– Боюсь, она у нас с норовом, – сказала Фрэнсис, объясняя устройство колонки. – Нужно повернуть вот этот кран – но только не этот, иначе весь дом взлетит на воздух. Огонь зажигается здесь. – Она чиркнула спичкой. – Лицо лучше отвернуть. Мой отец однажды спалил брови, включая колонку. Ну вот. Пламя вспыхнуло и зашипело, пожирая газ. Железный цилиндр загудел и задребезжал. Фрэнсис нахмурилась и уперла руки в бока: – Вот же чудище. Вы уж извините, миссис Барбер. – Она обвела взглядом помещение: каменная раковина, паровой котел в углу, кафельные стены, как в морге. – Хотелось бы, конечно, чтобы дом больше соответствовал современным требованиям. Но миссис Барбер энергично потрясла головой: – Ах, бросьте, пожалуйста! – Она снова заправила за ухо непослушный локон, и Фрэнсис увидела крохотную ямочку в мочке – прокол для сережки. – Мне нравится ваш дом таким, какой он есть. Сразу видно, дом с прошлым. Вещи… не все они должны быть современными. Иначе все будет совершенно безликое, без своего характера… И вот опять, подумала Фрэнсис, эта благожелательность, эта доброта, эта милая деликатность. – Ну, по части характера нашему дому нет равных, – рассмеялась она. Потом продолжила уже более серьезным тоном: – Я рада, что вам здесь нравится. Очень рада. Мне наш дом тоже нравится, хотя порой я об этом забываю… Так, теперь еще одно. Ни в коем случае нельзя, чтобы колонка нагревалась, когда через нее не идет вода, – иначе не станет ни дома, который нам нравится, ни нас, которым он нравится! Справитесь? Если вдруг огонь погаснет – а такое, увы, иногда случается, – крикните меня. Миссис Барбер улыбнулась, показав ровные белые зубы: – Хорошо. Спасибо, мисс Рэй. Фрэнсис оставила ее одну, а сама вернулась в холл, к недомытому полу. Дверь судомойни затворилась, тихо щелкнула задвижка. Но дверь между кухней и коридором стояла приоткрытой, и Фрэнсис, снова взявшись за тряпку, слышала, и очень отчетливо, как миссис Барбер готовится принять ванну: звякнула цепочка пробки, зашумела и забулькала вода. Казалось, она льется чересчур долго. Насчет того, что они с матерью пользуются колонкой, Фрэнсис наврала: они почти никогда ее не зажигали, слишком дорогое удовольствие, а горячую воду таскали из бойлера в старомодной кухонной плите. Мылись, как правило, раз в неделю, часто по очереди в одной воде. Если миссис Барбер вздумает принимать ванну ежедневно, счет за газ вырастет вдвое. Наконец шум воды прекратился. Послышался плеск и глухой стук пяток о дно, когда миссис Барбер ступила в ванну, а потом громкое бултыхание, когда она села. Затем настала тишина, нарушаемая лишь редким, гулким шлепаньем капель из крана. Звуки эти вызывали смутное беспокойство, такое же, какое Фрэнсис испытала при виде распахнувшегося кимоно. А сильнее всего беспокоила тишина. Еще совсем недавно, сидя за бюро, Фрэнсис мысленно представляла квартирантов в сугубо корыстном свете – чем-то вроде двух гигантских шиллингов, ковыляющих на коротких ножках. Но на самом деле постояльцы в твоем доме – это совсем другое, подумала она, переползая на коленях немного назад; это такое вот странное сожительство без близости, такие вот почти интимные моменты, как сейчас, когда от голой миссис Барбер ее отделяют лишь несколько футов кухни да тонкая дверь судомойни. Перед глазами у Фрэнсис неожиданно возникло видение: округлые налитые груди, алеющие от жара. Она встала на коврике поудобнее и принялась яростно тереть пол. Когда мать вернулась домой к обеду, на стенах судомойни еще не высохли капли водяного пара. Фрэнсис