получив такой удар, рыцарь подумал, что он убит или, по крайней мере, тяжело ранен и, вспомнив сейчас же про свой бальзам, вынул жестянку, поднес ее к губам и начал вливать в желудок драгоценную жидкость. Но, прежде чем он успел проглотить столько, сколько, по его мнению, ему требовалось, вдруг налетает другая пилюля и так ловко попадает ему по руке и по жестянке, что разбивает последнюю, раздробляет два пальца и по дороге выхватывает у него изо рта три или четыре зуба. Сила первого и второго ударов были так велики, что бедный рыцарь не мог более держаться и упал с лошади на землю. Пастухи приблизились к нему и, подумав, что он убит, поспешили собрать свои стада, взвалили на плечи мертвых овец (таких было штук восемь) и, немедля более, быстро удалились. Все это время Санчо, оставаясь на холмике, наблюдал безумства, какие проделывал его господин, рвал свою бороду и проклинал тот час, когда судьба познакомила его с Дон-Кихотом. Когда же он увидал, что рыцарь лежит на земле, а пастухи удалились, то спустился с холма, приблизился к своему господину и нашел его в жалком состоянии, хотя и не лишившимся чувств. – Ну, господин Дон-Кихот, – сказал он ему, – не просил ли я вас вернуться и не говорил ли я, что вы нападаете не на армию, а на стадо баранов. – Увы! – ответил Дон-Кихот, – так может изменять и превращать вещи этот злодей-волшебник, мой враг. Знай, Санчо, что этим людям ничего не стоит представить нам то, что они желают, и потому преследующий меня чародей, завидуя славе, которую я приобрел бы в этой битве, превратил полки солдат в стадо овец. Если не веришь, Санчо, то, ради Бога, сделай следующее, чтобы выйти из своего заблуждения и убедиться в истинности моих слов: сядь на своего осла и незаметно поезжай за ними. Тогда ты увидишь, что, как только они отъедут подальше, так сейчас же примут свой прежний вид и, сбросив оболочку барана, снова станут настоящими людьми, такими, как я тебе их сначала описывал. Но погоди уезжать сейчас же, мне нужны твои услуги. Подойди и посмотри, сколько у меня недостает зубов. Право, мне кажется, что в моем рту не осталось ни одного зуба. Санчо так близко подвинулся к своему господину, что глаза его почти влезли в рот Дон-Кихота. Но в эту самую минуту бальзам оказал действие на желудок последнего и, только что Санчо собрался осмотреть состояние его челюстей, как наш рыцарь с стремительностью выстрела из аркебуза извергнул из себя все содержавшееся в его теле и залил им лицо сострадательного оруженосца. – Святая Дева! – воскликнул Санчо, – что это случилось со мною? Ну, стало быть этот грешник смертельно ранен, если его уже тошнить кровью изо рта. Но, разглядев поближе, он по цвету, запаху и вкусу вскоре узнал, что это была не кровь, а бальзам из жестянки, выпитый, как он видел, его господином. Тогда и его начало так мутить и так зажгло на сердце, что немедленно же стошнило прямо в лицо господину, и некоторое время они оба стояли необыкновенно хорошо разукрашенными. Санчо побежал к своему ослу взять, чем бы вытереть и полечить своего господина, и, не найдя там своей сумки, чуть не потерял рассудка. Он снова разразился проклятиями и, в глубине сердца, решил покинуть своего господина и возвратиться в деревню, чтобы от этого ему пришлось потерять жалованье за свою службу и отказаться от губернаторства на обещанном острове. Дон-Кихот, между тем, поднялся и, прикрыв левою рукою рот, чтобы не дать выпасть оставшимся зубам, другою взял за узду Россинанта, который все время оставался около своего господина – так добр был его характер и непоколебима его честность. Затем рыцарь подошел к своему оруженосцу, который, опершись грудью на осла и щекою на руку, стоял в положении человека, погруженного в самое глубокое раздумье. Догадавшись из его позы об его грусти, Дон-Кихот сказал ему: – Знай, о Санчо, что один человек не больше всякого другого, если его дела не больше дел другого. Все эти бури, разразившиеся над нами, могут только служить