Глава 1 Шепард Армстронг Накер Номер счета в «Мерил Линч» 934-23F917 1 декабря 2004 – 31 декабря 2004 Стоимость портфеля ценных бумаг: $731 778,56 Что бы вы взяли с собой, собираясь уехать на всю оставшуюся жизнь? В исследовательскую поездку – они с Глинис никогда не называли их «каникулами» – Шеп, заранее предусматривая все непредвиденные обстоятельства, всегда брал много вещей: экипировку на случай дождливой погоды, теплый свитер, если вдруг случится невозможное и в Пуэрто-Эскондидо выдастся не по сезону холодная погода. У наблюдавшего за его приготовлениями со стороны сразу появлялось желание не брать с собой вообще ничего. В сущности, не было никакой необходимости пробираться по комнатам крадучись, словно вор, который решил обокрасть самого себя, – осторожно ступая на цыпочках по половицам, каждый раз вздрагивая от резкого скрипа. Он дважды проверил, что Глинис уехала еще до наступления вечера (его задело, что она не сказала, с кем и где у нее «встреча»). Уже не надеясь на совместный ужин, и это при том, что их сын в последний год был лишен возможности нормально поесть с родителями, он еще раз убедился, что Зак отправился на всю ночь к другу. Шеп остался в доме один. Не надо подпрыгивать от внезапно нахлынувшего жара. Не надо дрожать, протягивая руку к верхнему ящику комода, и с оглядкой доставать трусы, опасаясь, что тебя схватят за запястье и начнут зачитывать гражданские права. Во всем остальном Шеп был некоторым образом вором-домушником. Именно их больше всего на свете боятся все добропорядочные американские домовладельцы. Получается, он специально приехал домой раньше обычного, чтобы обокрасть самого себя. Его черный чемодан фирмы «Самсонайт» лежал на кровати с разверзтым нутром, готовый поглотить все привычное содержимое, как и каждый раз во время повторяющихся из года в год сборов. На этот раз на дне лежала лишь расческа. Он заставил себя собрать банные принадлежности, набор для бритья, хотя и сомневался, что в последующей жизни будет бриться. Больше всего его озадачила электрическая зубная щетка. На острове есть электричество, это несомненно, однако он пренебрег необходимостью выяснить, приспособлены ли их розетки для американских вилок с двумя плоскими контактами или для британских с тремя контактами, а может, и вовсе для круглых европейских. Также он не знал, каково местное напряжение – 220 или 110 вольт. Весьма непредусмотрительно; следовало более тщательно и скрупулезно продумать некоторые детали. Они совсем недавно стали воспитывать в себе методичность, особенно плохо это давалось Глинис, которая не часто ездила в командировки за границу. Надо сказать, что несколько раз они таковыми и были. Воспротивившись вначале дребезжащему звуку работающей электрощетки, со временем Шеп стал получать наслаждение от того, какими гладкими становились зубы после окончания процедуры. Очевидный прогресс делал невозможным возвращение к пластмассовой палочке с колючей щетиной. Но что, если Глинис, вернувшись домой, зайдет в ванную и обнаружит, что его щетки с голубыми полосками нет на месте, в то время как ее, с красными, преспокойно стоит на раковине? Лучше ей не начинать в этот вечер мучиться сомнениями и подозрениями. Можно взять щетку Зака – он никогда не слышал, как парень ею пользуется, – но Шеп представить себе не мог, что способен украсть зубную щетку у собственного сына. (Шеп, естественно, лично оплачивал все купленное в этом доме, но чувствовал себя так, словно ему принадлежит ничтожно мало или даже ничего.) Порой это его раздражало, но сейчас существенно облегчало задачу, позволяя без сожаления оставить сушилку для салата, тренажер и диван. Хуже было то, что они с Глинис пользовались одним зарядным устройством. Он не хотел оставлять ее один на один с зубной щеткой пусть даже на какие-то пять-шесть дней (он совсем не хотел покидать ее, но на то были другие причины), давая возможность пугающей нервозности стать лейтмотивом ее настроения, что обычно приводило жену к депрессивным состояниям. Поэтому, едва начав откручивать настенное крепление, он вернул его обратно. Убрав руку от зарядного устройства, он воровато потянулся к шкафчику за старой щеткой. Придется привыкать к техническому регрессу, что, как бы он ни пытался убедить себя в обратном, благоприятно сказывается на состоянии души. Все же есть что-то в возврате к первобытному, тому, что кажется простым и понятным. Он не собирался бросить все и сбежать, исчезнуть, не объяснив ничего семье. Это было бы жестоко, даже слишком. Он не планировал просто поставить их перед фактом и, повернувшись в дверях, помахать на прощание. Формально он попытается успокоить их, предоставив право выбора, за что заплатил кучу денег. А приобрел он