— Земля становится меньше, дамы и господа. Меньше. 3 Бескрайняя, благословенная тишина, как всегда, принесла ему покой. Он знал, что никогда не остановится. Кругом простиралась необъятная пустота, Земля была лишь крохотным исключением, которое можно не принимать в расчет, птичьим дерьмом на чистом листе великого совершенства, кляксой в протоколе, которая грозила испортить божественную безупречность и безукоризненность. Тонкий слой плексигласа отделял его от небытия и пустоты, они манили его к себе, он хотел быть их частью. Он сливался с ними, подчинившись их божественному ритму. Облака и тишина вытеснили воспоминания, и они отодвинулись куда-то далеко-далеко. Так далеко, что теперь он мог спокойно предаваться им все с той же умиротворенной улыбкой на лице. Он даже мог думать о своем спуске в подвал. Если бы это был просто образ, он отогнал бы его прочь, выкурил из памяти благовонным дымом тишины, но это была история с логически завершенной структурой. И хотя он знал, что эта история скоро поблекнет и рассеется в дыму жертвенных благовоний, он не мог не наслаждаться ее сиюминутным пронзительным совершенством. Он спускался. Он спускался по лестнице, которая вела в неизвестность, в подвал, о существовании которого он не подозревал. Вход в него был замаскирован гардеробом. Неповторимые ощущения, сладковатый, пыльный воздух. Бесшумные шаги по цементным ступеням лестницы, ведущим в бесконечность. Влажный холод перил. Ритуальность, присущая обряду инициации. Вот он уже может поднять глаза от ступеней, продолжая при этом шаг за шагом спускаться в темноту неизвестности и больше не сомневаясь: он избран. Круг должен замкнуться. Он сделает это. Лишь тогда начнется настоящая жизнь. Лестница уходит все глубже вниз. Погружается в темноту. Он продолжает спускаться на ощупь. Тут он позволил воспоминаниям прерваться, тишина убаюкивала его, манила сном. Отдавшись неровному ритму движения несовершенного плода рук человеческих — самолета, — он стал погружаться в совершенный ритм вечности. Снова забрезжил свет, но это был уже другой свет, и, повинуясь ему, он преодолел последние ступени лестницы. Яркий, ни с чем несравнимый свет лился из-за темной двери и казался нимбом или путеводной звездой. Золотой рамой для будущего шедевра. Который он должен завершить. Он открыл дверь и заглянул в царство вечности. Большая и Малая Медведицы за окном плыли в гости к Самой Большой Медведице. — Tonight we can offer you the special SAS Swedish-American long drink for a long night’s flight, sir[4], — пропел женский голос где-то рядом с ним. Но он уже спал. 4 В среду, третьего сентября, в 7 часов 23 минуты, вертолет с “Группой А” на борту стартовал с площадки Управления полиции. Вся семерка снова была в сборе, хотя группа уже практически не существовала. На какое-то мгновение Паулю Йельму показалось, что это только имитация былого единства, но это ощущение быстро прошло, и он сосредоточился на задании. Как и остальные члены группы. Пауль Йельм был зажат на сидении между огромным пыхтящим Гуннаром Нюбергом и скелетообразным Арто Сёдерстедтом. Напротив него умостилась маленькая Черстин Хольм, которую едва было видно из-за плеч соседей: накачанного здоровяка Вигго Нурландера и спортивного юного Хорхе Чавеса. Между скамейками, скрючившись и держа в руках кипу невесть откуда взявшихся документов, застыл Ян-Улов Хультин, и было непонятно, как он в свои шестьдесят лет ухитряется с легкостью пребывать в такой позе, которая и молодому человеку далась бы с трудом. Поправив на своем огромном носу очки, Хультин заговорил, причем из-за шума вертолета ему пришлось, вопреки обыкновению, слегка возвысить голос: — Дело непростое. Полиция аэропорта Арланда и сотрудники районного отделения уже там. Толпы полицейских с автоматами прочесывают залы международного терминала и стращают туристов возможностью перестрелки. Надеюсь, все уже разбежались. Насколько я понимаю, мы имеем дело с человеком, который готов на все, это машина, запрограммированная на убийство, и если он что-нибудь заподозрит, нам не миновать кровопролития, драмы с заложниками и worst case scenario[5] в полном объеме. Значит, мы должны соблюдать сугубую осторожность. Заглянув в растрепанные сквозняком документы, Хультин продолжил: — В самолете больше ста пятидесяти человек, мы не можем загнать всех в старый ангар и проверять по одному. Мы их там просто уморим. Значит, остается: тщательный контроль паспортов в нашем присутствии, особое внимание обращать на путешествующих в одиночку мужчин среднего возраста европейского типа. На рейсе бизнес-класса таких наверняка будет немало. Кроме того, таможня снабдила нас веб-камерами, которые позволят пограничникам незаметно вести съемку фотографий во всех паспортах. Вы будете сидеть в кабине вместе с пограничниками, но пассажирам вас видно не будет. Я просил сократить количество контрольных пунктов до двух: возникнут очереди, но так легче держать ситуацию под контролем. В эти две кабины мы посадим Вигго и Черстин. Главное — тщательность, внимательность и осторожность. Действовать только в самом крайнем случае, во всех остальных — связь по рации. Часть маршрута до паспортного контроля, которая проходит через транзитную зону, трудна для наблюдения из-за большого количества баров и магазинов, однако она не должна вызвать особых проблем, так как там нет ни одного выхода на улицу. В транзитной зоне я посажу полицейских из районного отделения и Арто. Значит, ты, Арто, идешь к соответствующему выходу и принимаешь под свое командование группу местных полицейских. Но вас не должны обнаружить. Ваша задача — проследить, чтобы все пассажиры дошли до паспортного контроля. Посади людей в туалетах, в магазинах, во всех возможных местах, этих мест не так много. Остальные члены группы будут находиться в зале прилета и на улице: если что-то случится, то скорей всего именно там. Собственно, задача Арто — просто препроводить всю эту толпу на пункты пограничного контроля. Пастух и овцы. — Паршивые овцы, — пробурчал Сёдерстедт почти беззвучно, но Йельм услышал и строго покосился на соседа. Бросив нерешительный взгляд вниз, где тонкой лентой извивалось шоссе Е-4, над которым они летели, словно наполненная гелием баржа, и нарочито педалируя свое финско-шведское произношение, Арто Сёдерстедт спросил: — Будут ли в это время приземляться другие самолеты? Хультин снова углубился в разлетающиеся листочки. — Нет, в непосредственной близости других рейсов нет. — А где стоят автоматчики? — Поблизости. Но только на крайний случай. — СЭПО[6]? — спросил Сёдерстедт. Арто Сёдерстедт всегда спрашивал про СЭПО. Деятельность их группы во многом пересекалась с интересами Службы безопасности, что неизбежно вызывало накладки, нарушения и конфликты. Все члены группы хорошо помнили, как во время работы над “убийствами грандов” им приходилось преодолевать саботаж СЭПО. — Думаю, они тоже будут там, — ответил Хультин, еле слышно вздохнув. — Но поскольку нас они все равно ни о чем не оповещают, будем действовать так, будто их нет. Расклад следующий: вы знаете, что из зала прилетов ведет только один коридор, возле таможенников он раздваивается, площадка имеет Т-образную форму, прямо за ней — главный выход. Там нужно поставить по одному человеку с каждой стороны. Это будут Хорхе и Гуннар. Пауль и я постараемся, не вызывая подозрений, стоять где-то возле багажной ленты, чтобы иметь перед глазами весь зал выдачи багажа. Таким образом, у нас получится четыре “линии обороны”. Сначала у выхода из самолета — Арто и его люди, потом на паспортном контроле — Черстин и Вигго, потом в зале выдачи багажа — Пауль и я, и, наконец, у выхода на улицу — Хорхе и Гуннар. Все ясно? — Идея понятна, — сказал Йельм. — Непонятно, что делать с сотней невыспавшихся похмельных пассажиров самолета. Хультин сделал вид, что не слышит эту реплику, и продолжил: — Все это делается для того, чтобы мы могли быстро переключиться с плана А на план Б. Если мы получим фамилию этого человека до того, как пассажиры попадут на паспортный контроль, мы сконцентрируем наши силы там. И возьмем его тепленького на месте, если, конечно, он не поменяет документы еще в самолете. Понятно? Тогда основная тяжесть работы ляжет на Вигго и Черстин, находящихся в кабинах. И мы перейдем к плану Б, а пока мы не имеем ни малейшего представления о том, кто он, действуем по плану А. Сейчас… 7.34, и в любой момент может позвонить… — тут мобильный Хультина заверещал какую-то песенку из мультфильма про Микки-Мауса, и он, быстро нажав кнопку, закончил фразу: — …может позвонить спецагент Ларнер. Хультин ответил на входящий звонок и отвернулся. Шоссе под ними теперь петляло между полей, отравленных автомобильными выхлопами, по полям там и сям ползали маленькие упорные тракторы. Был ясный день позднего лета, однако глаз уже отмечал неявные, но многочисленные приметы осени. “Вот и лето прошло, — печально подумал Йельм. — На Швецию надвигается осень”, — снова услышал он свой внутренний голос. Впереди, за полями показалось странное сооружение. — Арландастад[7]? — спросила Черстин Хольм. — Его ни с чем не спутаешь, — отозвался Арто Сёдерстедт. — Значит, осталось минут пять лёту, — сказал Гуннар Нюберг. — But why[8]? — вдруг громко произнес Хультин. Потом помолчал, слушая собеседника, и нажал кнопку мобильного. — Нет, — сказал он, — им не удалось установить его личность. Похоже, убийца сдал билет от имени убитого им шведа и тут же купил его для себя, естественно, под вымышленным именем. Вымышленное или нет, но оно бы нам все равно пригодилось, и я не понимаю, почему нужно столько времени, чтобы установить, кто из пассажиров последним купил билет на этот рейс. До поступления новой информации продолжаем разрабатывать план А. Вертолет свернул в сторону от магистрали и полетел над лесом. Он приземлился в международном аэропорту Арланда за двадцать четыре минуты до прибытия рейса “SK-904” из Нью-Йорка, а еще через пять минут все члены “Группы А” уже находились на своих местах. Чавес быстро занял позицию в главном вестибюле. Пробравшись через пока еще редкую толпу путешественников, он уселся на скамейку возле автомата с кока-колой, откуда ему было отлично видно всю подотчетную территорию и людей, проходящих через таможню. Взгляд его сразу стал внимательным и цепким. Концентрация — максимальной. Полминуты спустя свое место занял и Гуннар Нюберг, уже почти пришедший в себя после путешествия на вертолете. Он уселся за столиком кафе, повернув потное лицо так, чтобы видеть и свою половину вестибюля, и Чавеса. Испытывая непреодолимое желание взбодриться, он заказал энергетический напиток, который помнил еще по тем временам, когда занимался бодибилдингом, но, опрокинув залпом пол-литра жидкости, пришел к выводу, что современные напитки — бурда, настоянная, очевидно, на потных носках и майках. Как бы то ни было, но водный баланс он восстановил, одновременно восстановив и запас скептицизма. Пока эти двое рассаживались по местам, пятеро остальных прошли линию таможенного контроля в противоположном основному потоку направлении. Остановившись возле заметно нервничающих таможенников, Хультин перекинулся с ними парой слов, а четверка его сотрудников двинулась дальше, в зал выдачи багажа. После разговора с таможенниками Хультин выбрал себе место в конце длинной очереди к окошку обмена валюты — оттуда хорошо просматривался зал. Следующим от группы отделился Йельм — он замер возле неподвижной багажной ленты, стараясь как можно меньше походить на полицейского. Но чем больше он старался, тем хуже у него получалось. Поняв, наконец, что еще немного — и на голове у него включится мигалка и завоет сирена, он бросил свои старания и тут же, как ни странно, стал держаться намного более естественно. Сев на скамью, он стал “читать” брошюру, не понимая ни строчки из прочитанного. Нурландер и Хольм прошли еще немного вперед и встретились с важным чиновником, который провел их в кабины паспортного контроля, где их усадили на маленькие неудобные табуретки позади пограничников. Даже если бы кто-то из посторонних и увидел их, то подумал бы, что это резервные сотрудники, отдыхающие в ожидании большого наплыва пассажиров. Арто Сёдерстедт остался один. Он миновал очередь людей, стоящих на паспортном контроле, и, обогнув медлительных пассажиров, устремился дальше, к эскалатору, ведущему в транзитную зону. Ему не пришлось сверяться с мониторами, чтобы найти нужный выход. Достаточно было посмотреть на группу мужчин, сидевших с целеустремленным и очень “полицейским” видом возле выхода номер десять, и все сразу стало ясно. Сёдерстедт собрал полицейских и расставил их по местам. Быстро оценив ситуацию, он понял, что по-настоящему уединенным местом в этой зоне являются только туалеты, направил в каждый из туалетов по полицейскому и проверил, чтобы двери служебных помещений на этаже были заперты. Оставались бутики такс-фри[9], бары и кафе. В баре он поставил констебля Адольфссона, которого с большой натяжкой можно было принять за подгулявшего туриста. В транзитной зоне пока еще было немноголюдно. Сёдерстедт плюхнулся на стул возле выхода десять и стал ждать. Мимо него тянулись отдельные запоздавшие пассажиры с предыдущих рейсов. Небольшое движение, вдруг начавшееся в зале, заставило его надеть на ухо ненавистную улитку телефонной гарнитуры — Сёдерстедту всегда казалось, что она давит ему на мозги. Рядом с названием рейса “SK-904” из Нью-Йорка на мониторе замигало роковое словечко “приземлился”. Сёдерстедт перевел взгляд направо и через большое панорамное окно аэропорта увидел движущийся самолет. Нажав на кнопку под брючным ремнем, он откашлялся и произнес: — Гриф приземлился. * * * Он встал с кресла, поправил галстук, повесил на плечо сумку и замер, закрыв глаза. Дети капризничали, родители кричали то истошно, то просто сердито. Обученный персонал с натренированными улыбками умело сдерживал напор пассажиров второго класса. Он стоял совершенно спокойно. На него никто не обращал внимания. Он ни с кем не встречался взглядом. Он никогда ни с кем не встречался взглядом. Скоро очередь пришла в движение. Пробка рассосалась, и он неспешно двинулся вперед: сначала по самолету, потом по гулкому металлическому полу перехода, потом через шаткий рукав. Он приземлился. Он прибыл на место. Теперь круг замкнется.