Небо, сжалься надо мною! Нет от мысли мне покою: Если б прошлое вернуть. Не ищу иной я славы, Ни триумфов, ни побед, Ни веселья, ни забавы, — Мысль летит за прошлым вслед, И душа полна отравы. Если б рок все воротил, Я б тревоги все забыл И когда бы во мгновенье Снизошло успокоенье, Как тогда я б счастлив был. Но, напрасное мечтанье! Прошлых дней не воротить; Тщетно было бы желанье Мертвых к жизни пробудить Иль исправить мирозданье. Срок как скоро наступил, Отдалить его нет сил. Неразумен, кто мечтает: Это пусть конца не знает, Иль того бы час пробил. Жизнь не жизнь с невзгодой вечной, Средь боязни и тревог. Полн тоскою бесконечной, Я б легко решиться мог Кончить с жизнью скоротечной. Но небес не обмануть, С ней покончив как-нибудь. Это жизнь мне возвращает И пред тем мне страх внушает, Что вдали мрачит мой путь. Когда Дон Лоренсо дочитал свое стихотворение, Дон-Кихот поднялся и, схватив его правую руку, вскричал громким, крикливым голосом: – Клянусь небом и его величием, дитя мое, вы лучший поэт во всей вселенной, вы стоите, чтоб вас увенчали лаврами не только Кипр или Гаэта, как сказал один поэт, над которым да смилуется Господь,[141] но и афинские академии, если б они еще существовали, и нынешние академии в Париже, Болонье и Саламанке. Да устроят Бог, чтобы судьи, которые откажут вам в первом призе, были поражены стрелами Аполлона, и чтобы музы никогда не переступали порога их домов! Прочитайте мне, сударь, умоляю вас, какое-нибудь серьезное стихотворение, потому что я хочу со всех сторон изучить ваш чудесный гений.[142] Нужно ли говорить, что Дон Лоренсо был в восторге от таких похвал со стороны Дон-Кихота, хотя и считал его сумасшедшим? О, могущество лести, как ты велико, и как широко ты распространяешь пределы своих приятных суждений! Дон Лоренсо подтвердил истину этих слов, потому что снизошел на просьбу Дон-Кихота и прочитал ему следующий сонет об истории Пирама и Фисбы. Сонет. Стена пробита девою прелестной; — Ей сердце пылкое Пирам открыл. Летит Амур от Кипра; вот шум крыл Уж слышится над щелью той чудесной. Для голоса нет места в щели тесной; И каждый звук беззвучен бы в ней был, Когда бы двух сердец горячий пыл Из слов не делал музыки небесной. Их страстное желанье не свершилось; Неосторожность девы в том виной. Смотрите, что с влюбленными случилось: Мечом, могилой, памятью одной — И удивленье случай тот внушает — Их рок разит, скрывает, воскрешает. – Клянусь Богом! – воскликнул Дон-Кихот, выслушав сонет Дон Лоренсо, – среди множества совершенных поэтов, которые живут в наше время, я не встречал такого совершенного, как ваша милость, мой дорогой сударь; по крайней мере, искусная композиция этого сонета доказала мне, что это верно. Дон-Кихот четыре дня прожил в доме Дон Диего, а затем попросил у последнего позволение уехать. – Я вам очень обязан, – сказал он, – за радушный прием, который встретил в этом доме; но так как странствующим рыцарям не подобает посвящать много часов праздности и неге, то я хочу отправиться исполнять обязанности моей профессии, ища приключений, которыми, как мне известно, этот край изобилует. Я надеюсь таким образом провести время в ожидании начала сарагосских поединков, которые составляют главную цель моего путешествия. Но прежде я хочу проникнуть в Монтезинскую пещеру, о которой в околотке рассказывают так много таких чудесных вещей; в то же время я буду стараться открыть происхождение и настоящие источники семи озер, называемых в просторечии Руидерскими лагунами. Дон Диего и его сын стали восхвалять его благородное намерение и предложили ему взять из их дома и из их имущества все, что ему угодно, с величайшей готовностью предлагая себя к его услугам и говоря, что его личные заслуги и благородная профессия, которой он занимается, обязывает их к тому. Наконец, наступил день отъезда, столь же веселый и радостный для Дон-Кихота, сколько печальный и несчастный для Санчо Пансо, который, чувствуя себя отлично среди царившего в кухнях Дон Диего изобилия, приходил в отчаяние, что надо было возвращаться в обычному в лесах и пустынях голоду и к скудным запасам своей котомки. Тех не менее, он наполнил ее до краев всем, что ему казалось годным. Дон-Кихот, простившись со своими хозяевами, сказал Дон Лоренсо: – Не знаю, говорил ли я уже вашей малости, во всяком случае, повторяю, что если вы хотите сократить труды и дорогу к достижению недосягаемой вершины славы, вы должны сделать только одно: оставить тропу поэзии и свернуть на узенькую тропинку странствующего рыцарства. Этого достаточно, чтоб по мановению руки сделаться императором. Этой выходкой Дон-Кихот окончательно довершил картину своего безумия и еще более осветил ее тем, что прибавил: – Богу известно, как мне хотелось бы увести с собой господина Дон Лоренсо, чтоб научить его, как щадить униженных и топтать ногами высокомерных,[143] добродетели нераздельныя с моей профессией. Но там как его молодость еще не требует этого, а его похвальные занятия не дозволяют этого, то я ограничусь тем, что дам ему следующий совет: будучи поэтом, он станет знаменит лишь тогда, когда будет полагаться на чужое мнение, а не на свое. Нет отца и матери, которым дитя их казалось бы безобразно, а к детям ума это заблуждение еще более применимо.