нечто эфемерное, иллюзию, а они порой и оказываются самим дорогим товаром. Он купил не один билет, а три. Если чутье подведет и Глинис удивит его, то Заку это точно не понравится. Ему всего пятнадцать, и, если американский подросток поступит так, как ему велят, это точно окажется возвратом к первобытному строю. Боясь быть пойманным, он действовал так быстро, что оставался еще приличный запас времени. Глинис не вернется в ближайшие часа два, а чемодан уже полон. Озабоченный проблемой розеток и напряжения, он бросил в чемодан некоторые инструменты и швейцарский перочинный нож – во времена вечного кризиса всегда лучше иметь под рукой плоскогубцы, чем телефон специальной службы «Блэкберри». Несколько рубашек, потому что ему хотелось носить разные рубашки. Или совсем никаких. Еще всякую мелочовку, которая позволяла человеку такого рода деятельности, как у Шепа, всегда иметь возможность почувствовать разницу между самостоятельностью и неизбежной катастрофой: клейкая лента, набор отверток, болтов и шайб; силиконовый герметик; пластиковые прокладки; резиновые ремни (эластичные, какими пользовались старые умельцы из Хэмпшира, как его отец); и небольшой моток проволоки. Фонарик на случай отключения электричества и к нему батарейки класса АА. Тщательнее всего он выбирал книгу, поскольку собирался взять только одну. Разговорник английский – суахили, таблетки от малярии, средство от москитов. Полупустой пузырек прописанной врачом мази с кортизоном от экземы на щиколотке. В довершение всего, не пускаясь в дальнейшие размышления, чековую книжку «Мерил Линч». Он не считал себя расчетливым, но сохранил за собой единоличное право пользоваться счетом. Он мог – и сделал, конечно, предложение – предоставить Глинис половину суммы; она не заработала и десяти центов из этих денег, но они женаты, и так велит закон. Следовало предупредить ее, что даже сотен тысяч долларов надолго не хватит в Уэстчестере и рано или поздно ей придется заняться чем-то помимо «ее работы». Он рассовал по чемодану газеты, чтобы содержимое не грохотало, когда багаж попадет в руки «Бритиш эруэйз». Он припрятал его в шкафу, предусмотрительно прикрыв банным халатом. Вид упакованного чемодана на кровати насторожит Глинис куда больше исчезнувшей зубной щетки. Шеп устроился в гостиной, увлекшись поглощением живительного нектара под названием бурбон. Не в его привычке было начинать вечер с чего-то крепче пива, но сегодня от ряда привычек определенно можно отказаться. Вытянув ноги, он оглядел вполне симпатичную, но обставленную дешевой мебелью гостиную, неспособную вызвать горечь расставания с привычной обстановкой, за исключением фонтана. Мысль о том, что предстоит покинуть разбросанные подушки или этот чудовищный стеклянный кофейный столик, на который изредка попадали капли воды, даже воодушевляла. Фонтан наполнял его отчетливым чувством той жадности до чужого, присущей среднему классу, когда хочется иметь даже то, что уже имеешь. Он рассеянно подумал, влезет ли фонтан в «самсонайт», если тщательно завернуть его в газету? Они все еще называли его Свадебным фонтаном. Блестящее, словно новенький серебряный стерлинг,«похожее на цветок сооружение заняло центральное место во время их скромных посиделок с друзьями двадцать шесть лет тому назад, являя собой объединение жениха и невесты, их талантов и сил. До сегодняшнего дня Свадебный фонтан был единственным их совместным проектом, которому и он, и Глинис уделяли равное внимание. Шеп отвечал за техническую часть агрегата. Помпа была тщательно скрыта изогнутой пластиной металла, отполированного до зеркального блеска, вокруг основания; поскольку механизм работал постоянно, за многие годы его приходилось неоднократно менять. Разобравшись в силе и направлении водных потоков, он отрегулировал длину струй на разных уровнях. Глинис же занялась самим металлом, и по ее распоряжению на нем были выкованы причудливые линии в ее же старой студии в Бруклине. С точки зрения Шепа, фонтан был слишком прост, Глинис же он казался искусно украшенным, таким образом даже в оценке внешнего вида этого чуда голоса разделились поровну. К тому же фонтан выглядел очень романтично. Соединенные сверху изогнутые дуги переплетались, словно лебединые шеи, поддерживая друг друга, струя, бьющая из одной, стремилась напоить другую. Узкие в самой высшей точке, уходя вниз, они расширялись, являя все более причудливые фигуры и образуя подобие небольшого озера у самого основания, таким образом объединяя свои ресурсы. Глинис предпочитала думать о высоком. Шеп, всегда следивший за тем, чтобы потоки воды неслись вверх, поддерживал ее стремление заботиться о прекрасном и напоминал периодически о необходимости начищать металл до блеска. Однако