Три дня в пути. Никаких новостей, и нет времени их записывать, если бы даже они были — каждая минута дорога. Мы сделали лишь необходимую остановку для отдыха лошадей, но оба чувствуем себя прекрасно. Эти дни, полные приключений, нам очень полезны. Нужно поторапливаться, мы не успокоимся, пока снова не увидим перед собой катер. 3 ноября. В Фунду мы узнали, что катер пошел вверх по Быстрице. Хоть бы потеплело! Кажется, начинает идти снег, если он будет сильный, это нас остановит. В таком случае нам придется взять сани и продолжать свой путь по-русски. 4 ноября. Сегодня мы узнали, что катер что-то задержало на порогах Быстрицы. Лодки словаков проходят благополучно с помощью веревки и при умелом управлении. Несколько часов тому назад их прошло тут порядочно. Годалминг прекрасный рулевой и, должно быть, сумел провести катер, несмотря на трудности. Я убежден, что они благополучно прошли пороги с местной помощью, конечно, и теперь снова в погоне. Боюсь только, что катер пострадал, так как крестьяне говорят, что после этого он все время останавливался, пока не скрылся из виду. Надо торопиться: может понадобиться наша помощь. 31 октября. В Верести мы приехали в полдень. Профессор сказал, что сегодня утром он меня совсем не смог загипнотизировать и что все, что я ему сказала, было: «темно и тихо». Теперь он пошел покупать экипаж и лошадей. Нам предстоит сделать 70 миль с лишком. Страна чудная и интересная; если бы все происходило при других условиях, то видеть это доставило бы огромное удовольствие. Какое наслаждение было бы путешествовать тут с Джонатаном, но увы!.. Позже. Доктор Ван Хелзинк вернулся: он достал лошадей и экипаж. Мы пообедали, а затем тронулись в путь. Хозяйка приготовила нам целую корзину провизии, столько, что ее хватило бы на целый отряд солдат. Профессор поощрял ее и шептал мне на ухо, что мы, может быть, целую неделю не достанем нигде хорошей пищи; он сделал еще кое-какие покупки и велел упаковать массу теплых пальто, одеял и других теплых вещей. Уж наверное, мы в дороге не будем мерзнуть. Скоро выезжаем. Боюсь даже подумать о том, что с нами может случиться. Но мы в руках Бога и должны быть спокойны. Одному Ему известно, что будет, и молю Его из глубины своей истерзанной души, чтобы он хранил моего дорогого мужа; чтобы Джонатан знал, что я любила его сильнее, чем могу это выразить, и что мои последние и лучшие мысли были о нем… Глава двадцать седьмая 1 ноября. Весь день в дороге, причем мы очень спешили; лошади будто чувствуют, что к ним хорошо относятся, и охотно бегут полным ходом. Обстановка так однообразна и обстоятельства так хорошо складываются, что мы уже начинаем надеяться, что наше путешествие пройдет благополучно. Доктор Ван Хелзинк лаконичен; он объявляет фермерам, что торопится в Быстрин, платит им деньги и меняет лошадей. Едим суп или пьем кофе или чай и едем дальше. Жители очень суеверны. В первом доме, где мы остановились, женщина, прислуживавшая нам, заметила шрам у меня на лбу, перекрестилась и подняла два пальца, чтобы уберечь себя от дурного глаза. Мне кажется, что она даже положила двойную порцию чеснока в наше еду, а я его совсем не переношу. С тех пор я старалась больше не снимать шляпы или вуали, чтобы таким образом избегнуть ненужных неприятностей. Мы едем невероятно быстро, и так как во избежание лишней болтовни обходимся без кучера, то у нас нет и никаких скандалов; но все-таки боязнь дурного глаза будет преследовать нас всю дорогу. Профессор кажется неутомимым; за весь день он не отдохнул ни разу, меня же он заставляет спать. При заходе солнца он меня загипнотизировал, и говорит, что я отвечала ему опять то же самое: «мрак, журчание воды и треск дерева», так что наш враг все еще на воде. Я боюсь думать о Джонатане, и вместе с тем я как-то не боюсь ни за него, ни за себя. Пишу это в ожидании фермерских лошадей. Доктор Ван Хелзинк уснул. Бедняжка, он так устал, но вид его так же решителен, как и наяву. Когда мы тронемся в путь, я заставлю его поспать, а сама буду править. Я скажу, что нам предстоит еще много дней пути, и что он должен поберечь свои силы, так как они нам еще могут понадобиться. 