– Ну… как вам сказать? – тянул время Крабовский, по-видимому, формулируя в уме подходящий «дипломатический» ответ. – Они – дрессировщики, им видней, какие методы использовать. Не думаю, что связано с этим. Зверь, он и есть зверь. В голову к нему не залезешь. Сейчас вроде все хорошо, все нравится, а через минуту… Кто их поймет? Вот и Фимка. Он ведь вообще не агрессивный у нас. Даже странно. – Я слышал, что его теперь усыпят. Это действительно так? – Не знаю. – Крабовский был в явном замешательстве, похоже, ему и самому было жалко медведя. – Пока на «карантине» посидит в клетке, а там… посмотрим. – Вы сказали, что Антон мог выйти «на подхват к униформе», – решил сменить тему Гуров. – Я, признаюсь, не специалист в цирковом деле и не совсем понял, что это означает. – Помочь «униформе»? – Крабовский взглянул с удивлением, будто и предположить не мог, что на свете существуют люди, не знающие таких элементарных вещей. – Ну как же. Ребята, которые на манеже работают во время номеров. Подают реквизит, меняют декорации, снаряды для гимнастов ставят. Они всегда одеты одинаково и неприметно, чтобы внимание зрителей не отвлекать от основного действия. – Одеты в униформу? – Именно. Поэтому так и называют. – Вот оно что. Значит, Антон в любой момент мог выйти либо на замену артистам, либо «на подхват» к униформистам. То есть отношения с коллегами у него были хорошие? – Само собой. Если плохие отношения, лучше сразу уходить. Цирк – это как единый организм, если одно что-то заболело, страдает весь организм. У нас ведь здесь в основном семьи. Есть даже династии. Акробаты Гавриловы, например, или Рита Стрункина с матерью, они с собачками работают. Так вот, если какие-то свары, «внутренние конфликты», так сказать, иногда приходится даже номера отменять. А как же? Иначе нельзя. Как они на манеж выйдут, если до этого все между собой перегрызлись? Номер не получится. Поэтому отношения мы всегда стараемся поддерживать нормальные. Иначе цирк можно закрывать. – Антон тоже ездил с семьей? – Нет, он один. Он да Геннадий Викторович наш. Никак себе подругу жизни не подберет, слишком уж знаменит, нет достойных, – презрительно скривился Крабовский. – Вот и ходят парой. Гена Зинке, поварихе нашей, мозги компостирует, а Антоша к этой самой Рите, дрессировщице, наведывается. Наведывался, точнее, – поправился Крабовский, мельком взглянув на труп. – Да только не много толку было от этих свиданий. Как гастроли – что тот, что этот – ни одной юбки не пропустят. – Значит, они были друзьями? – навострил уши Лев. – Как вам сказать? Может быть, и были. Только дружба эта такая… не сказать, чтобы очень верная. Когда на гастролях, тогда друзья. Выпить вместе, девчонок посни… Ну, то есть я хотел сказать, что на гастролях они больше общаются. А когда, как говорится, не сезон, по-моему, и не перезваниваются даже. – Но в сезон, если я правильно понял, они вполне между собой ладили. Что ж, это и понятно, оба свободны, оба в активном возрасте… – Вот именно… в активном, – с досадой фыркнул Крабовский. – Где надо и где не надо, активность свою проявляют. Антона я, конечно, действительно мог выпустить на замену, но временами его хоть самого подменяй. Так налижется, что… Ну, то есть, я хотел сказать, внутри коллектива разные бывают проблемы, – вновь дипломатично поправился Крабовский. – С семьями, конечно, гораздо удобнее работать. Там уж они сами следят. Пьянки эти или походы разные «налево» – это редкость. А эти двое… просто постоянная головная боль… Озабоченное выражение лица Чапая со всей очевидностью доказывало, что говорит он искренне. – Неужели Шутов тоже выпивает? – удивленно поднял брови Гуров. – Я слышал, что животные не любят запах перегара. – Наверное, – цинично усмехнулся Крабовский. – Только их не больно-то спрашивают, что они там любят, а что нет. – А если набросятся? Хищники все-таки. Не боялся? – Не знаю… Наверное, не боялся. Отсутствующее выражение, с которым Крабовский произносил эти слова, вновь заставило полковника подумать, что процесс