без должного внимания с его стороны на нем могут появиться желтоватые пятна и некрасивый налет. Возможно, в его отсутствие она просто выключит фонтан и уберет с глаз долой. Эта аллегория, вид двух потоков, соединяющихся, переплетающихся и образующих единое целое, выражала ту идиллию, которую они потеряли. Тем не менее фонтан благополучно вписался в их жизнь. Глинис не только работала с металлом; она сама была металлом. Жесткая, твердая, несгибаемая. Выносливая, неоднозначная, блестящая. Стройная вытянутая фигура, костлявая, как ювелирное украшение или столовые приборы, которые она когда-то сделала сама, выбор ремесла в художественной школе для Глинис был не случаен. Все ее естество отождествлялось с материалом неподатливым, не желающим принимать уготованную форму, устойчивым к внешним воздействиям и поддающимся только неистовой силе. Металл буен. При неправильной обработке зазубривается, неровные линии злобно поблескивают при свете. Нравилось Шепу или нет, но стихией его была вода. Податливая, легко управляемая, склонная бежать привычным руслом, и он всегда плыл по течению, как они выражались в юности. Вода уступчива, покорна и готова закрутиться, запутаться в водовороте. Он вовсе не гордился этими качествами; гибкость не должна быть присуща мужчине. Однако видимая инертность жидкости обманчива. Вода изобретательна и находчива. Как хорошо знают многие владельцы домов с обветшалой крышей или поржавевшими трубами, вода коварна, и ее тоненькая, едва заметная струйка всегда проложит себе путь. Вода своенравна, хитра и настойчива, обладает способностью проникать в любую щель или в случайно не заделанную трещину. Рано или поздно вода просочится туда, куда ей надо, или – что наиболее актуально для Шепа – выберется наружу. Его первый детский резервуар, сколоченный из такого неподходящего материала, как дерево, нещадно протекал, и бережливый отец отругал сына за это, как он выразился, «сито», которое только напрасно расходует воду. Шеп стал с большей изобретательностью подбирать предметы: миски с отколотыми краями, руки и ноги отвергнутых сестрами кукол; теперь из отобранных им сосудов вода могла только испариться. Впоследствии его игры становились все более живыми, предметы пришли в движение, в процесс были вовлечены лодки с гребным колесом, лопасти которого плюхали по воде, самолетики, парящие над заливом с подвешенными к ним всевозможными предметами, баллончики, позвякивающие кусочками ракушек или осколками стекла. Это хобби сохранилось и по сей день. В противовес безжалостной практичности его каникул выбранные сосуды казались фантастически легкомысленными. Это оригинальное хобби выросло не из напыщенной метафоры, выражающей его характер, а из банального детского увлечения. Каждый июль Накеры арендовали дом в Уайт-Маунтин, рядом с которым протекал широкий бурный ручей. В те времена у детей были настоящие летние каникулы, туманный горизонт скрывал издержки беспорядочного времяпрепровождения. Очевидная бесконечность была мнимой, но от этого не менее притягательной. Возможность импровизировать, как виртуозный саксофонист. Для него мелодия бегущей воды была связана с покоем, усталостью и медлительностью, нехваткой остроты, по которой дети в эти промежутки между математическими лагерями, дополнительными занятиями, уроками и строгим, четким распорядком совсем не скучали. Именно такой видится и Последующая жизнь, уже не в первый раз подумал он и налил еще на пару пальцев бурбона. Он мечтал вновь вернуться в лето. На этот раз на весь год. Ни одно занятие в воскресной школе или в Группе христианской молодежи не могло сравниться по значимости для формирования его характера с поездкой в Кению, в которую Гэбриэль Накер взял своего шестнадцатилетнего сына. Под эгидой пресвитерианской программы по обмену его преподобие согласился преподавать в небольшой семинарии в Лимуру, небольшом городке в часе езды от Найроби, и привез с собой семью. К огромному сожалению Гэбриэля, самым сильным впечатлением для его сына стало не страстное желание семинаристов познать Евангелие, а покупка продуктов. В их первый поход за провизией Шеп и Верил повезли родителей на местный рынок с прилавками, заваленными папайей, луком, картофелем, маракуйей, бобами, цуккини, тощими курицами и оковалками говядины: все это обернулось пятью до отказа забитыми сумками. Будучи человеком расчетливым – одной из претензий к нему отца до сих пор оставалась его излишняя увлеченность деньгами, – Шеп с легкостью в уме конвертировал шиллинги. Вся их ноша в результате обошлась в три доллара. Даже для 1972 года это была смешная сумма за провиант на неделю для всей семьи. Шеп даже выразил удивление по поводу того, как торговцам удается получать прибыль