2 ноября, утром. Мы всю ночь правили по очереди; день наступил ясный, холодный. В воздухе чувствуется какое-то странное давление. Ужасно холодно, и нас спасает только теплая одежда. 2 ноября, ночью. Целый день быстрой езды, страна становится все более дикой, громады Карпатских гор, казавшиеся в Верести такими далекими и так низко стоящими на горизонте, теперь как будто окружили нас. Мы в прекрасном настроении духа, мне кажется, что мы стараемся развлекать друг друга. Доктор Ван Хелзинк говорит, что утром уже будем в проходе Борго. Дома стали встречаться реже, и профессор сказал, что наши последние лошади пойдут с нами до конца, так как больше негде будет их менять. О, что даст нам завтрашний день? Да поможет нам Бог, да хранит Он моего мужа и тех, кто дорог нам обоим и кто теперь в опасности. Что же касается меня, то я Его недостойна. Увы! Для Него я нечистая и останусь таковой, пока Он не удостоит меня Своей милостью. 4 ноября. Это предназначается моему старому дорогому другу Джону Сьюарду, Д. М., Пэрфлит, Лондон, в случае, если я его не увижу. Это все ему разъяснит. Утро, пишу при огне, который всю ночь поддерживал. Миссис Мина мне помогает. Невероятно холодно. Миссис Мина весь день была в очень плохом настроении, совсем не похожа на себя. Она все спит, и спит, и спит! Она, всегда такая энергичная, сегодня положительно ничего не делала; у нее даже пропал аппетит. Она ничего не записывает в свой дневник — она, которая всегда так аккуратно его вела. Чувствую, что не все ладно. Хотя сегодня она все-таки веселее. Сон ее подбодрил. После захода солнца я попробовал ее загипнотизировать, но увы! Никакого действия! Влияние мое становилось все меньше и меньше, а сегодня оно совсем исчезло. Ну что же — да будет воля Божия, что бы ни случилось и к чему бы это ни привело! Теперь к фактам. Так как миссис Мина больше ничего не записывает, то придется это делать мне. К проходу Борго мы приехали вчера утром, сейчас же после восхода солнца. Когда я заметил признаки рассвета, я начал готовиться к гипнозу. Мы остановили экипаж и сошли, чтобы нам ничего не мешало. Я сделал меховое ложе, и миссис Мина легла и хотя медленнее чем всегда и на более короткое время, но все же поддалась гипнозу. Как и раньше, она ответила: «мрак и журчание воды». Затем проснулась веселая и радостная, и мы продолжили наш путь и вскоре вошли в самое ущелье. Тут она начала волноваться и сказала: — Вот дорога. — Вы откуда знаете? — спросил я. — Разве Джонатан тут не ездил и не писал об этом? Сначала мне это показалось странным, но вскоре я заметил, что других дорог тут не было. Дорога мало наезжена и совсем не такая, как та, что ведет из Буковины в Быстриц, та гораздо шире и хорошо укатана. Мы поехали этим путем, и когда нам встречались другие, еще более заброшенные и засыпанные свежим снегом, мы предоставляли выбор лошадям: лошади сами знают дорогу. Я отпустил вожжи, и они терпеливо шли дальше. Постепенно нам начало встречаться все то, о чем писал в дневнике Джонатан, и таким образом мы продолжали ехать. Я сказал миссис Мине, чтобы она поспала; она попробовала и заснула. Она спит все время, пока я, наконец, не начинаю тревожиться и бужу ее. Но она продолжает спать, и мне, несмотря на все старания, не удается ее разбудить. Кажется, я и сам начинаю засыпать. Я бужу миссис Мину энергичнее. На этот раз она просыпается, и я снова гипнотизирую ее. Но