Затем, когда тот выскочил из помещения мастерской, шеф повернулся к Палычу: — Запомни, Палыч, неприлично копировать своего начальника, это некрасиво. А ты перестарался — отрастил себе длинную косу, вот тебя и намотали на штырь. Так что сам виноват. Надо бы подстричь тебя. И маленький человек разрядил всю обойму в волосы Палыча. Тот с грохотом свалился на пол. На штыре осталась окровавленная часть скальпа. Перешагнув через стонущего Палыча, Эдуард Львович произнёс: — Вызову тебе «скорую». Скажешь, что попал волосами в токарный станок, такое иногда случается с нерадивыми учениками. И, сплюнув на пол, шеф вышел на улицу. Там его покорно ожидал капитан Дарьянов, скорбно склонив голову. Хозяин фирмы подошёл к коляске и положил ему на ноги листок, подписанный Петром Палычем. — Возьми, ты это заслужил. На эти деньги можно приобрести приличные протезы и сделать пластическую операцию на лице, — произнёс Эдуард Львович. — Поезжай, что толку держать тебя, всё равно ускользнёшь, как змея. Твоё счастье, а моё несчастье в том, что я уважаю достойных противников, у которых хоть чему-то можно поучиться, не то что у этих безмозглых раздолбаев, лизоблюдов. Далее он зло проговорил: — А теперь, капитан, катись на все четыре стороны и больше никогда не становись мне поперёк дороги. — Прощайте, Эдуард Львович, — кивнул Пётр. — Ты ещё честь отдай, — саркастически скривился Эдуард Львович и, развернувшись, направился в своё заведение. Перед входом он обернулся и грустно бросил вслед удаляющемуся Петру: — Жаль, капитан, нам нужны такие люди. Всё же не стоило тебя отпускать. Чует моё сердце, что в недалёком будущем мы окажемся по разные стороны баррикад. Впрочем, я умею держать слово, а иначе продолжал бы работать инженеришкой на девяносто рублей в месяц. А Пётр медленно катился по широкому тротуару, чувствуя себя заново рождённым. Уже в который раз. Глава 19 Благодаря бескорыстной помощи многочисленных прохожих Пётр в этот же день был на вещевом рынке, куда его совсем недавно принудительно привозили его мучители. Пётр изъездил рынок вдоль и поперёк, но своей Мариночки под псевдонимом Миша так и не обнаружил. Отчаявшись, он вспомнил, что один из его мучителей называл какую-то женщину по кличке «подпольщица». Это ускорило поиски, и за немалую сумму денег он узнал её адрес у одной торговки, которая горячо просила не выдавать её. Зинки-подпольщицы на месте не оказалось, тем не менее у соседей он узнал адрес детского дома в Лианозове. У Петра ёкало сердце от ожидания скорого свидания с дочерью, и его, как на крыльях, несло к приюту. Не прошло и часа, как Пётр «сошёл» с электрички на станции Лианозово. Разузнав, где находится детский дом, Пётр быстро покатился в ту сторону. — Опоздал, милок, опоздал, — прямо с порога сообщила ему заведующая приютом. — Я не хотела отдавать девочку. Да уж больно знатные и состоятельные люди её забрали. К тому же с милицией и какой-то социальной опекой приходили, разрази их нечистая. Кроме того, деньги сунули, в иностранной валюте. — Чтоб вы все подавились этими деньгами!!! — чуть не плача проговорил отчаявшийся Пётр. — Понимаешь, бабка, это моя дочь, которую я давно разыскиваю, и ты мне должна помочь, а иначе я разнесу твой вертеп к чертям собачьим! Как можно наживаться на детях, а? Тебе, старой ведьме, зачем нужны эти проклятые деньги, а? Пётр не в меру разошёлся. Он раскраснелся, а глаза его чуть не вылезли из орбит. Он готов был убить старуху, отнявшую у него дочь из-под самого носа. В испуге престарелая женщина отскочила от Петра со словами «свят, свят, свят», а затем, закрыв лицо руками, разревелась, причитая: — Сынок, да разве ж я себе беру эти проклятые деньги? Зачем они мне, старой, нужны, когда я уже одной ногой в могиле? Это ж всё для них, моих деточек, без которых я жить не могу и которых безжалостно бросили, как собак. Немного успокоившись, Антонина Петровна пригласила Петра в соседнюю комнату. Собственно, это была не комната, а большой зал, где стояло несколько столов и много стульев, на которых сидели дети и делали какие-то поделки. — Дети, дети, идите ко мне, к своей мамочке, — не переставая тяжело вздыхать, произнесла Антонина Петровна. Побросав свои дела, ребятишки младшей группы покинули свои места и поспешили к своей наречённой маме. Пётр обратил внимание, что некоторые как-то странно передвигаются. Только потом он догадался, что у одного был церебральный паралич, другие же вообще были врождёнными калеками. Был среди них и мальчик с синдромом Дауна. Ребятишки окружили женщину и стали её успокаивать, а некоторые и сами заплакали. — Ну что? Громите наш вертеп, — причитала заведующая. — А их куда? По больницам или в детдома, где они точно пропадут или разбегутся? Да, я с Зиной здоровеньких посылаю благотворительностью заниматься, а что ж тут зазорного, надо же как-то кормиться. У меня пенсия маленькая, на всех не хватает. — Ладно, успокойтесь, я всё понял, — произнёс Пётр и выкатился из зала. — Вы мне лучше про Марину расскажите, про мою дочку. Антонина Петровна утёрла платком слёзы, закрыла в зал дверь и вышла в прихожую. Постепенно она успокоилась и обстоятельно поведала Петру о том, как у неё появилась Марина и как внезапно её забрали богатые люди. Выслушав старушку до конца, Петр вздохнул и спросил: — Ну, а кто эти иностранцы, из какой страны, где их сейчас разыскивать? — А бог их знает, этих супостатов. По мне, всё едино — что французы, что немцы, я в их языках не разбираюсь, сынок. Но всё ж, кажись, итальянцы. Да-да, точно итальянцы, один из них всё Рим упоминал. Уж больно они меня застращали, ну, вроде как и ты сначала. А потом ничего, даже деньги дали, и немалые. — Какие? Вот вроде этих? — и Пётр вытащил из кармана купюры. — Да-да, эти самые. Две тысячи. — Ладно. Ну, а кого-нибудь из администрации, из милиции вы запомнили? — Да откуда ж, родимый! Я так боюсь эту милицию, что мне только и не хватало — спрашивать, откуда они взялись и кто такие. Тем более, они всё время грозятся нас закрыть. Пётр махнул на старуху рукой, поняв, что ничего не добьётся от неё. Он уже собрался уезжать, как она вскрикнула и попросила подождать её, а затем ушла в зал. Оттуда она принесла Петрушку, которого Пётр когда-то собственноручно смастерил для дочери. — Вот, возьмите — это игрушка вашей дочурки. Ума не приложу, почему она её забыла? Видать, сборы были скорые — её ведь сонную почти увезли, только с постели подняли. Пётр не слышал старуху, он прижал к лицу выцветшую и постаревшую игрушку, приговаривая: — Да, это была моя Мариночка, моя доченька. Ничего, родная, ничего, я обязательно встану на ноги и разыщу тебя, чего бы мне это ни стоило. — Да, и ещё. Совсем запамятовала, старая, — махая рукой, затараторила заведующая. — Мариночку ведь не одну забрали. Вместе с ней, по её настоянию, увезли и мальчика Аркашу. Потому что без него Марина категорически отказывалась ехать. Она с ним сдружилась и почитала как братика. А как Мариночка вначале не хотела уезжать! Ни в какую! Всё твердила: «Вы меня бросили, ты меня предала, Микки». А та иностранка, что её забирала, сильно