при столь низких ценах. Отец отметил, что все эти люди чрезвычайно бедны; бедняги в этих отсталых странах живут меньше чем на доллар в день. Его преподобие полагал, что они указывают цены в пенни, потому что и расходы свои привыкли считать в пенни. Шеп был знаком с ростом экономики на базе роста производства; а сейчас узнал об экономии, связанной с ростом производства. Курс доллара был не фиксированным, а относительным. За сумму, на которую в Нью-Хэмпшире можно было купить лишь коробку скрепок, в кенийской глубинке продавали подержанный, но пригодный к употреблению велосипед. Почему бы нам не собрать все накопления и не перебраться сюда? – спросил он, когда они шли по тропинке вдоль поля. Гэб Накер положил руку на плечо сына и окинул взглядом кофейные плантации, обласканные теплым экваториальным солнцем. Интересно. Шепу тоже было интересно, очень интересно. Если человек способен выжить в таком месте, как Западная Африка, на доллар в день, то как же можно жить на двадцать баксов? В школе Шеп всегда был жадным до знаний. Как и Зак, увы, он был сведущ во многих вопросах, но компетентен лишь в одном. В возрасте, когда так влечет ко всему абстрактному – дурманящее словосочетание «информационные технологии» должны были войти в жизнь только в ближайшее десятилетие, – Шеп выбрал то, что занимало и голову, и руки, – ремонт и замену расшатавшихся и обветшавших конструкций. Отец был образованным человеком и не ожидал, что сын станет работать мастером. Шеп, как человек воды, никогда не был сложным ребенком. Обладающему способностями и желанием ремонтировать вещи, казалось, следует остановить выбор на дипломе инженера. Он неоднократно повторял отцу, что очень, очень хочет поступить в колледж. Тем временем неожиданная мысль, впервые пришедшая в голову в Лимуру, трансформировалась в четкое, осмысленное решение. Накопительство может стать не модным, однако доходы представителей среднего класса Америки позволяли что-то откладывать. Таким образом, с развитием промышленности, бережливости и самоограничения – важнейшими чертами морального облика общества – становится возможным раздуть и без того огромный пузырь желаний до невероятных размеров и добраться до мечты, купив билет на самолет. Страны третьего мира увеличивают продажу: два предмета идут по цене одного. Последующие годы Шеп посвятил развитию в себе необходимых качеств. Он даже не был уверен, что можно назвать развитием ситуацию, когда ты работаешь на пределе возможностей только для того, чтобы потом не работать. Преследуя свою основную цель – деньги, Шеп отправился туда, где в Америке они сосредоточены в наибольшем количестве, и поступил в Городской колледж в Нью-Йорке. За это Гэбриэль Накер определил характер сына как «обывательский» и отругал за поклонение мамоне. Шеп же был убежден, что деньги – то, что связывает людей друг с другом и с внешним миром, – и есть характер; самой доказательной проверкой любого мужского характера является его способность управляться с бумажником. Послушный и прилежный ребенок, он никогда не тянул из отца деньги, понимая, как ничтожно мала зарплата священника в маленьком городке (не задумываясь над этим, Верил четырьмя годами позже выразила надежду на то, что отец оплатит ее обучение в Нью-Йоркском университете). С того самого дня, как заработал первые пять долларов за уборку снега, Шеп всегда платил за себя сам, будь то «Эмонд Джой» или образование. Таким образом, решительно настроенный самостоятельно заработать на диплом, он отложил поступление в колледж в Бруклине и нашел поблизости квартиру с одной спальней в Парк-Слоуп, бывшем в те времена – об этом тяжело сейчас вспоминать – довольно стильным районом, к тому же очень дешевым. Многие дома обветшали и нуждались в ремонте, но небогатые семьи не могли нанять мастеров, предлагавших свои услуги по грабительским ценам. Освоивший азы работы электрика и плотника, когда помогал взрослым следить за домом в Нью-Хэмпшире, Шеп разослал листовки в ближайшие магазины, рекламирующие его как мастера старой школы. Вскоре по району разлетелись слухи о молодом белом парне, способном за умеренную плату поменять прокладку в смесителе и поставить новую балку, и у него появилось больше работы, чем он мог выполнить. К тому времени, когда он во второй раз опоздал подать документы в колледж, фирма «Нак на все руки» уже нанимала работников со сдельной оплатой по контракту. Два года спустя Шеп нанял первого сотрудника на постоянную работу. Он был рад возможности иметь много свободного времени, к тому же недавно женился. В то время Джексон Бурдина работал вдвое продуктивнее, чем сейчас, став лучшим другом Шепа. Однако то, что его сын так и не поступил в колледж, оставалось для отца больной