Вторые сутки стучали колеса, и за окнами проносились леса, городишки, перелески, бесконечные шлагбаумы, будки обходчиков. В который раз поезд, повинуясь сигналу семафора, начал тормозить и замер, дожидаясь момента, когда диспетчер сообщит, что путь свободен. Когда поезд замирал, охранники напрягались. Нужно быть готовыми ко всему. Оценить обстановку. Прикинуть, откуда может случиться нападение. Сейчас нападать неоткуда. Чистое поле – не лучшее место для засады. Тут можно положить любое количество врагов. Впрочем, в мифических «конкистадоров» никто всерьез не верил. Это возможность чисто гипотетическая. Бандиты найдут себе кусок поменьше, но который легче урвать. Бросаться на амбразуру – не в их правилах. К вагону подковыляла бабка, крест-накрест перетянутая цветастыми платками. В руках она держала закрытое марлей ведро и пакет с солеными огурцами. – Милки, картошечки и огурчиков не хотите? – обратилась она к начальнику охраны. – Недорого отдам. Совсе-ем недорого, сыночки… Позже, когда охранников привели в чувство, они еще долго пребывали в жалком состоянии. Они подверглись обработке каким-то химическим веществом. На одежде остались его следы. К какой группе оно принадлежит, эксперты установить не смогли. Сошлись на мнении – нечто более близкое к фармацевтике, чем к отравляющим веществам. И милиция, и служба безопасности банка долго выворачивали охранников наизнанку, но ничего членораздельного пострадавшие сказать не могли. Их память отшибло напрочь. Большинство помнили лишь, как поезд начал тормозить. Кто напал? Как? Куда делось золото? Эх, кабы знать. Наконец, один из охранников признался: – Помню, бабка предлагала картошку… Вытащила что-то из ведра… Хлопок… – Что вытащила? – Пистолет. Хи-хи, точно, пистолет. – Чего смеешься? – Она выстрелила в меня из игрушечного пистолета. Такой серебряный пистолет. Как у пришельцев из «Звездного пути». Хи-хи. Игрушечный такой, хи… У охранника началась истерика… * * * Моя жизнь продолжала полниться чудесами. Вчера на ужин Клара приготовила мясо. Правда, оно получилось жесткое, было посыпано мелконарезанными бананами – моя красавица где-то вычитала, что бананы придают мясу особый вкус, хотя скорее всего просто перепутала их с луком. Меня ее поведение начинало тревожить не на шутку. Ох, подложит она мне свинью. Да не простую, а элитную, как из рекламы ветчины «Хам». – Дорогой, – неожиданно заговорила Клара. – Ты всегда так занят, весь в работе. Какой-то усталый, угрюмый. Я вот почитала Дейла Карнеги. Вся твоя беда, что ты держишь все в себе. – Не думаю, что это самая большая моя беда, – буркнул я. – Самая. Невысказанные переживания осаждаются донным илом в подсознании и разрушают его. Ты же никогда ничего не рассказываешь о своей жизни. О работе. – С чего тебя заинтересовала моя работа? – Милый, я хочу посочувствовать тебе. Посопереживать. – Клара, ты хитришь. Что тебе нужно? – Как? Ты не понимаешь? Я хочу лишь, чтобы ты не замусоривал свое подсознание. Чтобы всегда улыбался. Чтобы у тебя было отличное настроение. – У меня и так отличное настроение. И я ни с кем никогда не говорю о работе, кроме тех, кому это положено по должности. Интересно, что у нее на уме? Если она преподнесет мне завтра жюльен и индейку в киви и яблоках, впору будет уносить подобру-поздорову ноги. Перед выходом из квартиры я одернул перед зеркалом пиджак. Когда под мышкой кобура с пистолетом, даже в жару приходится таскать костюмы или, на крайний случай, ветровку. Не сказал бы, что мне слишком нравится моя внешность. Честно сказать, она мне совсем не нравится, но я не комплексую по этому поводу. Охота забивать голову всякой ерундой. Внешность как внешность. Типичный полицейский барбос тридцати лет от роду. Ни худой, ни толстый. Морда красная – не от пьянства, а от рождения. Не накачан – спортом никогда не увлекался. При первой встрече со мной, как я заметил, взор приковывает не мое заурядное лицо, а руки. Огромные кувалдометры, будто я всю жизнь простоял в кузнице. Мои руки сразу наталкивали на мысли о переломанных костях и вдавленных носах. Надо сказать, после моего кувалдометра мало никому не казалось. На правой руке тускло светился массивный платиновый, с бриллиантом перстень. Естественно, нужен он мне был не для пижонства и не для крутизны, как полудиким мафиозникам. Просто это фамильная драгоценность, переданная мне прабабкой-белоэмигранткой. – До вечера, дорогая, – я чмокнул Клару в щеку… Официально работа в МУРе начинается в десять часов, но принято приходить минут на двадцать пораньше. После пятиминутки я устроился в кабинете, наполненном галдящими, курящими, дурачащимися великовозрастными детишками, именуемыми операми. Я все-таки сумел сосредоточиться и отпечатал на компьютере недельный план. Кто-то на очень верхнем верху в очередной раз съехал с ума на этих планах. И теперь приходилось писать планы работы, планы по составлению планов работы, планы по улучшению планирования – ну и далее в том же духе. Изготовив бумагу и подписав ее, я несколько минут пялился в окно. Кто-то мог бы подумать, что я с какой-то целью изучаю унылое желтое здание напротив. Но я был занят другим. Сначала я отмерял семь раз. Потом еще раз по семь. Потом решился, вытащил из портфеля видеокассету с новыми российскими мультиками, которые принес мой брат, работающий на телевидении, и отправился к шефу. У шефа два главных хобби. Одно – мультики. Он смотрит только их, знает наизусть и постоянно цитирует. Второе увлечение – игра в шашки в поддавки. Сейчас он сидел в своем кабинете и играл в них со своим главным партнером – прокурором отдела прокуратуры города Курляндским. Тем самым, который хотел закрыть «Завалинки у Грасского». В поддавки они вдвоем резались не первый десяток лет, начинали еще на галерках в аудиториях МГУ, когда вместе таким образом отлынивали от изучения юридических премудростей. – Вон ту шашку двиньте, – подсказал я шефу. – Подсказчик выискался! – возмутился Курляндский. – Санкцию на арест не дам. – На чей арест? – Ни на чей не дам. Шеф все-таки двинул шашку по моей подсказке… И проиграл партию в четыре хода. Курляндский расплылся в улыбке и, довольно потерев руки, кивнул мне: – Молодец, Гоша. Приходи в любое время, на кого хочешь санкцию получишь. – А я тебе еще линию по алкоголикам дам, – сообщил шеф мрачно. Я заискивающе протянул ему видеокассету, и он тут же размяк. – Подарок, – сказал я. – В продажу еще не поступала. Братишка на телевидении стащил. – Молоток у тебя брат, – оценил шеф. – Ну, рассказывай, зачем пришел. Я изложил жгучую историю об исчезновении психбольных и высказал предположение, что тут не обошлось без чьей-то вражьей руки. – И что ты, братец Лис, предлагаешь? – В голосе шефа я не различил никакого энтузиазма. – Для начала создать следственно-оперативную бригаду. – Георгий, а психзаболевания через рукопожатия не передаются? – заботливо осведомился шеф. – А воздушно-капельным путем? На тебя что-то неважно действует общение с контингентом. – Но ведь психбольные пропадают. – Мало ли. На то они и психи, – вставил словечко Курляндский. – Одни пропадают. Другие порнографические и сутенерские газеты издают. Кстати, я позавчера одну такую закрыл. – Так чего мне делать? – возмутился я. – Обо всем забыть? – Как забыть? – вскипел шеф. – Работать надо. Я твоей интуиции доверяю. У тебя «нюх как у собаки, а глаз как у орла» – в «Бременских музыкантах» поют… Трудись, Георгий. – Ценное пожелание. – Знаешь что, сходи к Дормидонту Тихоновичу Дульсинскому. – К кому? – К тому профессору, с которым мы тебя познакомили в театре. Лучше его в повадках ненормальных никто не разбирается. Шеф протянул мне черную лакированную визитку, где серебряным тиснением перечислялись многочисленные, и далеко не все, звания и достижения профессора Дульсинского, а также его телефоны. – Он никогда не отказывал нам в помощи… Я вернулся в кабинет и первым делом стал названивать по телефонам, указанным в визитке. По третьему телефону я дозвонился. Представился. Профессор вспомнил меня сразу. И действительно, согласился помочь, назначил встречу у себя на квартире в восемь вечера. В назначенное время я был на месте. Жил профессор на Тверской улице в сталинском доме, увешанном мемориальными досками. Открыл мне голубоглазый телохранитель и шофер. Я умудрился вспомнить, что кличут его Марсель Тихонов – в театре он торчал за спиной профессора, как бульдог, готовый вцепиться в любого при первом опасном жесте в отношении хозяина. Роль дворецкого он исполнял на пять баллов – естественно и спокойно. Он взял из моих рук портфель и поставил его в стенной шкаф, подал мне мягкие пушистые тапочки, слегка поклонился, махнул рукой в сторону комнаты и проскрипел: – Вам туда. Ждут. С высокого лепного потолка свисала старинная фарфоровая люстра, стеклянные двери с бронзовыми ручками как нельзя лучше гармонировали с массивной антикварной мебелью и тяжелыми красными бархатными портьерами. В обстановке комнаты чувствовались стиль и богатство. Это тебе не примитивные импортные мебельные поделки – предмет обожания новой русской буржуазии. – Мои предки славились отменным вкусом, – профессор заметил, что на меня произвела впечатление обстановка квартиры. Он взял меня мягко под локоть, предварительно стряхнув с моего пиджака невидимую пылинку, и провел к креслу. – Мой прадед исцелял человеческие души еще при царе. И дед занимался тем же. И отец. Все были в почете, потому что дело свое знали. Вот они. Он взмахом руки обвел вывешенные на стенах, очень неплохо исполненные портреты. – Этот – кисти Нестерова, – сообщил мне профессор. – А это – Налбандян. А этот портрет, на котором ваш покорный слуга, исполнен Ильей Сергеевичем Глазуновым. – Да-а… – я уселся в кресло. Напротив меня устроился профессор. Голубоглазый зомби вкатил в комнату столик на колесах, на котором дымился серебряный кофейник, а также в обилии были закуски, фрукты, возвышалась бутылка коньяка. – Настоящий армянский коньяк. Коллекционный, – профессор провел пальцами по бутылке. Голубоглазый зомби Марсель разлил по чашкам кофе, плеснул в специальные коньячные рюмки коньяк и, повинуясь кивку хозяина, плавно удалился.