— Что? — Орднер резко поставил рюмку на стол. Ага, Фредди! Похоже, проняло. — Стены заплесневели и совсем обветшали. Восточная и северная стороны вот-вот обрушатся. А полы настолько прогнили, что первый же стиральный автомат провалится в самый подвал. — Это точно? Насчет двухсот пятидесяти тысяч? — Абсолютно точно. Здание срочно нуждается в капитальном ремонте. Переделывать нужно все: стены, пол, потолки. А для замены проводки потребуется двухнедельный труд пяти электриков. Проводка, установленная сейчас, рассчитана на двести сорок вольт — наших мощностей она не выдержит. А отдаленность расположения приведет к тому, что счета за электроэнергию и воду повысятся примерно на двадцать процентов. Если первое мы еще, возможно, кое-как выдержим, то насчет второго… Не мне говорить вам, что означает для прачечной повышение тарифов за водоснабжение на двадцать процентов… Глаза Стивена Орднера уже почти вылезали на лоб. Судорожно сглотнув, он попытался что-то сказать, но слова застряли в горле. — Так на чем я остановился? Ну да, проводку необходимо заменить. Нам также придется установить новую сигнализацию и камеры скрытого наблюдения. Новую изолирующую кровлю. Ах да, совсем забыл про дренажную систему. Здесь, на улице Елей, мы находимся на возвышенности, а вот Дуглас-стрит расположена на самом дне естественного бассейна. Одна установка дренажной системы обойдется нам в сорок, а то и семьдесят тысяч. — Господи, но почему же Том Грейнджер обо всем этом умолчал? — всплеснул руками Орднер. — Он не выезжал со мной на место. — Почему? — Потому что я попросил его остаться в прачечной. — Но из-за чего? — взвился Орднер. — С какой стати? — Потому что в тот день у нас полетел отопитель, — терпеливо пояснил он. — Нас буквально завалили заказами, а горячей воды не было. Тому пришлось остаться. Он единственный, кто разбирается в бойлерах. — Господи, Барт, но почему вы не взяли его с собой в другой раз? Он допил виски и спокойно ответил: — Я просто не видел в этом смысла. — Не видели… — поперхнулся Орднер. Отставив стакан в сторону, он замотал головой, словно боксер, приходящий в себя после нокаута. — Послушайте, Барт, вы представляете, что с нами будет, если вы все-таки ошибаетесь, а фабрика эта нам не достанется? Не знаю, какая судьба постигнет меня, но вы точно лишитесь работы. Господи, неужто вы готовы преподнести Мэри такой подарок? Вы этого хотите? Ты никогда этого не поймешь, подумал он, потому что ни разу в жизни даже пальцем не шевельнул, чтобы не подстраховаться сразу шестью способами, да еще и не подготовив заранее пару-тройку козлов отпущения. Вот как ты заработал свой роскошный автомобиль, пишущую машинку и четыреста тысяч, что вложены в акции и прочие ценные бумаги. Засранец, а ведь я могу поступить так, что тебя упекут лет на десять. Кто знает, может, я так и сделаю. Глядя на вытянувшуюся физиономию Орднера, он улыбнулся: — Все это меня совершенно не беспокоит, Стив, потому что вы еще не выслушали мой последний довод. — Какой? — Том Макан уже уведомил риэлтера, что фабрика их больше не интересует, — с готовностью соврал он. — Их ребята выехали в Уотерфорд, увидели своими глазами, что там творится, и подняли дикий вой. Так что можете мне поверить — эта развалюха не стоит четырехсот пятидесяти тысяч. С другой стороны, да, верно — наш трехмесячный опцион истекает во вторник. Но не забудьте, этот риэлтер — а Монахан прожженный гусь — все это время совершенно внаглую водил нас за нос. И ведь его блеф почти сработал. — Так что вы предлагаете? — Я предлагаю, чтобы до самого окончания срока опциона мы не рыпались. И не отвечали на их звонки и запросы вплоть до… ну, скажем, четверга. Вы тем временем переговорите с нашими финансистами по поводу двадцатипроцентного роста тарифов, а я побеседую с Монаханом. Вот увидите — он на коленях приползет, чтобы мы купили эту рухлядь за каких-нибудь тысяч двести. — Вы уверены, Барт? — сощурился Орднер. — Конечно, уверен, — ответил он, заставив себя улыбнуться. — Разве стал бы я высовывать шею, зная наперед, что мне ее укоротят? Джордж, что ты вытворяешь??? Замолчи, Фред, мне сейчас не до тебя. — Подведем итоги, — продолжил он. — Мы имеем перед собой жулика-риэлтера и полное отсутствие конкуренции. Стало быть, мы вполне можем позволить себе потянуть время. Каждый день пребывания в подвешенном состоянии заставит его сбивать цену все больше и больше. — Ну хорошо, — с расстановкой произнес Орднер. — Пусть так. Однако я хочу четко расставить акценты, Барт. Если мы упустим эту сделку, а фабрику у нас из-под носа уведет кто-то другой, мне ничего другого не останется, как бросить вас на растерзание волкам. Хотя лично… — Против меня вы ничего не имеете, — с улыбкой закончил он за Орднера. — Послушайте, Барт, вы уверены, что Мэри вас не заразила? Что-то вид у вас неважный. Ты бы на себя посмотрел, ублюдок! — Ничего, скоро все наладится. Просто перенервничал немного из-за всей этой неразберихи. — Да, конечно. — Орднер состроил сочувственную физиономию. — Кстати, совсем забыл — ведь ваш дом тоже на самой линии огня… — Да. — Вы уже подобрали себе что-нибудь подходящее взамен? — Глаз кое на что положили. Не удивлюсь, если заключу обе сделки в один день. Орднер ухмыльнулся: — Наверное, вам впервые в жизни доведется за один день подписать контракты тысяч на триста, а то и на все полмиллиона. — Да, этот денек я навсегда запомню. На обратном пути Фредди то и дело пытался заговаривать с ним, даже кричать на него — и ему не раз приходилось щелкать выключателем. Он уже сворачивал на Западную Крестоллен-стрит, когда цепь вдруг с шипением перегорела и в ноздри ему шибанул запах гари: тончайшие контакты и хрупкие узлы поджаривались, шипя, словно мясо на сковородке. Вопросы Фредди хлынули на него водопадом, и ему пришлось резко, обеими ступнями, затормозить. Автомобиль с визгом замер прямо посреди улицы, а ремень безопасности с такой силой врезался в грудь, что он невольно хрюкнул. Овладев собой, он медленно подвел машину к бордюру. Выключил двигатель, потушил фары, отстегнул ремень и, весь дрожа, но не выпуская из рук рулевого колеса, откинулся на спинку сиденья. Улица впереди плавно изгибалась, а цепочка уличных фонарей казалась отсюда светящимся рыболовным крючком. Эх и славная же это улочка! Большинство домов было построено после войны, между 1946 и 1958 годами, однако они каким-то чудесным образом избежали участи большинства своих сверстников и щеголяли свежей краской, аккуратно подстриженными газонами и сверкающими автомашинами на подъездных аллеях. Со своими соседями он был хорошо знаком — да почему бы и нет? Они с Мэри прожили на Крестоллен-стрит уже без малого четырнадцать лет. Достаточно долго. В следующем за ними доме жили Апслингеры; их сын Кенни доставлял утренние газеты. Напротив жили Лэнги, а через дом — Хобарты (Линда Хобарт сидела с Чарли, когда он был маленьким, а теперь преподавала в городском колледже), затем — Стауфферы, Хэнк Альберт (его жена умерла от эмфиземы легких четыре года назад), Дарби, а почти напротив того места, где он сейчас сидел в машине и трясся, — Куинны. Со всеми этими людьми они с Мэри были на короткой ноге. Помимо этого, они общались еще с дюжиной семей — в основном с теми, у кого были маленькие дети. Да, Фред, замечательная у нас улица. И само место просто прекрасное. Да, я знаю, как всякие интеллектуалы презрительно фыркают, когда речь заходит о жизни в предместье, — это якобы не столь романтично, как кишащие крысами меблирашки или городские коттеджи. Нет в пригороде ни великих музеев, ни великих парков — словом, вообще ничего великого. Но знавали мы здесь много радостей… Я понимаю, о чем ты думаешь, Фред. Радости — что такое «много радостей»? Радости, печали — все это ерунда, Фредди. По большому счету. Барбекю на заднем дворе летним вечером, когда все навеселе, но не пьяны. Караваны автомобилей, на которых мы отправлялись смотреть, как играют «Мустанги». Паршивые «Мусти» — не могли обыграть «Пэтс» даже в тот год, когда на них ставки один к двенадцати принимали. Приглашения на ужин, походы в гости. Гольф на вест-сайдском поле. Поездки с женами в Пондерозу, катание на картингах. Помнишь, как Билл Стауффер проломил какой-то забор и въехал на своем автомобильчике прямо в чей-то бассейн? Угу, Джордж, помню. Мы смеялись до упаду. Но только сейчас, Джордж, мне не… Так что, по-твоему, Фред, можно тогда бульдозеры сюда завозить? Сровнять весь наш район с землей. А потом возвести новый, в Уотерфорде, где вплоть до этого года одни пустыри были? И что там будет? Безликие коробки? Пластиковые трубы, замерзающие каждую зиму? Пластиковые деревья? Пластиковый район? И все потому, что какому-то умнику втемяшилось в башку проложить свою дурацкую автостраду именно здесь, а посоветовавшись со своей секретаршей, он узнал, что и подружка секретарши горячо поддерживает этот проект, потому что приятелю подружки сейчас очень неудобно ставить автомобиль… Допустим, ты живешь на Лиловой аллее, которая пересекается с переулком Тополей. Или возьми улицу Вязов, улицу Дубов, улицу Кипарисов или улицу Сосен. Здесь в каждом доме есть своя ванная на первом этаже, туалет на втором, да еще и камин в восточном крыле. А теперь представь только, что, возвращаясь домой, ты вдруг видишь, что дома-то твоего и след простыл. Но, Джордж… Помолчи, Фред. Не слышишь разве, что я разговариваю? А куда подевались твои друзья и соседи? Может, вы не так уж и дружили с ними, но хоть люди были знакомые. А теперь — к кому ты за кофе или за сахаром обратишься, если вдруг нужда возникнет? Тони и Алисия Лэнг уже в Миннесоте, потому что, узнав о неизбежном переезде, Тони сам попросил перевести его в другой филиал. Хобарты уже в Норт-Сайд перебрались. Хэнк Альберт переехал в Уотерфорд, однако, вернувшись домой после подписания бумаг, он скорее походил на человека в клоунской маске. Я ведь видел его глаза, Фредди. Он напомнил мне мученика, которому только что ампутировали ноги, а он прикидывается довольным — ведь на протезах не придется ногти подстригать или мозоли смазывать. Итак, мы переедем, и что с нами дальше будет? Что мы там будем делать, незнакомая для всех супружеская пара, коротающая время в чужом доме? Доживать свой век — вот что. Терпеливо дожидаться старости и смерти. Сорок лет, Фредди, — это конец молодости. Точнее, даже тридцать, но сорок — тот возраст, когда перестаешь обманывать сам себя. Нет, Фредди, я не хочу стареть в чужом доме. Он снова плакал. Сидел в машине и плакал, как ребенок. Джордж, но ведь по большому счету дело вовсе не в автомагистрали и не в переезде. Уж я-то знаю, что тебя тревожит. Замолчи, Фред, я тебя в последний раз предупреждаю. Но Фред не унимался, и это был дурной признак. Как ему обрести покой, если он и с Фредом-то справиться не в состоянии? Все дело в Чарли, верно, Джордж? Ты просто не хочешь хоронить его во второй раз. — Да, дело в Чарли, — произнес он, не узнав собственного голоса, искаженного слезами. — И еще во мне. Я не могу. Я и правда не могу… Повесив голову, он разрыдался. Лицо его исказилось, он тер глаза руками; точь-в-точь как ребенок, только что обнаруживший, что любимый леденец провалился сквозь прореху в штанах. Пустившись наконец снова в дорогу, он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Но спокойным. Абсолютно спокойным. Он даже без трепета смотрел на темные дома по обеим сторонам улицы; дома, прежние обитатели которых уже переехали в другие районы. Мы сейчас живем на кладбище, подумал он. Мы с Мэри. Как Ричард Бун в фильме «Я хороню живых». У Арлинов свет еще горел, но уже пятого декабря они съезжали. Навсегда. А Хобарты переехали в прошлый уик-энд. Пустые дома. Пустые глазницы окон в пустых же черепах. Подъезжая к дому (Мэри была наверху — он видел неяркий отблеск ее торшера), он вдруг подумал о словах Тома Грейнджера, сказанных пару недель назад. Он поговорит об этом с Томом. В понедельник. 25 ноября 1973 года Он сидел перед цветным телевизором, глядя на игру «Мустангов» с «Чарджерами» и потягивая любимый коктейль — смесь «Южного комфорта» и севен-апа. В третьей четверти «Чарджеры» были впереди: 27 на 3. Ракера перехватили трижды. Потрясная игра, да, Фред? Это точно, Джордж. Просто не представляю, как ты выдерживаешь такое напряжение. Мэри спала у себя наверху. За уик-энд немного потеплело, а сейчас снаружи моросил легкий дождик. Он и сам уже клевал носом. Три коктейля кряду как-никак осушил.