темой, Шепу это казалось нелепым; «Нак на все руки» процветал и без благословенной бумажки. В действительности проблемой было то, что Гэбриэль Накер не испытывал уважения к физическому труду – если только это не рытье колодца для бедняков в Мали с Корпусом мира или безвозмездный ремонт крыш пенсионерам. Жажда наживы была ему чужда. Как и любая другая деятельность, не связанная с добродетелью и не имеющая целью помочь нуждающимся. Если человек посвятил себя без остатка служению добру в этом мире, мир сам защитит его от напастей и невзгод. Чуть более восьми лет назад, когда все достоинства Последующей жизни стали принимать более четкие очертания, Шеп решил не зарывать свои лучшие качества ради призрачного журавля в небе. Он всегда любил тяжелый физический труд, любил особенное чувство усталости, полученное не в тренажерном зале, а путем сколачивания книжных полок. Он предпочитал лично руководить происходящим и ни перед кем не держать ответ. С Глинис бывали определенные трудности, и, если она и не могла отнести себя к категории совершенно счастливых людей, можно было с определенной долей уверенности сказать, что ей было с ним комфортно – по крайней мере, не меньше, чем было бы с другим мужчиной, а это само по себе не может означать «очень». Он был рад, когда она сразу забеременела Амелией. Он спешил, хотел прожить всю жизнь за половинный отрезок времени, поэтому не возражал, когда Зак появился на свет практически сразу, а не через десять лет. Что же касается Последующей жизни, Глинис, как казалось в момент их знакомства, вполне для нее подходила. Ее определенно привлекало его умение ставить цель и стремиться к ней. Без его дальновидности, умения предвидеть в Предстоящей жизни Шеп Накер был бы лишь еще одним бизнесменом средней руки, нашедшим свою нишу в жизни: ничем особенным. Поэтому выбор новой страны для ежегодной летней «исследовательской поездки» стал ритуалом, придающим новые силы. Они были, как ему казалось до мрачных событий последнего года, одной командой. Когда в ноябре 1996 года он получил предложение продать компанию, это казалось невероятным. Миллион долларов. Конечно, он понимал, что деньги уже не те, что раньше, и ему придется заплатить большой налог. В любом случае сумма не теряла той благоговейной внушительности, которой он грезил с детства; не имеет значения, что сейчас многие обычные люди становятся «миллионерами», слово сохраняет свой смысл. Совместно с плодами жизненной экономии после продажи «Нака» в руках появится капитал, позволяющий снять кассу в офисе и никогда не возвращаться к ней вновь. Совсем не важно, что новый хозяин – а единственный работник фирмы был таким ленивым и безответственным, что балансировал на грани увольнения, но внезапно, к всеобщему удивлению, прижился и остался – был человеком крикливым, лысым и безграмотным. Теперь он мог стать начальником Шепа. Несомненно, имело смысл стать простым наемным работником в некогда принадлежавшей ему фирме – переименованной в одну ночь в «Умельца Рэнди», название не только неуместное, но и весьма неточное, поскольку Рэнди Погачник был кем угодно, но только не умельцем. Эта мысль крутилась в голове месяц или даже два, пока они упаковывали вещи, распродавали ненужный скарб и думали обосноваться, по крайней мере на время, в доме на Гоа. Тем временем, чтобы капитал не был растрачен, Шеп вложил деньги в инвестиционный фонд, чтобы заработать и сохранить нажитое. «Доу» пошел вверх. «Месяц или два» растянулись более чем на восемь лет безвольного подчинения капризам откормленного, веснушчатого и дурно воспитанного ребенка и навели на мысль – не стоит позволять так много – о реванше. За время, прошедшее с момента продажи фирмы, качество работ резко упало, поэтому должность ответственного по работе с клиентами, которая предполагала разбор многочисленных жалоб и которой не существовало в бытность Шепа директором, давала возможность получить работу на полный день. Возвращаясь в прошлое, конечно, понимаешь всю безрассудность продажи их дома в Кэрролл-Гарденз несколькими годами ранее – на фоне надвигающегося кризиса на рынке недвижимости – и переезда в арендованный дом в Уэстчестере. Шеп с огромным удовольствием остался бы в Бруклине, но Глинис сделала вывод, что единственной возможностью для нее сфокусироваться «на работе» будет побег от «всеразрушающей силы города». Зная его слабость, она так же ловко предусмотрела один важный финансовый момент: школа в Уэстчестере давала образование высочайшего уровня, что позволяло сэкономить на оплате частной школы в Нью-Йорке. Это было чрезвычайно важно для Амелии. Однако позже, когда Глинис решила, что Заку требуется помощь – и это было правдой, – необходимость найти «школу лучше» свелась к самому простому, теперь они оплачивали его обучение в частной школе, лишавшее их еще 26 ООО долларов. Джексон и Кэрол обосновались в Виндзор-Террас, где полуразвалившаяся хибара стоила 550 ООО долларов. Выгода, полученная Джексоном от роста цен на рынке недвижимости, примирила его с такой суммой, чего не скажешь о Шепе; в те дни жены, едва впустив в дом мужа-мастера, начинали причитать, как невыгодно нынче ремонтировать старые дома, как дороги материалы и инструменты. Одинаковая ситуация наблюдалась во всех больших городах: Лос-Анджелесе, Майами – настоящая коммунальная истерия, словно все население бросилось играть в «Дайлинг фор долларе» с целью получить машину. Возможно, Шеп просто завидовал. Хотя в этом ажиотаже и было нечто безвкусное и отталкивающее, помешательство на игровых автоматах. Сын священника, он не был способен испытать восторг от получения джекпота, как и от всего, не заслуженного тяжелым трудом. Недвижимость в Уэстчестере втрое возросла в цене за чуть более чем десять лет, потому, да, оглядываясь в прошлое, им следовало бы приобрести ее в собственность – и, не сходя с места, получить больший доход, чем он получил в результате продажи компании, плода двадцати двух лет тяжелой работы. Таким образом население страны, в том числе и Джексон, и делало деньги: не сходя с места. Он сетовал, что это не дает возможности разбогатеть. Налоги на прибыль росли. Джексон жаловался, что только получение наследства и инвестиции – не сходя с места – приносят доход. Шеп сомневался. Конечно, приходилось много работать, но ему воздавалось за труды. Мысль о Лимуру прочно сидела у него в голове, а он получал куда больше, чем доллар в день. Из этих же соображений Шеп предпочел покупке дома его аренду, продумывая каждую мелочь на пути к достижению цели. Он хотел иметь возможность сняться с места без всякой волокиты – легко, быстро, без оглядки на рынок недвижимости и долгого ожидания продажи дома. Его раздражало самоуверенное спокойствие: все эти болваны с ключами от домов вели себя так, словно скоро начнется очередной бум, а они – настоящие гении бизнеса, финансовые воротилы, а не владельцы всякой рухляди. Может, он и переживал, что упустил возможность подзаработать на недвижимости; однако никогда не жалел о причине, вынудившей пойти на это. Он гордился своей целью, гордился тем, что принял решение уехать. Огорчало только, что пока приходится ждать. Он старался ни в чем не винить Глинис. Честнее обвинять себя, а не других. Ведь это он стремился к Последующей жизни – он предпочитал не использовать слово мечта, – но мечта не может быть общей. Он старался многое ей прощать, и в большинстве случаев это получалось. Когда они познакомились, у Глинис был свой маленький бизнес на дому, она делала ювелирные украшения, казавшиеся удивительными в эпоху царящей во всем грубости и поверхностности. Она обратилась в «Нак на все руки» с просьбой изготовить для нее верстак, привинчивающийся к полу, а позже, поскольку ей понравился владелец фирмы – его крепкие, жилистые руки и открытое, словно пшеничное поле, лицо, – стеллаж для молоточков, щипчиков и напильников. Шеп оценил ее педантичность в требованиях, как и она его тщательность в исполнении. Когда он во второй раз появился в ее квартире для того, чтобы закончить работу, по всей студии были разбросаны многочисленные произведения хозяйки (Глинис смущенно призналась однажды, когда они уже стали встречаться, что намеренно разложила свои переливчатые творения перед красавцем мастером, как «наживку»). Несмотря на то что он никогда не считал себя натурой художественной, украшения произвели должное впечатление. Изящные и чуть странные – например, серия удлиненных булавок для галстука походила на соединенные птичьи кости или браслеты, которые, точно змеи, опутали ее руку до самого локтя. Яркие, воздушные, но строгие, творения Глинис мистическим образом олицетворяли их создательницу. Сложно сказать, влюбился ли он сначала в Глинис или в ее произведения, поскольку позже они стали для него единым целым. В начале их романа Глинис работала в летнем лагере и по совместительству в ювелирной мастерской, чтобы иметь деньги на оплату жилья. Иногда она выставляла свои колье в небольших галереях. Бывали моменты, когда она тряслась в лихорадке при мысли об оплате телефонных счетов. Несомненно, любой мужчина проявил бы инициативу и взял это на себя, тем более что Глинис – дисциплинированная, скромная и яркая – могла бы составить достойную партию. (Поразмыслив, он решил, что так и есть.) Кроме того, он никогда не планировал копить на Последующую жизнь в одиночку. Мужчина, менее склонный к благотворительности, мог бы почувствовать себя обманутым. Беременность стала весомой причиной позволить ее инструментам остаться без дела, но это продлилось лишь восемнадцать месяцев за все двадцать шесть лет. Материнство не казалось большой проблемой, и ему потребовались годы, чтобы понять, как он ошибался. Глинис требовалось постоянное сопротивление, именно это необходимо металлу. В какой-то момент преодоление перестало казаться ей сложным, никакого тяжелого труда, необходимости тратить около трех недель для соединения нескольких маленьких деталей воедино. Муж обеспечил ей достойную жизнь, позволяющую просыпаться к полудню, пролистывать журналы «Ластер», «Америкэн крафт магазин» и «Лэпидари джорнал», а счета продолжали оплачиваться. По этой причине появилась потребность испытывать необходимость хоть в чем-то. Она не была способна избавиться от страданий, поскольку, если творческий процесс завершен, готовое произведение могло вызвать острые эмоции только в крайнем случае. В определенном смысле его забота наносила ей вред. Обеспечив ей финансовую подушку, покоясь на которой можно спокойно заниматься чем только металл пожелает, он разрушил ее жизнь. Окутал расслабляющей кисеей уступчивости, одарил праздностью, как смертоносным даром. Глинис была ленива. Поскольку она все еще занималась творчеством (хоть и мысленно, но его это ранило), все остальные домашние заботы квалифицировались как помехи, в связи с чем выполнялись поспешно, будто нехотя. Не то чтобы она ничем не занималась, но заботила ее только работа с металлом. Она погрузилась в создание столовых приборов и шла по жизни, позвякивая своими побрякушками, сделанными с помощью множества самых порой неожиданных инструментов. В доме появилась лопаточка для рыбы; несколько великолепных столовых приборов; тончайшей работы китайские палочки с чуть сплющенными, словно подтаявшими концами. До сих пор каждое новое произведение было плодом таких невероятных мук и творческих исканий, что, закончив, она не могла решиться его продать. Единственное, чего она точно не делала, – так это денег. Лишь однажды, когда Зак и Амелия уже ходили в школу, он позволил себе заметить вслух, что она не заработала за всю жизнь и десяти центов. Глинис вспыхнула от злости и окинула его леденящим душу взглядом (больше он себе ничего подобного не позволял). Но ее нулевой вклад в общую копилку не воспринимался Шепом как недостаток. Для него это был просто факт. Как было фактом и то, что, когда они поженились, Шеп не собирался вечно тащить на себе весь груз домашних забот, но делал это. Кроме того, он ее понимал. Вернее, началось с того, что он понял, сколь многого не понимал. Географические поиски Шепа становились все более вялыми, и он пришел к выводу, что надо что-то делать, и сделал. Для Глинис перейти от принятия решения к действию было равно прыжку через реку, на которой смыло мост. Иными словами, мотор у нее работал исправно, а зажигания не было вовсе. Глинис могла принять решение, но на этом останавливалась. Таков был ее характер, издержки воспитания, возможно, но исправлять их было уже поздно. Много лет не позволяя себе упоминать об этом, он не должен был допускать, чтобы все вырвалось наружу однажды за завтраком, пару лет назад (во время непростого периода в «Умельце Рэнди»), когда он посетовал на то, что они не могут откладывать на Последующую жизнь, потому что… Не успел он закончить предложение, как Глинис, не произнеся ни слова, встала из-за стола и направилась к выходу. Вернувшись вечером того же дня домой, он застал жену за работой. Поистине странно, что расшевелить эту женщину можно было не мольбами, а оскорблениями. С тех пор она занялась разработкой моделей для «Живущих во грехе», фирмы высококлассного шоколатье, чья фабрика была расположена неподалеку в Маунт-Киско. В тот месяц они начали производить товар для Пасхи. Вместо полировки авангардных столовых приборов, достойных, по ее мнению, стать экспонатами музея, его жена мастерила формы зайчиков, чтобы потом их отлили из шоколада и заполнили апельсиновым кремом. Занятость была частичной и не приносила значительного дохода. Ее зарплата вносила смехотворный вклад в общую казну. Тем не менее она продолжала работать. Единственное, что он мог сделать, – позволить ей и дальше заниматься этим. Она ничего не могла с собой поделать. Да и зайчики получались веселые. Когда тебя постоянно ругают, это очень раздражает и не вызывает положительной ответной реакции. Он не требовал благодарности, но не рассчитывал вызвать обиду, поскольку это еще больше отдаляло бы их друг от друга. Глинис возмущало ее зависимое положение, она находила его оскорбительным. Раздражало ее в большей степени не то, что она не стала знаменитым мастером ковки, а то, что ее профессиональная несостоятельность была очевидна