— Да чёрт с ним, Вася! — в свою очередь, закричал Алексей. — Надо спасать Еноткина и его товарища. От полного разрушения и взрыва вертолёт Еноткина спасла низкая высота. Тем не менее он всё равно сильно ударился о землю. От него отлетели хвостовая балка и все лопасти. Сам же фюзеляж несколько раз перевернулся и, покачавшись на левом шасси, окончательно упал набок, чудом не взорвавшись. Быстро снизившись, Алексей посадил машину недалеко от останков вертолёта Еноткина. Не выключая двигателей, Алексей с Василием, пригибаясь, побежали к машине. По дороге увидели Еноткина. Его вырвало вместе с креслом, а голову снесло лопастью. Не теряя времени, в надежде, что жив хотя бы второй пилот, они подбежали к перевёрнутому вертолёту. На их счастье, так и случилось. Они освободили стонущего лейтенанта и столь же стремительно побежали обратно, таща раненого за руки и за ноги. Времени было упущено минут десять. Алексей попытался связаться с центром и доложить о тяжёлой потере, но так и не смог. Всё трещало, свистело, и на связь выходили совсем не те, кому надо. Что оставалось делать? Приказ никто не отменял. В буквальном смысле плюнув на радиостанцию, он поднял машину и продолжил полет к цели, но теперь уже один. Глава 3 В ущелье Хрустальное, в центре широкой поляны стоял капитан Дарьянов со своими «орлами» и на чём свет стоит материл авиацию, а также сухопутные войска и морской флот, вместе взятые. Когда Алексей приземлился, он накинулся на него чуть ли не с кулаками и, перекрикивая шум винтов, заорал в самое ухо: — Лёха, почему только одна вертушка, вы что, охренели?! Я же три «крокодила» заказывал, да и «грачи» не помешали бы. Вот паразиты, а? Ведь сейчас с минуты на минуту здесь будут эти шакалы! — Еноткина только что сбили! — в свою очередь заорал Алексей. — Давай грузись и полетели! — О боже! — застонав, произнёс Дарьянов. — Но у тебя кишка тонка всех взять, не выдержит твоя колымага. Хотя бы Ми-8 прислали. А ну вас всех к чёртовой матери! Идиоты. Ребята, готовься к бою! — Ты что орёшь?! Я, что ли, распределял? — в свою очередь разозлился Алексей. — Забирайтесь, куда сможете, попробую поднять всех, только тяжести оставьте. — Чёрта лысого ты поднимешь! Забирай раненых и дуй! Капитан отошёл, продолжая ругаться. Алексей подскочил к нему и резко развернул. — Ты что раскомандовался? Пока что ещё я командир экипажа, и мне лучше знать, поднимет моя машина всех или нет. А ну, быстро размещайтесь в вертолёте, чего время терять?! Если честно, то Алексей блефовал и действительно не знал, поднимет вертолёт всех или нет. А что было делать? Не бросать же их на растерзание кровожадным духам? — Тяжести оставьте, — повторил он вновь. — Как же, захотел! Я скорее голым полечу, чем автомат брошу. Несмотря на тревожную обстановку и опасное положение, Алексей рассмеялся и громко прокричал: — Ну и сверкай своей задницей, только забирайся побыстрее. Десантники как смогли разместились в вертушке, оставив всё снаряжение снаружи, прихватив только автоматы и боезапас. Их не было разве что на шасси и в хвостовой балке. В грузовом отсеке слепились так, что даже дышать было трудно. Снаружи никого не осталось. Натужно взревели двигатели, лопасти готовы были обломиться, выгнувшись на большой угол. Вертолёт медленно-медленно начал подниматься, груз был закритическим. В любой момент Алексей ожидал, что либо несущий винт отвалится, либо они просто не поднимутся из-за тяжести. Но машина, как бы понимая всю ответственность, сжалилась и из последних сил стала медленно уносить их из этого чёртового ущелья с красивым названием Хрустальное. Они вновь шли на малой высоте. Сосредоточившись на полёте, Алексей вдруг ощутил, как с вертолёта началась стрельба. Сначала из подвижной пулемётной установки ударил его стрелок Василий Новиков, а затем послышались автоматные выстрелы из окон грузового отсека. Он глянул вниз и обомлел: повсюду были духи, они со всех сторон бежали к еле летящему вертолёту и стреляли по нему. Несколько пуль уже прошили стекло, резко запахло керосином. По-видимому, был перебит топливопровод, что сразу же отразилось на управляемости. Двигатели начали работать с перебоями, и вертолёт неуклонно потащило вниз. Чтобы не переводить несущий винт в режим авторотации при остановке двигателей, Алексей плавно посадил вертолёт. Полёт не состоялся. Алексей немедленно сообщил по радиостанции в центр о их бедственном положении, вызвав помощь. Выскочив из вертолёта, десантники мгновенно окопались и заняли круговую оборону метрах в десяти от вертушки. Теперь их не так просто было вышибить оттуда. Моджахеды, сосредоточившись, предприняли попытку атаковать с нескольких направлений, но десантники умело собирали силы в нужном месте, положив уже немало противников. Бой был тяжёлый. Каждый из оставшихся в живых мысленно попрощался со своими близкими родственниками, да и с самой жизнью. А что оставалось делать, нужно было продолжать драться и, возможно, погибнуть. Не сдаваться же на милость духам? Милость которых заключалась в том, что тебе перережут горло, а не дадут мучиться с распоротыми кишками. Окопавшись возле вертолёта, десантники и экипаж продолжали оказывать яростное сопротивление уже около получаса. По гражданским меркам это так мало, а по военным — это целая жизнь, причём не одна. То тут, то там рвались гранаты, пущенные духами из гранатомётов. Духи уничтожали их издали, потому что знали, что «шурави» просто так, за понюх табака, свою жизнь не отдадут, а тем более десантники, которых они боялись как чёрт ладана. Десантура и вправду сражалась отчаянно. Ребята дрались до последней секунды, до последнего патрона, до последнего усилия, с помощью которого ещё могли держать в руках автомат, гранату или нож. Эти чертяки своей несгибаемой стойкостью «заражали» всех вокруг, в том числе и экипаж вертолёта, поддерживая прежде всего морально. Глядя на их действия, складывалось впечатление, что возле тебя идёт не смертельный бой, а обыкновенные учения и что минут так через десять всё славно закончится и все двинутся на разбор полётов и далее — в столовую. В очередной раз, не сумев в лобовой атаке выбить десантников со своей позиции, духи притащили откуда-то миномёт и стали остервенело обстреливать вертолёт, стараясь добить десантников и экипаж до прихода помощи, точнее до прилёта. Вой и свист падающих мин, от которых уже нельзя было нигде укрыться, всё ближе и ближе приближался к подбитому вертолёту. В этой ситуации уже ничего нельзя было сделать и оставалось только держаться, держаться и держаться, либо с честью умереть за свою Родину и этот чёртов, проклятый Афганистан. К Алексею подполз раненый капитан Дарьянов. Зажимая левой рукой рану на груди, из которой медленно сочилась кровь, он закричал ему на ухо, перекрикивая грохот разрывающихся мин: — Старлей, похоже, мы накрылись одним местом. Эти сволочи долбят нас со всех сторон, и нет никакой возможности прорваться и вынести раненых. Я это к чему, — капитан сделал небольшую паузу, силясь перетерпеть очередной приступ боли. — Они тебя не тронут, Лёха, ты летун. Они тебя хорошо продадут. Да ты не смотри на меня так зло, а лучше слушай дальше. Если действительно тебе посчастливится и ты выживешь, заскочи ко мне в Воронеж, адрес ты знаешь… Он не успел договорить: совсем рядом разорвалась очередная мина, ударив по корпусу вертолёта градом осколков, а людей, вжавшихся в землю, засыпав черно-бурой землёй. Алексей медленно поднял голову, всматриваясь в окружающее пространство. Глаза слезились, на зубах скрипел песок. Казалось, что все попали в преисподнюю и вот-вот свершится Страшный суд. Безысходность положения была очевидной. Они были окружены превосходящими силами противника, который методично уничтожал их издалека, не оставляя ни единого шанса вырваться и выжить. Вновь Алексей услышал хриплый голос Петьки Дарьянова: — Так вот, Лёха, запомни этот адрес и крепко-крепко расцелуй мою доченьку Мариночку и скажи, что её папка будет любить её всегда и везде. Дальше он уже говорить не мог. По его иссечённому грязью и пылью лицу текла кровь, а губы изредка подрагивали. — А это передай ей от меня. — И капитан, оторвав от окровавленной груди ладонь, дрожащей рукой протянул небольшой целлофановый пакетик, в котором хранился капитанский погон с наклеенной цветной фотографией его семьи. — Жене скажи, что дороже и… В очередной раз капитану не удалось договорить. Мина разорвалась в трёх метрах от него. Дарьянову в долю секунды оторвало две ноги по колено. Алексея же взрывной волной со всего маху впечатало в борт вертолёта. Да так, что он сразу раздвоился. Одна его половинка, с остановившимся сердцем, так и осталась лежать впечатанной в борт вертолёта, другая же медленно отделилась и как-то странно стала плавать вокруг вертолёта, то поднимаясь, то опускаясь. Удивительно, но ему не было больно. Напротив, он ощутил какое-то спокойствие и равнодушие к происходящему вокруг. Он стал зрителем этого безумного кино. Вокруг рвались мины, а он спокойно проплывал сквозь грязно-серые разрывы, ни чуточки не травмируясь. От вертолёта уже ничего не осталось. Он был разорван в клочья и горел. Вокруг него лежали убитые и раненые бойцы. Медленно, по-воровски, подошли духи. Раненым они вспороли животы, а у убитых отрезали уши. Подойдя к капитану Дарьянову, они долго рассматривали его кровоточащий обрубок. Петька пришёл в сознание и приподнял голову. От неожиданности духи отскочили, а затем, осмелев, подошли вплотную и, хохоча, стали наступать ему на обрубки ног. От того, как взревел капитан, казалось, весь мир перевернётся. Неизвестно откуда в его руке появилась граната. Вырвав зубами чеку, он хотел швырнуть её в своих врагов, но силы покинули его окончательно, и рука с зажатой гранатой опустилась на землю. Духи отскочили, но многих это не спасло. Раздался взрыв. Кто никогда не был на войне, считает, что знает о ней всё. Кто хоть немного там побывал, считает, что не знает о ней ничего, точнее не хочет знать. Потому что память отказывается помнить всё то страшное, что там происходило. И лишь во сне, когда память спит, война подло, исподтишка вползает в душу спящего человека и, смеясь, начинает прокручивать свои кровоточащие фильмы, вновь и вновь воскрешая смерть и горькие потери. Затем очередь дошла и до Алексея. Обнаружив его первую половинку под оторванным куском обшивки фюзеляжа, духи тут же выволокли её оттуда и стали пинать ногами. Алексею вдруг стало жалко самого себя, и его вторая половинка невольно слилась с первой, опустившись с высоты. Боже, какую он испытал при этом боль! От сильного удара в грудь его сердце снова заколотилось, и к нему вернулось сознание. Как ни странно, он услышал русскую речь. «Этого не трогать! Он лётчик, мы его хорошо обменяем или продадим». А дальше всё рухнуло в бездну… Глава 4 В земляном погребе, меньше всего напоминающем самое примитивное убежище для человека, Алексей очнулся от сильной боли в ноге. Чавкая грязью, он попеременно вытаскивал из грязной вонючей жижи то одну, то другую руку. Мерзостный воздух, который ударил ему в нос, произвёл на него тошнотворное действие. Чтобы хоть как-то помочь своей больной ноге, Алексей медленно повернулся на спину и попытался разглядеть, в чём заключалась травма, которая причиняла сильную боль. Он согнулся и стал осторожно ощупывать правую ногу. Кость была цела, но ниже колена образовалась опухоль, и это причиняло большие страдания. Неожиданно сверху открылась решётчатая крышка, и вниз, прямо на него, сбросили пленного. Алексея пронзила острая боль, и он вновь потерял сознание. В очередной раз он очнулся уже не в яме, а в каком-то помещении, напоминающем барак. Его левая нога была загипсована ниже колена, а правая туго стянута бинтом. Вокруг было множество кроватей, но в помещении он находился один. Вернувшееся сознание моментально напомнило о безысходном положении пленного. Всё тело ныло от какой-то общей боли, которая пульсировала, то усиливаясь, то отпуская. Он застонал. В барак вошёл человек в афганской одежде. Но по мере того, как он приближался, Алексей отчётливо различил, что это не афганец. Более того, когда он присел на соседнюю кровать, его европейское лицо показалось знакомым. И пока он стал возиться с какими-то бумагами, Алексей начал усиленно вспоминать, где он мог видеть этого человека, но так и не вспомнил. Алексей не узнал Сашку, зато тот его прекрасно узнал: — Ну что, Лёха, здравствуй, — тихо и как-то отрешённо произнёс второй друг детства, волею судьбы заброшенный в этот чёртов Афган и волею случая оказавшийся здесь. Усмехнувшись, он добавил: — Что, не узнаёшь Арамиса? Да, Алексей действительно не узнавал Сашку Арамцева, некогда молодого красавца, непревзойдённого покорителя девичьих сердец, от которого только и остался игривый взгляд и гордо откинутая назад голова. В остальном перед ним сидел худощавый, полуоблысевший мужик в афганской одежде, которая смотрелась на нём как на корове седло. Сашка глядел на Алексея и тоже узнавал и не узнавал того. Ведь прошло много времени, когда они виделись в последний раз, ещё в Омске, на Родине. — Узнаю, узнаю, — медленно, на выдохе произнёс Алексей. — Ты что ж, служишь этим головорезам?! — Ой, только, пожалуйста, без пафоса, — саркастически произнёс Сашка. — Лёха, не корчи из себя дурака-замполита, уж я-то знаю, ты им никогда не был. И принимай жизнь такой, какая она есть. Да, я служу им, и в данной ситуации не тебе об этом судить. Сейчас твоя главная задача — поскорее унести отсюда свои больные ноги, если не хочешь пафосно сдохнуть во имя великой родины, которой в данный момент на тебя нас… или наплевать, как тебе угодно. Как она наплевала на меня, когда бросила необстрелянного танкиста на съедение этим бандитам и скотам. И Сашка нервно расхохотался, захлебнувшись собственным смехом, после чего долго и болезненно кашлял. — Ты этот монолог для себя произнёс, Санёк? — спросил Алексей, когда он прекратил кашлять и начал дрожащей рукой засовывать в рот какие-то таблетки. — Или ты полагаешь, что твоё трусливое мировоззрение — последняя инстанция для человека, попавшего в плен? Ошибаешься, Саня, ошибаешься. Я не пафосный замполит, в этом ты прав. Однако скажу тебе, возможно, в последний раз. Если ты однажды надел офицерские погоны, то через них ты надел на себя весь груз того, что было с нашей Родиной и армией, которую ты клялся любить и защищать, принимая присягу. И чем меньше таких подонков, как ты, тем меньше груз позора и предательства на офицерских погонах. И поверь, мне тоже страшно умирать, но, в отличие от тебя, я не пойду к ним пресмыкаться и не побегу спасать свои больные ноги. — Замолчи! — зло выкрикнул Сашка. — Я не для того тебя спасал и притащил сюда, чтобы вновь отдать на растерзание. И мне плевать, что ты сейчас наплёл. Можешь ещё изгаляться. Но я буду последней сукой, — Сашка оглянулся по сторонам и тихо добавил: — Если не вытащу из этого дерьма своего друга детства. Сашка зло глянул на Алексея, затем встал и начал быстро ходить возле его кровати туда-сюда. Глаза его горели, а руки слегка подрагивали. — А теперь послушай меня, правдолюбец хренов, и не перебивай. Когда нашу колонну духи отсекли своим излюбленным приёмом на серпантине, подбив передний и задний танк, я тоже в том бою думал, как ты, помня об офицерской стойкости и чести. В этом бою погибли почти все мои сослуживцы-танкисты, мои дорогие друзья-товарищи с нашего танкового батальона. Так вот, наши танки и БТРы сожгли, а ребят всех перебили как слепых котят, потому что нам нечем было отстреливаться, несмотря на огромную огневую мощь. Стволы невозможно было поднять на определённый угол, а с автоматов много не постреляешь в горах. В том бою я не задавался вопросом, как это могло случиться, я отстреливался, как и остальные ребята. Сашка резко замолчал, руки его продолжали дрожать: — Это только потом я осознал, что война велась из Москвы, из сытых штабов, лоснящимися генералами и полковниками. Иначе как понять всю чудовищность того, что наш танковый батальон, абсолютно не подготовленный к боям в горной местности, сразу же был брошен на выполнение совершенно не свойственных ему задач, для сопровождения грузовых колонн по горным дорогам? Как было понять весь ужас того, что из десяти колонн до цели доходили пять или четыре? И несмотря на это, колонны всё посылались и посылались на смерть. Сашка резко уселся на койку, причинив Алексею сильную боль. Но он этого не заметил. Он впился в него своими поблёкшими глазищами и зашипел ему прямо в лицо: — Жаль, ох, как жаль, Лёха, что я никогда теперь уже не смогу вернуться в Союз. А то бы с каким удовольствием… нет, не убил и не ударил, а просто бы плюнул в рожи и хари тем военным чинушам, по вине которых были живьём сожжены в танках Витька, Колька, Вовка, Васька, Валерка, Лёнька… — Голос его дрогнул и перешёл почти на рыдание. — С которыми мы вместе окончили училище и много лет служили и корешковали. Кто ответит за них? С кого спросить? Сашка не на шутку разошёлся. Он схватил Алексея за грудки и приподнял. Его безумный взгляд пронзал насквозь и уходил куда-то далеко под землю. Через несколько секунд напряжение спало, и Сашка, всё ещё не осознавая, что причиняет Алексею боль, швырнул его на кровать. Он вновь закашлялся и опять проглотил несколько таблеток, по-видимому, наркотики. Через некоторое время он успокоился. — Значит, так, старлей, подпишешь некоторые бумаги, а когда сможешь ходить, будь готов к обмену. И без эмоций, пожалуйста, Лёха. Ты ведь не баба. Не дав тому возразить, Сашка резко встал и медленно пошёл к выходу, бурча себе под нос: