Парень вновь встряхнул незваную гостью за плечи – да так у нее голова в конце концов отвалится! Прошипел: – Со мной говори! А толку-то? Ха На уставилась в близкие недобрые глаза и постаралась произнести со всей возможной кротостью: – Я ответила на все ваши вопросы, господин. Прошу, отпустите меня. Не получилось: видать, островная вежливость была ему не по вкусу. – Смотрю я, здесь и девки, и ноби слишком наглые – прямо в глаза глядят! Проваливай, да чтобы больше я тебя здесь никогда не видел! Еще и в спину подтолкнул так, что Ха На, пролетев через полдвора, упала, ладони и колени о камни разбив. Вставала медленно, отряхивая руки и юбку. Вместе с пылью пыталась выхлопать из себя злую обиду. Сам-то давно в зеркало смотрел? Сосланный, из имущества только гонор да память о лучших денечках, а туда же – вана[7] из себя строит! Иногда уесть сильнее может вовсе не ругань, а простая насмешка. Ха На согнулась в притворно-почтительном поклоне. – Простите, господин, что докучаем вам ненужной заботой и вниманием! Если б знали, что вы тут на золотых блюдах небесные дары вкушаете, то и близко бы к вашему нефритовому дворцу не подошли! И, повернувшись, похромала к выходу со двора. Услышала за спиной разъяренное «Ах, ты ж!». Попыталась увернуться, но янбан вновь ухватил ее – теперь за косу. – А ну стой! – Вижу, развлекаетесь? Оба глянули в сторону ворот. Там, прислонившись плечом к камню, стоял улыбавшийся Ли Сын Хи. Сын чиновника Ли. Тот самый, при виде кого у девушки слабели колени и горели щеки. И сейчас он видит ее такой: грязной, жалкой, злобно схватившейся с безмозглым задирой! – Отпустите девочку. Но янбан лишь намотал косу на кулак, подтащив к себе зашипевшую от боли хэнё. Смотрел, откинув голову и подняв брови. Хотя и был он пониже чиновничьего сына, получилось все равно свысока. Может, этакому взгляду как раз в столицах и обучают. Но Ли Сын Хи с его ростом, открытым взглядом и солнечной улыбкой смотрелся, по мнению девушки, куда внушительней. – А это что, твоя ноби? – Нет, королевская хэнё. Не знаю, чем уж она перед вами провинилась, но уверен, не со зла. Отпустите девочку. Ха На скосила глаза на янбана. Тот тоже улыбался. Но улыбка вопреки обыкновению делала его лицо еще злее и надменнее. – А то что? Сын Хи демонстративно вздохнул. – А то покалеченная хэнё принесет в казну мало податей. И за это ее потом еще и наказать придется. Янбан некоторое время смотрел на него сощуренными глазами, потом резко разжал пальцы. Ха На тут же предусмотрительно отскочила в сторону. Потерла горящую припухшую кожу затылка – удивительно, что еще волосы с корнем не вырвал! Бочком прошла в воротах мимо сына господина Ли. – Постой, – сказал тот, подняв руку, но ее не коснувшись. – Как здоровье твоей бабушки, Ха На? – Ей лучше, господин, – отозвалась девушка, упорно глядя себе под ноги. Знала, что, если посмотрит в его приятное приветливое лицо, язык просто онемеет. – Это радует. Иди же. Ха На низко поклонилась, исподлобья бросила многообещающий взгляд на ссыльного янбана – тот взирал хмуро – и быстро-быстро пошагала по еле видной тропинке к деревне. * * * Девчонка стала ему неожиданным спасением. Ким Сон[8] Ён был как будто оглушен всем происходящим: внезапный арест отца, скорый несправедливый суд, лишение всего имущества, расставание со столицей и с родным домом, долгое мучительное путешествие… Во время плавания отец страдал морской болезнью и не поднимался на палубу. Зато молодой человек почти все время находился наверху, дыша полной грудью и рассматривая горизонты с торчащими то там, то сям туманными островками. Здесь, в Южном море[9], можно было воочию убедиться, что родная страна – действительно «страна тысячи островов». И на самый большой из них сейчас везли его семью. Вернее, то, что от нее осталось: отец, он сам да пара старых домашних слуг. Но в плавании – то ли из-за созерцания безбрежной водной глади, сливающейся с небом, вечно движущихся волн, которых не беспокоят песчинки человеческих судеб; то ли потому, что в душе или в памяти ворочалось нечто столь же огромное, готовое вырваться наружу, – тоска отступила, и настроение стало неожиданно приподнятым. Словно морской ветер, ветер перемен обещал что-то грандиозное и захватывающее. Вот тебе и грандиозное! Чиновник Ли Мэн Сок, олицетворение здешней уездной власти, с лицом хитрым и продажным, не скрывающий злорадства по поводу судьбы рухнувшего с такой высоты министра Кима. И они с отцом теперь будут зависеть от его прихотей и милостей! Жилище дряхлое, убогое, стоящее на всех ветрах вдали от городка и даже от рыбацкой деревни. Им предстоит провести всю оставшуюся жизнь среди рыбаков, крестьян и ноби… Девчонка с глазами любопытного зверька, дерзкая и верткая, внезапно вытряхнула Сон Ёна из серого тумана меланхолии, как из заточения в пыльном мешке. Целых полчаса он не думал о несправедливости бытия, о потерянной фамильной чести, о своей разрушенной жизни. Злился, ругался, даже немного дрался – и все это безотносительно собственной печальной судьбы. Сынок чиновника Ли пришел поглазеть на него и мимоходом девчонку выручил. Но как хэнё смотрела на этого самого Ли Сын Хи! Словно на божество какое. Видно, что влюблена в его смазливую физиономию, сладенькую улыбочку и слова. А раз уж тот за нее вступился, теперь и вовсе голову потеряет! Молоденькая дурочка. Не соображает, что ныряльщица сыну чиновника не ровня. Что ж ее бабка нашла время побеспокоиться о совершенно чужих людях, а о собственной внучке и сердце не болит? На следующее утро Сон Ён впервые вышел за пределы своей добровольной домашней тюрьмы. В деревню решил не ходить: ни к чему устраивать из собственной персоны развлечение для простолюдинов. И так уже наглазелись в первый день, да еще и подсматривают то и дело за их обустройством на новом месте. Молодой человек спустился к морю, побрел вдоль кромки воды. Рыбачьих хижин и причалов здесь не наблюдалось, берег был безлюдным. Сон Ён ступал по черным камням на самой границе суши и моря, машинально стараясь не замочить ног. Давний запрет шаманки, приглашенной к часто и тяжело болевшему сыну семьи Ким (до двадцати пяти лет не окунаться в морскую воду и не носить ничего зеленого), все еще действовал, хотя уже давно ни он сам, ни родные не вспоминали, ради чего те правила соблюдаются. Поодаль от берега покачивалась лодка с одиноким неподвижным рыбаком. Зато в воде рядом кто-то плескался. Дельфин кормится? Он прищурился: не-ет, вынырнувшая из воды голова ни дельфину, ни тюленю не принадлежала. Ино[10] тоже вроде бы свои роскошные волосы в обычный узел на затылке не завязывают… Значит, хэнё. Когда женщина вновь ушла под воду, он машинально начал отсчет. Одна минута, другая… Сон Ён нагнулся вперед, вглядываясь в воду. Не пора ли уже задремавшему подручному самому нырять за ныряльщицей? Выплыла! Он вздохнул с облегчением, только сейчас заметив, что и сам все это время сдерживал дыхание – до боли в груди и черных мошек в глазах. Кажется, хэнё решила, что на сегодня достаточно, забралась в лодку. Сонный рыбак встрепенулся и погреб к берегу. Встречаться с ними не хотелось, и молодой человек отправился дальше. За спиной проскрежетало о камни днище вытаскиваемого суденышка. Неразборчиво заговорили. Неразборчиво не только потому, что звуки относило ветром, но и из-за этого их варварского островного диалекта. Хорошо, если одно слово из трех понятно. Вот не думал, не гадал, что придется в собственной стране изучать родной язык, будто иноземный… Сон Ён не то чтобы услышал шаги, скорее, почувствовал движение за спиной. Машинально обернулся и чуть не отпрянул – перед ним стоял низенький, ростом ему по пояс, старичок: ни дать ни взять здешний харубан[11]! Глядел с задиристым бесстрашием в блеклых глазах. Молодой человек не сразу понял обращенный к нему вопрос: – Почто ходишь там, где хэнё работают, парень? Можно было проигнорировать столь неуважительное обращение: обычно «подлый люд» в его присутствии кланяется, срывая шляпу, и не разгибается, пока янбан не пройдет. Но Сон Ён невольно заинтересовался: – А почему нельзя? Старик от возмущения подпрыгнул, попытавшись ткнуть сухоньким кулаком в грудь – Сон Ён машинально уклонился от удара. – Он еще спрашивает! Спрашивает еще! Молодой человек снова увернулся и, мельком глянув поверх головы старика, уронил челюсть. Теперь стало понятно – почему. Стоявшая возле лодки хэнё надевала сокчхиму[12]. Сон Ён успел увидеть стекавшие вдоль тела распущенные влажные волосы, острые маленькие груди, изгиб бедер, тень внизу живота, прежде чем лицо его полыхнуло жаром. Спохватившись, он отвел глаза, сконфуженно повернулся и пошел по берегу прочь, следя, чтобы невольно не ускорить шаг под аккомпанемент летящих в спину неразборчивых, но явно ругательских слов старика. …Конечно, хэнё плавают без одежды; на глубине что юбка, что штаны – тяжкий якорь, тянущий ко дну. Видно, в деревне заведено не выходить на берег, пока неподалеку работают ныряльщицы. Однако женщины на острове и впрямь бесстыжи: она ведь даже не попыталась скрыть свою наготу в воде или хотя бы за лодкой. Или что… хотела, чтобы он ее увидел?! Сон Ён замедлил шаг и все-таки обернулся – достаточно далеко ушел от задиристого старика и непристойной хэнё. Парочка поднималась по дорожке в деревню. Женщина несла в одной руке сетку с добычей, другой пыталась ворошить-сушить все еще распущенные волосы. Ветер донес обрывки ее смеха. Ныряльщица тоже оглянулась, и Сон Ён наконец узнал вчерашнюю нахальную девчонку, подглядывавшую за ним в его собственном жилище. Ну что ж, теперь они квиты! * * * Ха На опознала его еще в лодке – кто бы иной праздно шатался по берегу в подобной одежде и с подобной осанкой? Только янбан-невежа! Для чего, интересно, тогда приходил к нему молодой господин Ли? Тоже беспокоился о ссыльных по щедроте своего сердца? Или по приказу отца приглядывал, кабы чего непотребного не учинили? В любом случае появился он вовремя, спас и ее, и янбана. Или ей быть отлупленной, или ему – исцарапанным. Не должно драться с благородными. А правда, что у них кровь другого цвета? Так и не узнала! Ха На одевалась неспешно, рассматривая сегодняшний улов и прикидывая, что можно на него выменять. Раз парень из-за своей надменности по сторонам не глядит, наверняка и их лодку не заметит, чего его бояться и стесняться? Но дедушка Хван Гу все же бросился следом за «красавчиком» – воспитывать. Воспитаешь такого, как же! Тот, наверное, и половины слов не понял. А другую половину мимо ушей пропустил и дальше себе пошел. …Бабушка вдоволь повеселилась над возмущенным внучкиным рассказом о посещении ссыльных, да и дед не отставал, шуточками непристойными сыпал. Все допытывался, как и за что ее парень хватал. Вот ведь… харубан болтливый! А отсмеявшись, бабушка велела привести служанку дворянскую: мол, коли женщина разумная, с ней и поговорит. Так что теперь нужно было как-то извернуться: и служанку изловить, и вспыльчивому янбану на глаза не попасться… Получилось все само собой – служанка повстречалась Ха На на ярмарке. Чужачку можно было заметить сразу: и по незнакомому лицу, и по непривычно полосатой расцветке чхимы, и по манере держаться – одновременно и неуверенно, и малость надменно (домашние слуги отчего-то считают себя куда важнее обычных ноби, и даже свободных). Вот так удача! Девушка, бросив торговаться, кинулась той наперерез. Служанка даже отшатнулась, прижимая к груди сумку. – Как поживаете, тетушка? – поклонившись, выпалила Ха На. – Помните меня? Приглядевшись, та слегка расслабилась. Улыбнулась. – Здравствуй, девушка. Как твоя коса, цела? Ха На перевела про себя ее странный говор и постаралась сама произнести медленнее и проще: – Цела. Моя бабушка хочет вам помочь. Идемте к ней. – Ишь ты! – вмешалась вездесущая тетка Ма Ро. – С чего это старая ведьма так раздобрилась? Ха На бросила на нее косой взгляд, но в перепалку не вступила: известно же, как свяжешься с этой горластой… Поманила служанку: – Пошли-пошли. Женщина неуверенно обвела взглядом лица зевак – любопытные, усмешливые, недобрые, – подобрала подол и поспешила следом. Ступила к ним на двор осторожно, оглядываясь. Ха На осмотрелась вместе с ней. Дворик-то – обойти парой-тройкой хороших мужских шагов. Горшки для хранения кимчи, воды и кособокая печь. Дом в несколько раз меньший, чем Становище призраков (теперь янбанов, поправилась Ха На), обнесен обычной оградой из черного камня, защищающей от ветров и чужих взглядов. Перед входом повешено старое-престарое полуслепое зеркало: пытающиеся проникнуть в дом злые духи увидят свое отражение и улетят, испугавшись. Ха На втихомолку считала, что и добрым духам в него смотреться не стоит. Она сама-то выглядела в зеркале как невнятное желтое пятно… Женщины не сразу, но разговорились: из дома доносились сухой смех-кашель бабушки и негромкие смешки гостьи. Вот пусть теперь через служанку и помогает. А у Ха На и без того дел невпроворот. Но когда бабушка приказала отдать ссыльным выловленные сегодня морские ушки… Уж на что Ха На почтительная внучка (как она сама считает, не по мнению бабушки), и то возмутилась, заспорила – от запальчивости даже при постороннем человеке. Это с чего ж она должна каким-то преступникам-бездельникам свое кровное отдавать?! А что они будут вечером кушать сами? А на что они станут выменивать просо? А… Бабушка пристукнула батожком – она теперь с ним расстается только в воде, да и то потому, что деревянная палка нырять не желает. Топнула, прикрикнула, еще и умудрилась достать-огреть упрямую внучку. Пришлось отдавать, хоть и с мысленными проклятьями: чтобы тому молодому злобному янбану подавиться ими, вкусными да жирными! С жалостью и жадностью Ха На смотрела вслед рассыпавшейся благодарностями тетеньке. Бабушка еще и лекарство из орехов дерева Биджо дала – для занемогшего старого янбана. Дворянская служанка Мин Хва о подобном чудодейственном средстве даже не слыхивала; видно, такое лечебное дерево растет только на острове. Есть чем гордиться.