всем, включая и ее саму, и произошло это исключительно по ее собственной вине. Глинис раздражало то, что дети отвлекали ее от работы, когда были маленькими; а поскольку они уже выросли, то раздражали тем, что больше не требовали внимания. Ее раздражало, что муж, а теперь еще и независимые дети украли у нее самое дорогое: ее отговорки. Раздражение порождало еще более негативную ответную реакцию, и ее начинало раздражать собственное раздражение. Не обладающая по своей природе склонностью жаловаться, она чувствовала себя еще более оскорбленной. Шеп по складу характера был всегда и во всем настроен положительно, хотя и у него было множество поводов для раздражения, которые он старался не замечать. Он, как мог, помогал жене и сыну. Поддерживал и дочь, которая уже три года училась в колледже. Заботился и о престарелом отце, и о том, чтобы не оскорбить этой самой заботой достоинство столь уважаемого человека. Он несколько раз давал «кредиты» сестре Верил, которые она никогда не возвращала и, по-видимому, не собиралась выплачивать в будущем; однако они все равно считались именно «кредитами», а не подарками, поэтому Верил не чувствовала себя неловко. Он полностью взял на себя оплату похорон матери, и, поскольку больше желающих не нашлось, он не настаивал и все сделал сам. В семье у каждого была своя роль, Шепу предписывалось за всех платить. Все его родственники воспринимали это как должное, поэтому и он воспринимал свою роль так же. Он редко покупал что-то лично себе, но ему ничего и не было нужно. Или одна вещь ему все же была нужна. Почему именно сейчас? Почему, когда прошло уже больше восьми лет с момента продажи «Нака», а девять могло и не наступить? Почему, если это могло случиться сегодня вечером, не могло случиться завтра? Потому что в штате Нью-Йорк было начало января и стояли холода. Потому что ему уже исполнилось сорок восемь, и чем неумолимее приближалась цифра «пятьдесят», тем явственнее Последующая жизнь, если он до нее доживет, представлялась просто ранним выходом на пенсию. Потому что его «беспроигрышный» инвестиционный фонд только в последний месяц сравнялся с суммой первоначальных вложений. Потому что по своей наивности он на голову превзошел тех, кто казался заинтересованным в обгоне всех в этом мире планирования, проверки машин, пробок на дорогах и телемаркетинга. По мере того как окружение его взрослело, восторженные возгласы за спиной походили на насмешку. А иногда и не за спиной, например в «Умельце Рэнди», где его, Шепа, «мечта о побеге», как называл его план Погачник, неустанно вызывала веселье. Он сам стал сомневаться в реальности Последующей жизни, подготовку к которой в случае отсрочки исполнения он просто не мог продолжать. Он, словно глупый осел, не видящий морковки перед собственным носом, размяк, соблазнившись неожиданной отсрочкой, не пытаясь даже подумать о том, что может уехать хоть завтра, как мог уехать и сегодня. Теперь же ощущение абсолютной свободы делало этот пятничный вечер восхитительным. Когда Глинис открыла входную дверь, Шеп виновато повернулся к ней. Он столько раз репетировал, но сейчас сценарий вылетел из головы. Бурбон, – сказала она. – Особенный случай? Отбросив застрявшую в голове мысль, он хотел объяснить, что случай вовсе не особенный, что само по себе было особенным. Привычки для того и существуют, чтобы их менять. Некоторые. – Она подошла, сняв пальто. Хочешь? Глинис его удивила. Да. Глинис по-прежнему оставалась стройной, люди неблизкие даже не предполагали, что ей почти пятьдесят, но сегодня она выглядела такой утомленной, что ей можно было дать и семьдесят пять. Усталость стала проявляться в ее облике по крайней мере с сентября, она боролась с постоянными приступами лихорадки и подавленности, на которые он старался не реагировать. Кроме того, в последнее время у нее появился небольшой животик, хотя тело по-прежнему оставалось худым; столь непропорциональные изменения в фигуре были свойственны ее возрасту, и он, будучи человеком тактичным, старался воздержаться от комментариев на эту тему. Они оба любили побаловать себя крепкими напитками, и он дорожил этой их общей привязанностью. Брошенное им «Где ты была?» прозвучало как обвинение. Глинис умела быть уклончивой в ответах, но никогда не отмалчивалась. Он смирился и с этим. Свернувшись в своем любимом кресле со стаканом виски со льдом, Глинис поджала колени. Ей всегда хотелось чувствовать себя защищенной, она словно скрывалась в невидимом коконе, но сегодня это было особенно очевидно. Может быть, она задолго поняла его намерения. Когда он извлек из внутреннего кармана три листочка распечатанных электронных билетов и положил на стеклянный столик у Свадебного фонтана, она изогнула бровь: