– Воды сюда! – Ванька, беги в храм за хозяином! Перепуганная Агафья наконец вспомнила о Петре. Дернув Василия за рукав, она прокричала: – Как малец? Жив? – Чего орешь, он и так напужался, – отмахнулся тот и наклонился к мальчику: – Все хорошо, не бойсь, милок. Мы с тобой тута маленько посидим, покамест хозяин не вертается… Между тем весть о происшествии в доме Шереметева быстро распространялась, и вот уже из соседних дворов стали прибегать люди с расспросами. Им рассказывали о чуде, как водится преувеличивая и привирая, и вскоре оказалось, что сам мальчик, посланец Господень, выбрасывал в воздух таинственные знаки, а потом движением руки их сжигал. На Петра, сидевшего на коленях у Василия, косились с опаской и благоговением. – Здорово, чадо! – раздалось над ними. Пьер поднял голову и увидел Филимона, того самого монаха, что качал его на руках в Успенском соборе. Он улыбнулся и потянулся к нему. – Гляди-ка, признал, – обрадовался чернец и потряс ребенка за пальчик. – Ты кто? – требовательно спросил Василий, отстраняясь и пряча малыша за спину. – Дык это… писарь из Чудова, Филимошка. Мальчонку-то твово я нашел при алтаре. – А здесь чего тебе надобно? – Архимандрит прислал. Сведай, грит, что там за буквицы таинственные сверкали. Велено их записать и прочесть владыке. Василий усмехнулся. – Как чего было – я обскажу. Своими очами видел диво неизглаголанное. А вот что там начертано, не ведаю, безграмотный, уж не обессудь. – Дык пойдем поглядим, – предложил Филимон. – Эва, поглядим, – засмеялся Васька. – Буквицы-то сгорели, а дымина такой пошел, что не продохнуть. Теперь вот, вишь, сидим тута, вертаться боязно. – Как так – сгорели? Ну-ка, давай сказывай по порядку. Василий откашлялся, приосанился и выдал историю в красках и со всеми подробностями. Филимон слушал, дивясь и недоверчиво усмехаясь. – Что ты хмыкаешь? – рассердился Василий, и веснушки на его лице вспыхнули. – Сказываю, все так и было, вот те крест. – И прям ярким пламенем буквицы горели? – Истину Васька глаголет, – кивнула стоявшая неподалеку Агафья. – Ни в чем не слукавил. Филимон, переведя взгляд с нее на стражника, решительно кивнул в сторону двери: – Пойдем-ка глянем. – Куды? Ступай один, я с дитяти глаз не спущу. А с ним идти несподручно, а ну как беда какая учинится. – Давай подержу покамест. – Агафья с опаской протянула руки. Поколебавшись, Василий передал ей ребенка, на всякий случай погрозил пальцем – стереги, мол! – и пошел с Филимоном в комнату Пьера. За ними, переглядываясь и пожимая плечами, потянулись боярские холопы. Филимон зашел первым, отворив тяжелую дверь. Через распахнутое оконце комнату наполнял морозный московский воздух. Монах огляделся – неплохо мальца пристроили – и повел плечами: – Брр, студено… И вдруг замер: в полутора аршинах выше лавки, служившей ребенку постелью, на крашеной стене копотью чернели буквы. – Царь, – прошептал Филимон. – Чаво? – переспросил кто-то из челяди, уже набившейся под низенькой притолокой. – Царь, – завороженно повторил монах и обернулся к Василию: – Эти буквицы пламенем горели? Помнишь ты их? – Вроде эти, – неуверенно кивнул страж, и народ зашумел, подтверждая. – Да они это, они. Что начертано-то? – Сказываю ж, «царь»! – рявкнул Филимон, но холопы по-прежнему вопросительно смотрели на него. – Что, вот прям «царь»? Вот прям истинно так? – Чего тут у вас? – сквозь толпу, тряся бородой, протиснулся Шереметев, встал посреди комнаты, глянул на стену и потрясенно выдохнул: – Царь… Домашние зашумели, заахали и принялись креститься. Послышался разноголосый шепот: – Господь Вседержитель! – Знак дала нам Царица Небесная. – Видано ли дело… – Прямо ж над ним! – Что там? Что? – верещала Агафья, пытаясь с Петром на руках протиснуться в комнату. Ее пропустили, и она в оцепенении уставилась на стену. Потом, словно о чем-то вспомнив, повернулась к Шереметеву: – Батюшка Федор Иваныч, не моя вина, вот те крест! Боярин несколько секунд непонимающе смотрел на нее, а потом вдруг расхохотался. Его пухлые щеки колыхались, из открытого рта смотрели подгнившие зубы. Насмеявшись вдоволь, он принял грозный вид, обвел толпу тяжелым взглядом и гневно спросил: – Кто это учинил?! Холопы, вобрав головы в плечи, молча косились друг на друга. Потом один из них, самый смелый, сделал полшага вперед: – Не серчай, батюшка, лучше послухай, как дело было, – и рассказал Шереметеву о случившемся. Федор Иванович верить не спешил, а потому и мамка, и Василий, и многие другие были подвергнуты строгому допросу. Но все как один твердили о чуде, и боярину так и не удалось дознаться, чьих рук это дело. К вечеру суета улеглась. Писарь Филимон по приказу архимандрита остался в доме Шереметева, чтобы записывать все происходящие чудеса. Теперь он, как и Василий, сидел на лавке в сенях, готовый в любой момент встать грудью на защиту «посланника». В комнате прибрали, но буквы пока закрашивать не стали. Пьер смотрел на них и мысленно усмехался. Да, нелегко ему далось это шоу. После подслушанного разговора Шереметева с дьяком он долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, вспоминая слова боярина. «Беда всегда рядом ходит» – это ж надо, а?! Ничего себе условьица придумали для него неугомонные программисты! Ладно, только бы отсюда выбраться, а уж там он им задаст! А сейчас надо думать, думать. Да, похоже, без хитрости здесь не выжить. Простыня на постели сбилась, и Пьер уткнулся лицом в пахнущую дымом медвежью шкуру. Эх, превратиться бы в зверюгу какую-нибудь и всех их напугать до полусмерти… Впрочем, злость тут не помощник, надо придумать что-то необычное, яркое. Яркое?! Пьер рывком сел. В голове мелькнуло воспоминание, как мальчишкой он баловался с приятелями. «Ладно, я вам покажу собаку Баскервилей!» Утром, едва позавтракав, Пьер подошел к Василию и потребовал: – Гуять! Возможно, он мог бы говорить и лучше, но что-то подсказывало – окружающим об этом знать не стоит. И потому Пьер при любой нужде ограничивался одним-двумя исковерканными словами. Малыша одели и под присмотром стражника отпустили гулять. Елки-палки, карманов нет! Ох, точно, их же еще не придумали… Надо обязательно «изобрести»! Выйдя на высокое, с витыми столбами, крыльцо, Пьер оглядел двор: беленая златоглавая церквушка, рядом погреба, голубятня… Все это он уже видел много раз. Но где же найти… А, вот, конюшня. То, что нужно. Василий протянул руку, и они спустились по скрипучим ступеням. Пьер для вида покопался в снегу, а потом, праздно шатаясь из стороны в сторону, словно ненароком подошел к конюшне и ткнул в нее пальцем. – Хосю! Василий пожал плечами и заглянул внутрь. – Ну давай покажу. Лошадки тут живут, краси-ивые – страсть.