плакала, но Мариночка стояла на своём: «Не поеду, и всё тут». И только когда женщина сказала, что какой-то Никки при смерти, только тогда девочка согласилась ехать. И то, только с Аркашенькой. Вы не знаете, кто такой Никки? Пётр отрицательно помахал головой: — Первый раз слышу. Чушь какая-то — Никки, Микки. Перед тем как покинуть старухину обитель, Пётр достал из кармана доллары и протянул их заведующей детского дома со словами: — Возьмите эти деньги и потратьте на своих детей. Они мне приносят только несчастье. — Что ты, что ты, родной, на кой мне эти фантики, я и с теми не знала, что делать, куда их деть. Спасибо Зинке — она их где-то поменяла на сто пятьдесят рублей. Мы на них с ребятушками неделю жили. Целый мешок картошки купили. — Что?! За две тысячи долларов сто пятьдесят рублей?! Да ваша Зинка обокрала вас и ваших детушек. Вот прохиндейка! Ну, какая же вы тёмная, а ещё бывшая учительница. Да за них можно было взять около двенадцати тысяч рублей. — Возможно, и так, только ведь я в валюте ничего не понимаю. А с Зинки спрошу, как только явится. Её уже две недели нет. — Как же, спросите! Она сейчас где-нибудь в Сочи гуляет на эти деньги с кавалерами. А вы тут с детьми небось последнюю картошку доедаете. И вообще — гоните её прочь отсюда. Похоже, она связана с криминалом. Неспроста в криминальной среде её называют Зинка-подпольщица. — Так, так, милок, — вновь запричитала старая учительница. — Ох, проклятущая эта Зинка. Я всегда чувствовала, что она нехороший человек, постоянно обманывает меня и детишек. Ведь это она вашу Мариночку ко мне привела, сказала, что её бросила мать. Пётр покачал головой и грустно произнёс: — Да так оно и есть. А скажите, почему Мариночку переодели в мальчишку и назвали Мишей? — Так ведь по нынешним временам девочку опасно отпускать в большой город, сами понимаете. Ну вот, я её Мишей и нарекла, покуда не подросла. Пётр вздохнул: — Ладно, сделаем так. Чёрт с ней, с этой тысячей, как-нибудь обменяю. А вам дам в рублях. Я сегодня получку получил, точнее расчёт, и немалый. Так что поделюсь с вами и вашими детками. Вы только, пожалуйста, распорядитесь этими деньгами сами. И никому больше не доверяйте, в особенности, вашей Зинке — опять обманет. — Поняла, родненький, поняла, касатик, — и престарелая учительница вновь заплакала, принимая деньги. Затем она поклонилась Петру до земли. — Спасибо огромное, сынок! От всех моих детушек желаю тебе получить столько любви и счастья, сколько ты заслуживаешь по своей доброте душевной. Кстати, доченька ваша, Мариночка, унаследовала от вас безграничную любовь и доброту к людям. У неё сильный и твёрдый характер и одновременно добрый и отзывчивый. Тепло попрощавшись с Антониной Петровной, Пётр покинул детский приют, покатив к остановке электропоезда. Прибыв на Казанский вокзал, он первым делом посетил бомжатскую подсобку. Ещё когда Пётр был на вещевом рынке, разыскивая дочь, он прикупил подвернувшийся заплечный ремень для Артёмкиной гармошки. Заехав в туалетную подсобку, он крикнул: — Артём, принимай подарок. Доставай свою отвёртку. Сейчас мы присобачим ремень к твоему гармазону. Но ему никто не ответил. В углу одиноко и сиротливо стояла Артёмкина гармошка-двухрядка, подаренная родителями ещё в детстве. С пола встала бывшая медсестра Любка и подошла к Петру. — А, солдатик. Как здоровье? Совсем осунулся. — Где Артём? — Сгорел наш Артёмка. — Как сгорел? Что, пожар был?! — Да нет. Артёмка за вечер сразу две бутылки водки выпил и утром не проснулся. — А гармонь? — невпопад спросил Пётр.