дрессировки проходил не без помощи «вспомогательных средств». Даже из краткой беседы с инспектором манежа можно было понять, что Шутов не особенно церемонится со своими подопечными. – Так, значит, Антон и Геннадий были друзьями и даже, если я правильно понял, иногда вместе выпивали, – еще раз уточнил Лев. – Ну это… это наши внутренние проблемы, – дипломатично ушел от ответа Крабовский. – Да, разумеется. Я просто хотел сказать, что явной вражды между ними не было, и предполагать, что Геннадий мог как-то… поучаствовать в смерти Антона, по-видимому, бессмысленно? – То есть что значит «поучаствовать»? – изумленно вытаращил глаза Чапай. – Антона ведь изувечил Фимка. При чем тут вообще Гена? – Когда мы вошли сюда, он находился рядом с трупом. Он и медведь. – Да, но… По-моему, все здесь совершенно очевидно. Вы посмотрите на рану, это же… совершенно очевидно. По реакции инспектора манежа можно было понять, что мысль о причастности Шутова действительно не приходила ему в голову. Он растерянно переводил глаза с дрессировщика на труп и обратно, по-видимому, пытаясь представить себе возможное «участие» Шутова в трагедии, но ему это явно не удавалось. – И потом, на нем остались бы следы, – как бы сообразив что-то, добавил он. – Вы посмотрите, у Антона ведь вся шея разорвана. Если бы здесь был замешан Гена, он бы сейчас весь был перепачкан кровью. А кровь была только на лапе у Фимки. «Причем только на одной лапе, – вдруг осенило Гурова. – Интересное, однако же, кино. Получается, этот медведь «одной левой» разорвал своему провожатому горло, да и успокоился на этом? Понятно, что мертвых животные обычно не трогают, но если зверь действительно был разъярен, он наверняка впился бы всеми четырьмя. Ярость, она и есть ярость, тут уж некогда рассуждать, мертвый или живой. Но все остальные лапы зверя испачканы не были. А если медведь действовал, так сказать, «по остаточному принципу», то кто же тогда был настоящим убийцей? Ведь на Шутове тоже ни пятнышка. Чист, как хрусталь». Подойдя к парню, который трудился возле трупа, Лев спросил: – Какие предположения? – Да вроде бы все очевидно, – ответил тот. – На шее живого места нет, кровопотеря огромная. Двух мнений просто не может быть. – Медведь? – Разумеется. Конечно, с телом еще должны поработать эксперты в лаборатории, но не думаю, что они смогут добавить что-то существенное в плане причин смерти. – Даже удивительно, как это он умудрился одной лапой столько дел натворить, – заметил Лев. – А вы видели эту лапу? С такими когтищами и одной хватит. Много ли надо тщедушному двуногому? Ни шерсти длинной, ни панциря. Никакой защиты, в общем. Вот она, шея – рви, не хочу. – Да, печально. Отойдя от парня, по-видимому, твердо уверенного в однозначности своего заключения, Гуров направился к занавешенному брезентом входу. Возле него все это время продолжали толпиться любопытные, несмотря на то что карауливший этот вход оперативник то и дело призывал соблюдать дисциплину и не мешать проведению оперативных мероприятий. Заметив, что к входу идет отпущенный восвояси дядя Федя, Гуров замедлил шаг и, дождавшись его, по-свойски поинтересовался: – Что такой грустный, дядя Федя? Вопросами замучили? – А с чего веселиться-то? – угрюмо отозвался дедок. – Веселого-то, кажись, немного. – Что верно, то верно. Идем, откроешь мне. Там дверь-то входная закрыта, наверное? – Само собой. До представления далеко еще, а посторонним всяким, – недоброжелательно покосился дед на Гурова, – посторонним ни к чему здесь шляться. – Ну, я-то все-таки не совсем посторонний, – посчитал нужным отметить полковник. – Я, некоторым образом, причастен к органам дознания. Кстати, хотел уточнить, кто еще, кроме Геннадия Шутова, находился сегодня утром в цирке? Сейчас-то, похоже, собрались все, но когда мы пришли, здесь, кажется, было не так многолюдно? – Да, утром почти никого не было. Это все из-за Гены. Когда он со своими живоглотами репетирует, все стараются держаться подальше. Только те, кто участвует в номере. То есть он сам и два ассистента. – Ассистенты приходят вместе с ним? – Иногда вместе, иногда попозже. Сегодня он вроде бы один заходил, – слегка задумавшись, проговорил дядя Федя. – Да, точно. Один. Первым Антоха пришел, потом еще парочка наших «животноводов» подтянулась. – Это те, кто за животными ухаживают? – Да, они. Потом Гена пришел. Вот и все, кажется. После него уже вы заявились с этой малахольной. А дальше сами все знаете. – Значит, из артистов сегодня утром в цирке никого не было? – Нет, никого. Рано, да и Гена репетирует. Все уж знают, если утром у него «занятия», значит, можно лишний часок поспать. – Понятно. За разговором Гуров и дядя Федя дошли до входной двери, и дедок в телогрейке отомкнул замок. – А ты сам-то кем здесь числишься, дядя Федя? – лукаво прищурившись, поинтересовался Гуров. – Дрессировщик или акробат? – Клоун, – угрюмо бросил дед. – Сторож я здесь. Сторож, понятно? Вход караулю, за всякими праздношатающимися присматриваю. Всего хорошего, гражданин начальник. – С этими словами дядя Федя в сердцах хлопнул дверью. А к Гурову на всех парах уже неслась истомившаяся в ожидании Галина. – Лев Иванович! Да что же это такое делается?! – вопила она. – Мало того, что меня не пустили, они еще и Леню выгнали. Беспредельщики просто! Управы на них нет! Вот теперь-то я уж точно в газету напишу. – Успокойтесь, Галина, – попытался остановить эту лавину эмоций Лев. – В цирке произошло ЧП, Леня, наверное, уже рассказал вам. – Да, конечно. На самом интересном месте его выставили. Только полиция приехала, и – на тебе. Даже пофотографировать не дали. – На месте преступления, Галина, могут фотографировать только оперативники. Специальная группа, собирающая предварительные материалы для следствия. Для всех остальных это – закрытая информация. – Но не для нас же! – искренне возмутилась девушка. – Мы-то, наоборот… мы только помочь хотим. – Да, разумеется, – чуть улыбнувшись, ответил Гуров. – Но таковы правила, и мы не имеем права их нарушать. Ни я, ни ребята из опергруппы, ни кто бы то ни было еще, кто находится, как говорится, при исполнении. Кроме того, вы сами только что сказали, что хотите написать обо всем этом в газету, а подобная информация не подлежит разглашению. – А как же про это не писать?! Обязательно нужно писать! Вот до чего довели животных! Уже не выдерживают! Не хватает сил! Уже начинают бросаться на своих мучителей. Конечно, нужно об этом писать. Чтобы все знали! Измученное животное отомстило извергу! Вот! – Хорошо, напишите, – уже слегка утомленный потоками этой неуемной энергетики, ответил Гуров. – У меня будет только одна просьба – сделайте это, когда закончится следствие. Дайте полиции немного времени, чтобы разобраться в ситуации. Тогда и причины трагедии будут для всех яснее, да и с использованием запрещенных препаратов все выяснится. – Да, кстати! О главном-то чуть не забыла. Вы спрашивали у них про наркотики? – Сам я не успел, но не сомневаюсь, что в ходе следствия этот вопрос обязательно будут прорабатывать. Думаю, для вас это даже лучше. Если официально выяснится, что в цирке дрессировщики действительно применяли наркотики, то, согласитесь, ваши слова или статья в газете будут иметь гораздо больший вес, чем основанные только на догадках. А с другой стороны, если следственные органы установят, что ничего такого не было, то и вас это убережет от очень неприятной ситуации. Кому же понравится, если его выступление в газете назовут «уткой», да еще и докажут это? – Да, – впервые за все время разговора как-то остановилась и призадумалась Галина. – Это, пожалуй, будет… не то. – Конечно! Нужно лишь немного терпения, и совсем скоро вы сможете не просто напечатать в газете статью, а сообщить читателям вполне достоверную и аргументированную информацию. – Но ведь к тому времени вы, наверное, уже уедете, – грустно проговорила Галина. – Кто же нам ее даст, эту аргументированную информацию? Нас и так отовсюду гоняют, сами видели. Им удобнее, когда факты издевательств над животными замалчиваются.