она не поддается. Я не перестаю пробовать, пока наконец и она и я не очутились во мраке. Я оглянулся кругом и увидел, что солнце зашло. Миссис Мина смеется, я оборачиваюсь и гляжу на нее. Теперь она совсем проснулась и так хорошо выглядит, как тогда, когда мы впервые вошли в дом графа в Карфаксе. Я поражен и чувствую себя неловко, но она так мила, так ласкова и предупредительна, что я забываю свой страх. Развожу огонь — мы везем с собой запас дров — и она приготовляет закуску, пока я распрягаю лошадей. Когда я вернулся к огню, ужин уже готов. Иду ей помогать, но она смеется и говорит, что уже поела: она так проголодалась, что не могла больше ждать. Мне это не нравится, и я ей не верю, но мне не хочется ее пугать, так что я молчу. Я ем один, затем мы закутываемся в шубы и ложимся у огня. Я уговариваю ее заснуть и обещаю сторожить. Несколько раз я ловил себя на том, что засыпал, и к утру успел немного выспаться. Проснувшись, я снова пробую ее загипнотизировать, но увы! Она хоть и закрывает покорно глаза, но не спит. Солнце всходит, и она засыпает, но слишком поздно и так крепко, что ее никак не разбудить. Мне приходится поднять ее и положить в экипаж: во сне она выглядит как-то здоровее и румянее, а мне это не нравится, и я боюсь, боюсь, боюсь! Я всего боюсь — даже думать, но я должен исполнить свой долг. Это борьба не на жизнь, а на смерть, и мы не должны отступать. 5 ноября, утром. Хочу записать все по порядку, так как в противном случае вы скажете, что я сошел с ума и что все пережитые ужасы так жестоко подействовали на мой мозг. Вчера мы весь день ехали, все время приближаясь к горам и забираясь все дальше и дальше в дикую страну. Миссис Мина все спит. Я проголодался, утолил свой голод, будил ее, чтобы она поела, но она все спит. Я начал бояться, что роковые чары этой местности сказались на ней, запятнанной прикосновением вампира. «Ладно, — сказал я себе, — если должно так быть, что она проспала весь день, пусть, я не сплю по ночам». Дорога была плохая, как все старые примитивные дороги в той местности, я опустил голову и заснул. Когда я проснулся и взглянул на миссис Мину, то увидел, что она все еще спит, а солнце уже низко. Все совершенно изменилось. Крутые скалы ушли куда-то вдаль, и перед нами на высоком крутом холме стоял тот самый замок, о котором Джонатан говорил в своем дневнике. Чувство торжества и страха охватило меня, так как теперь, к добру или нет, конец уже близок. Я разбудил миссис Мину и попробовал ее загипнотизировать, но бесполезно. Наступил мрак, я распряг и накормил лошадей, затем развел огонь, устроил и посадил миссис Мину, как можно удобнее. Она бодрствовала и была очаровательна, как никогда. Я приготовил пищу, но она не стала есть, сказав, что не голодна. Я не настаивал, ибо знал, что это тщетно. Но сам я поел, так как мне нужно было набраться сил. Затем я начертил вокруг миссис Мины круг, раскрошил одну облатку и положил эти крошки на круг, так что всякий доступ в середину был невозможен. Она все время сидела тихо, так тихо, как покойник, становясь все бледнее и бледнее, и не проронила ни единого слова. Но когда я подошел к ней, она прижалась ко мне, и я почувствовал, что она дрожит от страха. Мне было тяжело. Когда она немного успокоилась, я сказал: — Пойдем к огню. Я хотел посмотреть, что она в состоянии сделать. Она покорно встала, сделала шаг вперед, остановилась, как вкопанная, и сказала: — Боитесь за меня? Чего же за меня бояться? Чем я лучше их? Слова эти меня поразили. В тот момент дунул резкий ветер и раздул пламя, при свете которого я увидел красный шрам на ее лбу. Тогда, увы, я понял все! Если бы и не понял, то вскоре узнал бы, так как кружащиеся фигуры стали подходить все ближе и ближе, но в круг не входили. Затем они начали материализовываться, пока наконец, если только Бог не лишил меня рассудка, я не увидел перед собой тех трех женщин, которых Джонатан видел у себя в комнате, когда они хотели поцеловать его в шею. Я узнал их гибкие, полные фигуры, их блестящие глаза, белые зубы, цвет их волос и сладострастные улыбки. Они улыбались бедняжке Мине и смех их резко раздавался в ночной тишине; они простерли к ней руки и заговорили: — Приди, сестрица! Приди к нам! Приди, приди! Я в страхе взглянул на Мину, и сердце мое забилось от радости, так как выражение ее глаз придало мне надежду. В них я прочел только ужас, страх и отвращение. Слава Богу, она еще не принадлежала им. Я схватил один из находившихся поблизости от меня кольев для костра и, держа перед собой облатку, стал подходить к ним, приближаясь в то же время к костру. Они начали отступать и засмеялись своим ужасным смехом. Я поддерживал огонь и не боялся, так как понял, что они нас не тронут. Ко мне они не могли подойти, я был вооружен Святыми дарами, точно так же они не могли ничего сделать миссис Мине, поскольку она оставалась в своем кругу, из которого не могла выйти, а они не смели туда войти. Лошади перестали ржать, на них мягко падал снег, и они стали белыми. Я знал, что бедным животным больше не грозит опасность. В таком положении мы пребывали до самого рассвета. Я был в отчаянии, напуган, полон горя и страха, но при виде восходящего солнца — снова ожил. При первых же проявлениях рассвета фигуры рассеялись в тумане. Я машинально повернулся к миссис Мине, намереваясь ее загипнотизировать, но она лежала и спала таким крепким сном, что я никак не мог ее разбудить. Я попробовал загипнотизировать ее сонную, но она ничего не ответила, а день уже настал. Я боюсь сдвинуться с места. Я развел огонь и посмотрел на лошадей — они подохли. Сегодня мне предстоит много работы, но я подожду, пока солнце не будет высоко, потому что может случиться, что я окажусь в таком месте, где свет солнца, невзирая на снег и туман, все-таки меня защитит. Я подкреплюсь завтраком, а затем уже примусь за свою ужасную работу. Миссис Мина все еще спит, да будет благословен Господь! Сон ее спокоен… 4 ноября, вечером. Приключение с катером было ужасно. Не будь его, мы давно уже догнали бы лодку, и моя дорогая Мина была бы уже свободна. Боюсь даже думать о ней, находящейся вблизи той ужасной местности. Мы достали лошадей и следуем за ними по тракту. Записываю это, пока Годалминг готовит все к отъезду. Оружие с нами. Цыганам придется плохо, если они вздумают сопротивляться. О, если бы Моррис и Сьюард были здесь! Будем надеяться! Если мне больше не придется писать, то прощай. Мина! Да благословит и сохранит тебя Бог! 5 ноября. На рассвете мы увидели, как цыгане скрылись у реки со своим фургоном. Они окружили его со всех сторон и спешили, точно их преследовали. Падает легкий снег. Вдали слышится вой волков, он несется с гор вместе со снегом; нас со всех сторон окружает опасность. Лошади почти готовы, и скоро мы двинемся в путь. Мы мчимся навстречу смерти. Одному Богу известно, кто или что, где, когда и как это случится… 5 ноября, днем. Я, по крайней мере, в рассудке. Благодарю Бога за эту милость, хотя испытание было ужасно. Оставив Мину спящей в священном кругу, я направился к замку. Кузнечный молот, который я взял из экипажа в Верести, мне пригодился, хотя все окна и двери были открыты. Я все-таки снял их с петель, чтобы какая-нибудь роковая случайность их не захлопнула, и я не оказался бы взаперти. Горький опыт Джонатана оказал тут услугу. Благодаря его записям я нашел дорогу к старой часовне, так как знал, что там-то мне и предстоит работа. Воздух был удушлив, казалось откуда-то исходит серный запах, и он кружит мне голову. Послышался вой волков, но возможно