признаками того, что погода скоро прояснится и дела наши примут лучший оборот. Ни зло, ни добро не постоянны, – откуда следует, что, если зло длилось слишком долго, то добро должно быть очень близко. Следовательно, ты не должен огорчаться неприятностями, случающимися со мною, тем более, что ты от них не страдаешь. – Как так! – отозвался Сдичо, – разве тот, кого вчера качали, не был сыном моего отца? разве сумка, пропавшая у меня сегодня со всей моей поклажею, принадлежала кому другому, а не мне? – Как, у тебя уж нет сумки, Санчо? – спросил Дон-Кихот. – Нет, – ответил Санчо. – Стало быть, как нечего есть сегодня, – проговорил Дон-Кихот. – Было бы нечего есть, – ответил Санчо, – если бы на лугах не росли растения, которые ваша милость, как вы уверяли меня, хорошо знаете; в нужде и они могут служить пищею бедным странствующим рыцарям, подобным вам. – Но все-таки, – сказал Дон-Кихот, – я бы с большим удовольствием съел ломоть хлеба, даже довольно толстый, и пару голов селедки, чем все растения, которые описал Диоскорид, комментированный знаменитым доктором Лагуною. Как бы там ни было, мой добрый Санчо, садись на своего осла и следуй за мною. Бог, заботящийся обо всех, не оставить без своей помощи и нас, служащих ему, ибо Он печется и о мошке воздушной, и о черве земляном, и о водяных насекомых. Он, милосердый, велит своему солнцу светить добрым и злым и кропит дождем правых и неправых. – По правде сказать, вам пристало более быть проповедником, чем странствующим рыцарем, – ответил Санчо. – Странствующие рыцари, Санчо, – снова заговорил Дон-Кихот, – знали и должны звать все, и в прошлые века не один раз видали странствующих рыцарей, останавливающихся, чтобы посреди большой дороги произнести проповедь или речь, как будто они были удостоены ученой степени от парижского университета. Вполне справедливо говорят, что меч никогда не притуплял пера, а перо – меча. – В добрый час! – ответил Санчо, – пусть будет так, как желает ваша милость. Поедемте отсюда и постараемся на ночь найти себе ночлег. Да пошлет только Бог такое место, где бы не было ни качанья, ни качальщиков, ни призраков, ни очарованных мавров, потому что, если они опять мне встретятся, то я пошлю к черту все эти приключения. – Проси у Бога этой милости, – сказал Дон-Кихот, – и веди меня, куда хочешь; на этот раз я хочу тебе предоставить выбор вашей остановки, но, сначала, дай-ка мне твою руку и пощупай пальцем, скольких зубов недостает у меня на правой стороне верхней челюсти: в этом месте я чувствую боль. Санчо всунул руку ему в рот и тщательно ощупал челюсти пальцем. – Сколько зубов, – спросил он, – было у вас на этой стороне? – Четыре, – ответил Дон-Кихот, – и все – целые, здоровые, не считая глазного. – Вспомните хорошенько, – снова сказал Санчо. – Говорю тебе, четыре, если даже не пять, – повторил Дон-Кихот, – ни разу в жизни мне не выдергивали ни одного зуба и ни одного я не терял ни от гнилости, ни от флюса. – Ну, так вот здесь внизу, – ответил Санчо, – только два зуба с половиною, а здесь, вверху, у вас нет ни одного, даже половинки зуба и той нет. Гладко, как на ладони. – О я несчастный! – произнес Дон-Кихот, услыхав печальные новости, сообщенные ему оруженосцем, – лучше бы у меня отняли руку, только не ту, которая владеет мечем; знай, Санчо, что рот без зубов подобен мельнице без жернова, и зубом следует так же дорожить, как алмазом. Но, впрочем, мы, обретшие свое призвание в суровом ордене странствующего рыцарства, должны ожидать всяческих невзгод. Ну, садись на своего осла и веди. Я войду за тобой, куда ты захочешь. Санчо исполнил, что приказывал его господин, и направился, не покидая довольно многолюдной в этом месте большой дороги, в ту сторону, где он думал вернее найти ночлег. Они поехали медленно, потому что боль, испытываемая Дон-Кихотом в челюстях, не оставляла его и не позволяла ехать быстро. Чтобы рассеять и развлечь своего господина, Санчо затеял разговор и, между многим прочим, сказал ему то, что узнают из следующей главы. ГЛАВА XIX Об остроумной беседе, происходившей между Санчо и его господином, о приключении, случившемся у нашего рыцаря с мертвым телом, и о других славных событиях – Мне кажется, господин, что все эти несчастия, случившиеся с нами в последние дни, посланы вам в наказание за грех, который совершили ваша милость против рыцарского устава, не исполнив данной вами клятвы – не есть со скатерти, не любезничать с королевой, не делать ничего прочего, пока вы не достанете шлема Маландрина, или как там называется этот мавр, я хорошенько не помню его имени. – Ты совершенно прав, Санчо, – ответил Дон-Кихот; – но, по правде тебе сказать, это совершенно вышло у меня из памяти, я ты тоже можешь быть уверен, что приключение с качаньем случилось с тобою за то, что и ты не без греха в этом деле, так как во время не напомнил мне о клятве. Но я немедленно же исправлю свою вину, потому что в рыцарских правилах существуют наставления на грехи всякого рода. – Да разве я сам в чем-нибудь клялся? – проговорил Санчо. – Это ничего не значит, что ты не клялся, – возразил Дон-Кихот, – достаточно того, что ты не совсем свободен от упрека в соучастничестве. Но так или не так, нам надо постараться исправить свою ошибку. – Ну, если так, – сказал Санчо, – то постарайтесь ваша милость не забывать этой новой клятвы, как забыли ту; а то ведь привидениям может опять придти охота позабавиться мною и даже вашей милостью, если они увидят, что мы снова принимаемся за старые грехи. За подобными разговорами их застала ночь посреди дороги, и они были не в состоянии что-либо разглядеть и узнать, где они находятся. Хуже всего было то, что они просто умирали от голода, так как вместе с сумкой исчезли и все их запасы. К довершению несчастия, с ними случилось приключение, которое на этот раз действительно заслуживало этого имени. Настала уже ночь, и очень темная, но они все-таки продолжали ехать, так как Санчо надеялся, что по большой дороге, на которой она находились, им не придется сделать более одной или двух миль, как на пути попадется постоялый двор. Между тем, как они ехали в эту темную ночь – оруженосец, умирая от голода, да и рыцарь, не лишенный порядочного аппетита, – вдруг на той же самой дороги они заметили громадное множество огней, похожих на движущиеся звезды и приближающихся к ним. При этом зрелище у Санчо душа ушла в пятки, да и самого Дон-Кихота подрал немного мороз по коже. Один придержал своего осла за недоуздок, другой – коня за узду, и оба остановились, с большим вниманием разглядывая, что бы это такое могло быть. Они увидали, что огни прямо идут на них и, по мере приближения, как бы возрастают в числе. Санчо дрожал всем телом, а у Дон-Кихота волосы стали дыбом. Тем не менее, приободрившись немного, он сказал: – Вот, без сомнения, – великое и опасное приключение, в котором я буду принужден обнаружить всю мою силу и все мое искусство. – Ах, я несчастный! – воскликнул Санчо, – если это опять приключение с привидениями, – а оно очень похоже на то, – откуда же мне взять тогда ребер для него? – Я не позволю никаким привидениям даже дотронуться до твоей одежды, – сказал Дон-Кихот. – Если они в последний раз забавлялись тобою, то это только потому, что я не мог перелезть через стену заднего двора, но теперь мы в чистом поле, где и могу работать мечем, как мне хочется. – А если они вас самих очаруют и обессилят, – возразил Санчо, – то какая польза будет вам от чистого поля? – Во всяком случае, – сказал Дон-Кихот, – я умоляю тебя, Санчо, не терять мужества, в моем же ты убедишься на опыте. – Да пошлет его мне Бог, тогда оно у меня будет, – ответил Санчо. И оба они, свернув с дороги в сторону, стали внимательно рассматривать, чем бы могли быть эти движущиеся огни. Они вскоре разглядели множество людей, одетых сверх своих платьев в белые сорочки. От этого ужасного видения Санчо так упал духом, что у него начали щелкать зубы, как будто его трепала сильнейшая лихорадка. Он еще более струсил, и зубы его застучали еще звонче, когда они разобрали еще ясней, что это такое было, они увидали, что, по крайней мере, двадцать человек, одетые в сорочки, ехали верхом и держали зажженные факелы, а сзади них несли носилки, сопровождаемые шестью всадниками, закутанными в траур до самых ног их мулов, по спокойному шагу которых можно было угадать, что это мулы, а не лошади. Двигаясь, эти белые привидения тихим и жалобным голосом бормотали какие-то слова. Такое странное явление, в такой час и в таком пустынном месте, было в состоянии наполнить ужасом сердце Санчо и даже сердце его господина, если бы этот был кто-нибудь другой, а не Дон-Кихот. Действительно, в то время, как Санчо терял последние жалкие остатки своего мужества, противоположное происходило с Дон-Кихотом, которому безумная фантазия немедленно внушила, что ему представляется одно из приключений, встречающихся в рыцарских книгах. Он вообразил себе, что на носилках несут убитого или тяжело раненого рыцаря, обязанность мщения за которого лежит на нем одном. Без дальнейших размышлений, он покрепче уселся на седле, взял на перевес свою пику и с самым решительным видом стал посреди дороги, где необходимо должны были проходить наряженные люди. Когда они приблизились, он, возвысив голос, сказал им: – Стойте, рыцари! кто бы вы ни были, стойте и поведайте мне, кто вы, куда и откуда вы идете и что вы несете на этих носилках. По-видимому, или вы сделали или вам сделали, какое-нибудь зло, а потому мне необходимо знать все, чтобы или вас заставить понести наказание за содеянное вами зло или отомстить за вас тому, кто причинил вам таковое. – Мы спешим, а постоялый двор еще далеко, – ответил один из людей в сорочках, – и потому мы не можем дать вам отчета, которого вы требуете. И, пришпорив мула, он двинулся вперед. Но Дон-Кихот, услыхав такой ответ, возмутился и, схватив мула за удила: – Стой! – сказал он, – будьте повежливей и дайте мне ответ на все, о чем я вас спрашивал. Иначе готовьтесь к бою и обнажайте меч! Мул был пуглив; почувствовав, что его схватили за удила, он испугался, взвился на дыбы и упал навзничь вместе с своим всадником. Слуга, шедший пешком, увидя падение всадника, принялся бранить Дон-Кихота, но уже разъяренный рыцарь, не дожидаясь ничего более, наклонил копье и, бросившись на одного из всадников, одетых в траур, сильным ударом поверг его во прах. Потом, ринувшись на других, он с поразительною быстротою напал на них и одного за другим начал опрокидывать на землю. Говорят даже, что в эту минуту как будто и у Росскнанта выросли крылья – так гордо и легко он скакал. Все одетые в белые плащи были робкими и безоружными людьми, Поэтому, при первом же нападении, они с своими горящими факелами пустились бежать по полю, напоминая собою ряженых, бегавших, как сумасшедшие, ночью во время карнавала. Люди же в черных плащах так запутались в своих длинных одеяниях, что не могли двинуться с места, и потому Дон-Кихоту легко было при помощи копья заставить их отступить и, без полного урока для себя, прогнать с поля битвы. В их представлении он был не человеком, но самим чертом, явившимся из ада, чтобы отнять труп, который они несли в носилках. Санчо, между тем, смотрел на все это, удивляясь неустрашимости своего господина и говоря себе: – А и вправду, мой господин так храбр и так мужествен, как он сам в этом уверяет. Один факел еще горел на земле около первого человека, опрокинутого мулом. При свете его Дон-Кихот заметил этого человека. Он приблизился к нему и, приставив острие копья к его горлу, громко приказывал сдаться, грозя иначе убить его. – Я и так уже совсем сдался, – отвечал лежавший, – так как не могу сдвинуться с места и одна нога у меня переломлена. Но, если вы – дворянин и христианин, я умоляю вашу милость не убивать меня. Вы этим совершили бы большое преступление – я лиценциат и получил первый духовный чин. – А какой черт привел сюда вас, духовного? – спросил Дон-Кихот.