сообщила, что миссис Барбер принимала ванну. – В десять утра? В халате? Ты шутишь? – Нисколько. В атласном причем. Правда здорово, что это ты сидела у викария, а не он у нас? Мать побледнела, но промолчала. Они съели обед – цветную капусту под сыром, – после чего удобно расположились в гостиной. Миссис Рэй делала заметки для приходского бюллетеня. Фрэнсис чинила белье, доставая из корзины вещи одну за другой. На ручке кресла у нее лежала свежая «Таймс». Какие там последние новости? Она неуклюже перелистала страницы, все еще пахнущие типографской краской. Ничего интересного, обычная муть. Горацио Боттомли[6] предстал перед судом Олд-Бейли по обвинению в мошенничестве на четверть миллиона фунтов. Какой-то член парламента требовал наказания плетьми для торговцев кокаином. Французы стреляли в сирийцев, китайцы стреляли друг в друга, мирные переговоры в Дублине закончились ничем, в Белфасте произошли очередные убийства… Но принц Уэльский на фотографии с рыбалки в Японии выглядел вполне довольным жизнью, а маркиза Карисбрук устраивала благотворительный бал в пользу «Друзей Бедноты». Так что все в порядке, подумала Фрэнсис. Она не любила «Таймс», но денег на вторую, менее консервативную газету у них не было. В любом случае чтение новостей в последнее время неизменно приводило ее в уныние. В годы своей необычной военной молодости она деятельно отзывалась на каждую политическую новость: писала письма в разные комитеты, посещала собрания и митинги. Теперь же, казалось, мир стал настолько сложным, что никакие его проблемы не решить. Она видела в нем лишь хаос конфликтующих интересов и с горечью сознавала тщетность любых усилий. Фрэнсис отложила газету. Завтра она порвет ее на растопку. По крайней мере, сейчас в доме стало тихо, стало почти как прежде. До недавнего времени сверху доносился глухой грохот и скрип: миссис Барбер передвигала мебель. Теперь она, наверное, в гостиной… чем занимается, интересно? В кимоно ли она по-прежнему? Почему-то Фрэнсис хотелось думать, что да. Чем бы там постоялица ни занималась, в продолжение всего чаепития наверху стояла тишина. Миссис Барбер ожила незадолго до шести: сначала забeгала взад-вперед, словно лихорадочно пытаясь навести порядок, потом загремела посудой в кухоньке. Через полчаса, готовя ужин в собственной кухне, Фрэнсис вдруг услышала скрежет ключа в замке входной двери и удивленно вскинула голову. Но тотчас сообразила: ну конечно, мистер Барбер вернулся с работы. Он пошаркал ногами по коврику, в точности как отец в свое время. Устало поднялся по лестнице и шумно, со стоном, зевнул на самом верху. Но через пять минут, убирая со стола картофельные очистки, Фрэнсис услышала, как он спускается обратно. Раздался скрип шагов в коридорчике, потом голос: – Тук-тук, мисс Рэй! – В приоткрытой двери показалось лицо мистера Барбера. – Не возражаете, если я пройду? Сейчас, с набриолиненными, прилизанными волосами, он выглядел старше, чем вчера. На лбу у него осталась красная полоса от котелка. Выйдя из туалета, молодой человек ненадолго задержался во дворе. Фрэнсис видела в окно, как он стоит в нерешительности, раздумывая, следует ли подойти и заговорить с ее матерью, которая срезaла спаржу поодаль в саду. Решив не подходить, он вернулся к дому и остановился, разглядывая кирпичную кладку и оконные рамы, потом какую-то трещину или щербину в пороге. – Как поживаете, мисс Рэй? – спросил мистер Барбер, возвратившись в кухню. Фрэнсис поняла, что беседы не избежать. Впрочем, пожалуй, не помешает узнать квартиранта получше. – Прекрасно. А вы? Как прошел день? Он подергал жесткий строгий воротничок: – О, обычная веселуха. – То есть неприятности? – С таким начальником, как у меня, каждый день неприятности. Вам наверняка знаком такой типаж: вздорный малый, который дает вам сложить столбец цифр, а когда получившийся результат его не устраивает, винит во всем вас! – Он поднял подбородок и почесал горло, не сводя глаз с Фрэнсис. – Выпускник элитной частной школы, ясное дело. Я был лучшего мнения об этих ребятах, а вы? К чему это он? Может, решил, что ее братья… да нет, конечно, ничего он о них не знает и знать не может, хотя и спит с женой в их бывшей комнате. Фрэнсис ответила, пытаясь подстроиться под его тон: – Я слышала, их сильно переоценивают. Вы работаете в страховой фирме, если я правильно помню? – Да. За грехи мои тяжкие. – А чем именно занимаетесь? – Я эксперт по страхованию жизни. Наши агенты присылают заявки на страховые полисы, я их передаю нашему медику и на основании его заключения оцениваю жизнь, подлежащую страхованию: хороша она для нас, плоха или посредственна. – Хороша, плоха или посредственна, – повторила Фрэнсис, пораженная такой классификацией. – Вы прямо как апостол Петр. – Апостол Петр! – Он расхохотался. – Мне нравится. Очень остроумно, мисс Рэй. Надо будет опробовать вашу шутку на ребятах в «Перле». Фрэнсис думала, что, отсмеявшись, мистер Барбер удалится, но короткий обмен репликами только привел его в более общительное настроение. Он бочком подошел к двери судомойни, прислонился к косяку и с видимым удовольствием стал наблюдать за Фрэнсис, занятой работой. Она чувствовала пристальный синий взгляд, изучающий ее во всех подробностях: кухонный фартук, закудрявившиеся от пара волосы, засученные рукава, красные костяшки пальцев. Фрэнсис начала крошить мяту для соуса. Мистер Барбер поинтересовался, из своего ли сада мята. – Да, – ответила она, а он кивнул в сторону окна. – Я только что там стоял, его разглядывал. Ох и большущий же! Неужели вы с матерью одни за ним ухаживаете? – Для тяжелой работы мы кого-нибудь нанимаем, когда… – «Когда можем себе позволить», – подумала она. – Когда возникает такая необходимость. Сын викария косит нам лужайку. А со всем остальным мы вполне справляемся сами. Это было не совсем правдой. Мать в меру своих аристократических сил занималась подрезкой веток и прополкой. Фрэнсис же считала садоводство просто еще одной домашней работой, только на свежем воздухе, а у нее и других дел хватало. Как следствие, сад – прекрасный при жизни отца – с каждым годом все сильнее разрастался летом, становился все неопрятнее и запущеннее. – Я буду рад помочь вам с ним – вы только прикажите, – сказал мистер Барбер. – Дома я всегда помогал отцу по саду. Он у нас даже не вдвое, а вчетверо, если не впятеро меньше вашего. Но мой старик разгулялся там вовсю. Даже огурцы в парнике выращивает. Красавцы – вот такой длины! – Он расставил ладони, показывая размер. – Вы когда-нибудь думали об огурцах, мисс Рэй? – Ну… – О том, чтобы их выращивать, я имею в виду. Это что, какой-то непристойный намек? Да нет, быть не может. Но глаза у него весело блестели, в точности как вчера вечером, и подобно тому как тогда что-то в его поведении смутило Фрэнсис, так и сейчас у нее возникло ощущение, будто он подшучивает над ней, пытается вогнать в краску. Не отвечая, она повернулась прочь, чтобы взять уксус и сахар к мяте, а когда смешала соус и переложила в судок – достала из духовки котелок с рагу и потыкала ножом мясо, готово ли. Она стояла к нему спиной так долго, что он наконец понял намек и оттолкнулся плечом от косяка. Фрэнсис показалось, что, выходя из кухни, молодой человек улыбался. Едва оказавшись в коридоре, он принялся насвистывать, довольно неблагозвучно. Бойкая мелодийка из какого-то мюзикла – Фрэнсис не сразу узнала «Дай мне руку, шалунишка». По мере того как мистер Барбер поднимался по лестнице, свист доносился все слабее, а потом и вовсе стих, но через несколько минут Фрэнсис вдруг поймала себя на том, что и сама насвистывает песенку. Она тотчас же прекратила, но мистер Барбер словно бы оставил за собой стойкий запашок: дурацкий мотивчик весь вечер вертелся у нее в голове, как она ни старалась от него отделаться. 2 Веселое насвистывание слышалось в доме и все последующие дни. И протяжные, со стоном, зевки наверху лестницы. И еще чихи – громкие мужские чихи, похожие на заглушенные ладонью короткие вопли, которые Фрэнсис помнила со времен, когда здесь жили братья. Чихи почему-то никогда не были одиночными, но выдавались целыми очередями, которые неизменно завершались трубным сморканием. И унитазное сиденье теперь вечно оставлялось поднятым, а на ободке самого унитаза постоянно появлялись ярко-желтые брызги и налипали рыжеватые курчавые волоски. И наконец, каждый вечер ровно в половине одиннадцатого раздавался энергичный стук ложечки в стакане – мистер Барбер размешивал порошок от несварения, – а немного погодя следовала тихая отрыжка. Впрочем, все это не особо раздражало. Можно и потерпеть, ради двадцати-то шиллингов в неделю. Фрэнсис надеялась, что со временем привыкнет к постояльцам, а постояльцы привыкнут к ней, что жизнь в доме войдет в обычную колею и все постепенно притрутся друг к другу – как, наверное, выразился бы мистер Барбер. Правда, Фрэнсис совершенно не представляла, чтобы они с ним смогли когда-нибудь притереться друг к другу, и она пережила несколько приступов тяжелейшего уныния, когда лежала в кровати с сигаретой, снова и снова задаваясь вопросами: ну что я натворила? на что обрекла дом? с чего вообще взяла, что овчинка стоит выделки? Но по крайней мере, с присутствием миссис Барбер в доме Фрэнсис легко мирилась. Похоже, та ее утренняя ванна была случайной прихотью. Она почти все время оставалась в своих комнатах, продолжала «наводить марафет», как шутливо ворчал муж: украшала стены и каминные полки бисерными лентами, шнурами макраме, кружевной тесьмой, расставляла страусиные перья в вазах – Фрэнсис мельком видела все это великолепие каждый раз по пути в свою спальню или оттуда вниз. Однажды, проходя через лестничную площадку, она услышала звук, похожий на звяканье колокольчиков, глянула в открытую дверь гостиной и увидела там миссис Барбер с тамбурином в руке. С тамбурина свисали разноцветные ленточки, и вид он имел цыганский. Наряд миссис Барбер тоже походил на цыганский: длинная юбка с бахромой, турецкие туфли, красный шелковый шарф, повязанный на голове. Фрэнсис немного поколебалась, не желая ей мешать, а потом все-таки негромко спросила: – Собираетесь плясать тарантеллу, миссис Барбер? Миссис Барбер широко улыбнулась и подошла к двери: – Да вот никак не соображу, что и как делать. Фрэнсис кивком указала на тамбурин: – Можно взглянуть поближе? – А когда он оказался у нее в руках, добавила: – Славная вещица! Миссис Барбер сморщила носик: – Да ну, у старьевщика купила. Хотя он настоящий итальянский. – У вас экзотические вкусы, я вижу. – Лен обзывает меня дикаркой. Говорит, мне следовало бы жить в джунглях. А мне просто нравятся разные диковинные вещи, из других стран.