просто шумело у меня в ушах. Тут я вспомнил о моей дорогой миссис Мине, и положение показалось мне ужасным. Передо мной была дилемма. Я не рискнул взять ее сюда с собой и оставил в священном кругу. Вампир не мог причинить ей там никакого вреда, но волк легко мог к ней подойти. Я пришел к заключению, что работа мне предстоит здесь, что же касается волков, будем уповать на Бога. Я решил поэтому продолжать свою работу. Я знал, что найду по крайней мере три гроба, так что начал искать, пока наконец не нашел один из них. Она спала крепким сном вампира. Она была полна жизни и сладострастной красоты, и я даже вздрогнул, ибо пришел убивать. О, я не сомневаюсь, что в древние времена, когда приключались такие вещи, многие думали и пробовали делать то же самое, что и я, но затем убеждались, что это им не по силам; и они медлили и откладывали, пока наконец красота и соблазнительность порочного «не мертвого» не очаровывала их, и они не останавливались в нерешительности, а солнце садилось, и сон вампира проходил. Тогда открывались чудные глаза белокурой женщины и смотрели на них с любовью, а сладострастные губы протягивались к ним для поцелуя, человек ослабевал, и в объятиях вампира оказывалась новая жертва. Соблазн должен был быть очень велик, раз даже меня волнует присутствие такого существа, лежащего тут в пыли целые столетия и распространявшего тот же запах, что и в жилищах графа. Да, меня это взволновало — меня, Ван Хелзинка, несмотря на мои взгляды и основания их презирать; меня это так потрясло, что я почувствовал себя совсем парализованным. Возможно, причина заключалась в том, что я устал и не выспался. Я чувствовал, как меня одолевает сон. Но я овладел собой и принялся за свою ужасную работу. Раскрывая гробовые крышки, я нашел еще одну из сестер, брюнетку. Я не решился на нее посмотреть, чтобы не впасть в соблазн, и продолжал поиски, пока наконец не нашел в высоком большом гробу, будто сделанном для кого-то близкого и дорогого, ту белокурую сестру, которую я, как и Джонатан, видел появляющейся из атомов тумана. Она была так прелестна, так удивительно сладострастна, что во мне проснулся инстинкт мужчины. Но слава Богу, голос моей дорогой Мины все еще продолжает звенеть в моих ушах, и раньше чем меня коснулось колдовство, я принялся за работу. Таким образом, я нашел в часовне все гробы, и так как ночью нас окружало всего трое «не мертвых» призраков, то я решил, что больше «не мертвых» нет. Я нашел, правда, еще один гроб, более величественный, чем все остальные, колоссального размера и благородной формы. На нем было написано одно слово: ДРАКУЛА Так вот где «не-мертвое» логовище короля вампиров, которому столь многие обязаны гибелью души! Пустота могилы красноречиво доказывала то, что я знал. Раньше чем вернуть этих несчастных женщин к их естественной смерти своей ужасной работой, я положил несколько облаток в гроб Дракулы и таким образом изгнал его, «не мертвого» оттуда навсегда. Затем я принялся выполнять ужасный долг. Мне было противно. О, Джон, это действительно работа мясника! Если бы меня не расстраивали заботы о других умерших и живущих, которые находятся в большой опасности, я никогда бы не решился на это. Я дрожу, я дрожу еще и теперь, хотя, слава Богу, мои нервы выдержали. Если бы я не видал того спокойствия и той радости на лице первой женщины, которая отразилась на нем перед самым его разрушением как доказательство того, что душа спасена, я бы не мог продолжать своего кровопролития. Хотелось бежать в ужасе и бросить все, как было. Но теперь свершилось! Мне становится жаль эти бедные души, когда вспоминаю, какой ужас им пришлось пережить, но зато теперь они наслаждаются сном естественной смерти. Ибо едва мой нож отсек каждой из них голову, как тела тотчас же начали рассыпаться и превращаться в пыль, точно смерть, которая должна была прийти столетия назад, теперь наконец утвердилась в своих правах и громко заявила: — Вот и я. Раньше, чем покинуть замок, я так закрыл все входы, что граф уже больше никогда не сможет войти туда «не-мертвым». Когда я вошел в круг, где спала миссис Мина, она проснулась и, увидев меня, вскрикнула: — Пойдемте! — сказала она. — Уйдемте прочь от этого ужасного места! Пойдемте встречать моего мужа, он, я знаю, идет сюда. Она была худа, бледна и слаба, но глаза ее были чисты и пылали жаром. Я рад был видеть ее бледной и больной, так как передо мной все еще стоял ужас перед румяным сном вампира. Итак, с надеждой в груди, хотя все еще полные боязни, мы идем по направлению к востоку, навстречу нашим друзьям — и тому, который, как говорит миссис Мина, сам идет нам навстречу. 6 ноября. Было уже очень поздно, когда профессор и я направились к востоку навстречу Джонатану. Мы шли медленно, так как хотя дорога и вела круто вниз под гору, нам пришлось тащить с собой теплые одеяла и вещи. Незаметно было ни одного жилища. Пройдя одну милю, я устала и села отдохнуть. Оглянувшись, мы увидели вырисовывающийся на горизонте замок Дракулы. Он предстал перед нами во всей своей красоте, построенный на высоте 1000 футов на крутом утесе, вокруг которого шел глубокий обрыв, отделявший от него окружавшие со всех сторон горы. Что-то дикое и таинственное заключалось во всей этой местности. Вдали слышался вой волков. Судя по тому, как доктор Ван Хелзинк выбирал место, я поняла, что он ищет какой-то стратегический пункт, где на нас никто не сможет напасть. Немного погодя профессор позвал меня. Я увидела прелестное местечко, нечто вроде естественной пещеры в скале; он взял меня за руку и втащил туда. — Смотрите! — сказал он. — Тут вы будете под защитой, а если придут волки, то я убью их по очереди, одного за другим. Он втащил наши покрывала и приготовил удобное ложе, вынул провизию и заставил меня поесть. Но есть мне не хотелось, даже противно было пробовать, и несмотря на то, что хотелось угодить ему, я никак не могла себя пересилить. Вынув подзорную трубу из чемодана, он встал на вершину утеса и начал смотреть на горизонт. Вдруг он воскликнул: — Посмотрите! Миссис Мина, посмотрите! Посмотрите! Я вскочила и встала за ним на утесе, он передал мне трубу и стал показывать. С высоты, на которой мы стояли было далеко видно; за белой снежной пеленой виднелась черная лента реки. Прямо перед нами, невдалеке, так близко, что я удивляюсь, как раньше мы не заметили, скакала толпа всадников. Посреди них несся фургон, качаясь с боку на бок по неровностям дороги. Судя по одежде людей, это были крестьяне или цыгане. На повозке лежал большой четырехугольный ящик. Сердце мое забилось от радости, когда я это увидела, так как чувствовала, что конец приближается. Вечерело, а я прекрасно знала, что с заходом солнца существо, которое до сих пор было бессильно, снова оживет и, приняв одну из своих многочисленных форм, ускользнет от преследования. В страхе я повернулась к профессору, но к моему удивлению, его там не было. Немного погодя я увидела его внизу. Он нарисовал круг вокруг скалы, точно такой, в каком мы прошлой ночью нашли убежище. Покончив с этим, он вернулся и сказал: — Наконец-то, здесь вы будете в безопасности. Он взял у меня подзорную трубу, но скоро пошел снег, и все скрыл от нас. — Посмотрите, — сказал он, — они торопятся, они погоняют своих лошадей и мчатся изо всех сил. Он помолчал, а затем продолжал глухим голосом: — Они торопятся из-за захода солнца. Мы можем опоздать. Да будет воля Божья! Тут снова пошел густой снег, и снова ничего не стало видно. Но вскоре снегопад прекратился, и Ван Хелзинк снова навел свою подзорную трубу на долину: