– Ты… такая спокойная, – пробормотал он под мурлыканье телевизора. Это был не вопрос, но я кивнула. – А ты? Он вздохнул и, когда я посмотрела на него, на автомате кивнул, передразнивая меня, и рассмеялся. – Мари сказала, платье можешь выбрать, какое хочешь. – Я знаю. – И насчёт мальчишника не переживай, им займётся Том. Ты знаешь, как он любит устраивать вечеринки. Он сказал, что всё возьмёт на себя, а тебе останутся лишь маленькие детали, так что не думай, будто я хочу повесить на тебя… – Я знаю, Люк. Он снова кивнул, пощекотав щетиной мой затылок. Какое-то время мы молчали, и я чувствовала, как чувствуешь гром, вот-вот готовый разразиться, несказанные слова, разбухшие, повисшие в воздухе, окутавшие нас, как густой туман. – Эм, – прошептал он мне в волосы, и я сказала себе: «Держись». – Да? «Смогла бы я?» – думала я, прижавшись к нему. Если бы он спросил, что я чувствую по этому поводу, смогла бы я соврать? Он помолчал, прокашлялся. Потом тихо сказал: – Ты мой лучший друг. И рассмеялся, и я тоже рассмеялась – от облегчения, что напряжение немного спало. А потом мы сидели там, на мягком диване, и смотрели фильм, один из тех любимых фильмов Лукаса, который я не видела, Господи, как я вообще дошла до жизни такой! И всё, что давало мне силы держаться, – это слова Рози. «Если это тебе суждено, оно от тебя не уйдёт, – сказала она. – Пусть даже какое-то время все будет идти не так, как ты хочешь». И если мы должны быть вместе, нужно верить, что мы будем вместе. – Ну блин, – Лукас выглядывает из-за занавески, которая ходит ходуном от его движений, – ты не могла соврать и сказать, что я похож на Дэвида Ганди?[14] – Да ладно, ты всё равно бы не выбрал этот костюм, – я устраиваюсь поудобнее на мягком пуфе. – Вот и нет, выбрал бы именно его. Если бы не ты. – Ты был вылитый Визгун! – возмущаюсь я. – Ты хотел от меня честности, вот и получи. Давай поживее, Моро! Занавеска вновь отодвигается в сторону. – Не-а, – он ухмыляется. На нём только джинсы, и, хотя за четырнадцать лет, что мы знакомы, я видела Лукаса разной степени раздетости – по большей части пьяного, рыдающего и блюющего во всевозможные ёмкости (унитазы, пластиковые пакеты, шляпы, ведро для мытья пола), моё лицо мгновенно вспыхивает. – Господи, ну тут и пекло, – он берёт рубашку, начинает застёгивать пуговицы. – Больше ничего не хочешь примерить? – я старательно отвожу взгляд, делая вид, что меня очень интересует безликая гардеробная, люминесцентные лампы, ковёр и – ах, какие удивительные стальные балки! – Думаю, с меня хватит, – говорит Лукас. – К тому же Мари хотела видеть меня в белом, и сама понимаешь, как я к этому отношусь… – И как ты к этому относишься? Лукас смотрит на меня, застёгивая пуговицы на груди. – Не знаю, – его глаза блестят. – Но мы все знаем, как ты к этому относишься. Несколько минут спустя, пройдя через раздвижные двери торгового центра, мы выходим на теплый соленый воздух Берка, приморского города с самым большим пляжем, который я видела в своей жизни. Я давно сбилась со счёта, сколько раз мы сюда приходили. Ужины, походы по магазинам, бутерброды с дымной ветчиной и сливочным эмменталем, разговоры. Лукас то и дело останавливался, чтобы указать на что-нибудь уникальное: материалы, используемые при строительстве виллы, резьбу пятнадцатого века на каменной балке церкви. Крошечные кусочки красоты, мимо которых остальные могли бы пройти и не заметить. – Архитектор – это же не настоящая профессия? – спросила Рози на прошлой неделе. – То есть, я имею в виду, их показывают в разных фильмах, но не представляю, чтобы кто-то в самом деле этим занимался. – Интересная логика, – удивился Фокс. – Может, тебе перестать встречаться с одними только механиками и теми, чья работа связана с отходами жизнедеятельности? – Что? – Рози удивлённо посмотрела на меня. – Эмми, мне кажется, он опять говорит по-латыни. Отец Лукаса – тоже архитектор, и я часто думаю, хотел ли он пойти по стопам отца или впитал его любовь к дизайну и структуре с таких ранних лет, что невозможно понять, врождённая это любовь или тщательно культивируемая. Жан решил, что Лукас пойдет в архитектурный, задолго до того, как Лукас определился, точно ли хочет туда поступать. Сказал ему, какие сдавать предметы и на что сделать упор. Жан такой. История людей – это, как правило, история их успехов. И хотя я часто беспокоилась, что Лукас думает обо мне – рабочий класс, мать-одиночка, возможность позволить себе лишь один год учёбы в колледже и лишь одно яйцо на завтрак – он и его отец, как следует его подгонявший, давали и мне силы двигаться дальше. Да, я не смогла оплатить второй год колледжа, но я нашла в себе силы продолжать учиться, потому что учился Лукас. Я нашла их, несмотря на одиночество, несмотря на Джорджию, несмотря на слухи обо мне и мистере Моргане, потому что Лукас сказал мне, что будущее стоит того, чтобы на него работать. Человек, который мог так ясно видеть свои перспективы, помог мне сквозь туман разглядеть мои. – Ты где, Эмми Блю? – Лукас смотрит на меня. Мы медленно бредём под солнечным светом. Он часто задаёт этот вопрос, иногда в эсэмэсках, причём пишет мои имя и фамилию с маленькой буквы, ужас! Иногда он хочет знать, где я нахожусь физически, если я, например, не отвечаю на звонок или пару дней не подаю никаких признаков жизни, но чаще – когда я молчу, потому что мои мысли где-то витают, и он хочет спустить меня с небес на землю. – О чём задумалась? – О еде, – я улыбаюсь. – Я думаю о еде. – Тогда тебе понравится место, куда мы идём обедать. Они готовят картошку, похожую на ту, что мы жарили у тебя. В твоей столетней фритюрнице. Вот почему мы туда идём. – Господи, я скучаю по той фритюрнице, – я вздыхаю. – И я скучаю по твоей фритюрнице. И твоей картошке. – Почему мы так давно её не жарили? Лукас пожимает плечами, спрятав руки в карманы. – Не знаю, Эм, – говорит он. – Наверное, у меня просто ни на что не хватает времени. Жизнь, работа, повышение, вот это вот всё. Иногда довольно хреново быть взрослым, да? Я смотрю на его светлые волосы, которые в солнечных лучах кажутся белыми, как сахарная вата. Я любила их укладывать, когда мы были моложе. Я сидела на диване, а он – на полу, между моих ног, прислонившись к дивану спиной, и мускулы его широких плеч были видны сквозь футболку, а я заплетала его волосы и брызгала на них водой из пульверизатора. Он смеялся, не отрываясь от телевизора, и говорил: «Сделай меня красавчиком, Эмми Блю, на меньшее я не согласен». Его брат Элиот однажды заявил ему: «Ты похож на нашу старую соседку Летицию», – а Лукас схватил зеркало, посмотрелся и сказал: «Блин, и правда! Ну привет, Летиция, хочешь перепихнуться?» В моих воспоминаниях с ним небо всегда ясное, а солнце – яркое, даже если на самом деле это было не так. – Картошка из моей фритюрницы восьмидесятых годов – так себе причина, чтобы не взрослеть, Люк. – Да я знаю, но просто… – он достаёт руку из кармана, проводит ей по волосам. – Порой я скучаю по тем временам. Ведь и ты скучаешь, правда? Мы были такими юными, глупыми, пьяными, и ты будила меня, жарила яичницу, и картошку, и покупала такой толстый белый хлеб в странной не то булочной, не то службе заказа такси. – У Неда, ага. – У Неда, – Лукас хохочет. – Старый добрый Нед, неспособный определиться с профессией. – А помнишь, каким кетчупом мы всё мазали? Дешёвым и радиоактивным! – Ага. Уксусным. Вот уж дикое дерьмо! – Мы в гостинице его и используем. Лукас поворачивается ко мне. Его глаза скрыты за солнцезащитными очками, но я знаю, они округлились от изумления. – Ты серьёзно? Я думал, это пятизвёздочный отель. – Четырёх, – говорю я, – но экономим мы на чём можем. С годами этот чёртов кетчуп стал почти неоновым. Лукас вновь смеётся и обнимает меня за талию. Мимо нас проходит группа подростков, сжимающих в тонких руках доски для серфинга. В такие минуты я понимаю, почему нас часто принимали за пару. Потому что Лукас всегда подыгрывал. – Вот и два года пролетели. Жуткие? – он убирает руку, ведь подростки уже прошли. – Ты очень устала? – От работы? Да нет, она хорошая. Правда, я не думала, что проторчу там два года, но люди очень милые. Хотя… в прошлом месяце я подала заявление в отдел кадров. – Здорово, – говорит Лукас. – Не то чтобы мне было там так уж плохо. Но ведь это… – Работа официантки в отеле. Не знаю почему, но его слова – как удар в грудь. Я съёживаюсь в комок, я понимаю, что мне не место здесь, в этом прекрасном городе, рядом с Лукасом в дизайнерской рубашке, который помолвлен и который несколько недель назад подписал крупнейший проект. – Я хотела сказать: очень скудный заработок. Мне хотелось бы побольше. Хотелось бы опять позволить себе снимать квартиру. – Да. Конечно, – он не поднимает глаз. – Ты ещё найдёшь хорошую работу, Эм. У тебя большой опыт – после стольких лет в этой фотостудии! И я всегда могу поговорить с папой. – О чём? Лукас пожимает плечами. – У него в Лондоне полно друзей. Уверен, если я покажу папе твоё резюме, он найдёт кому позвонить. – Но я не хочу работать в Лондоне, Люк. Лукас морщится, на лбу появляются три хмурые складки. – Но почему? – Боюсь, я не смогу каждый день ездить на работу. Это просто не для меня. – Хочешь сказать, работа официантки – для тебя, или… – О Господи, – я замираю у раскрытой двери кафе. – Ты только послушай. – Что? Что-то не так? Я поднимаю руку вверх. Летний воздух такой нежный. И эта песня – та самая.