* * * Хорхе Чавес пытался представить себе, как Йельм работал в паре с Эрнстссоном. Так же, как с ним? Или они были более близкими друзьями? Хорошо ли они понимали друг друга? Сидя в грязном помещении, когда-то принадлежавшем “ИКА”, Чавес незаметно изучал их. Ему показалось, что Йельм держится натянуто и чуть отстранение, словно испытывает перед бывшим коллегой чувство вины. А может, он, Чавес, необъективен? Положение у наблюдателей было трудное. Да, они отлично видели, как почти прямо под ними Йылмаз вел запрещенную законом торговлю, но увидеть это можно было, только прижавшись щекой к колючему полу, усыпанному крысиными какашками. Чтобы немного упростить задачу, они скотчем прикрепили к отверстию миникамеру и наблюдали за происходящим на мониторе, сидя перед ним втроем на корточках. Через импровизированный drug store[48] Йылмаза шел нескончаемый поток клиентов. Здесь были представлены все слои общества: от реликтовых представителей шестидесятых годов, за столько лет чудом избежавших передоза, до деток из буржуазных семей, едущих на рейв-пати[49] с каким-нибудь дурацким названием, от личного секретаря важного босса, присланного с тайным поручением, до проститутки с последней стадией СПИДа. И если раньше у Йельма сохранялась ностальгия по прежней работе, то теперь она исчезла без следа. Сам Йылмаз сидел, как паша, на старом холодильнике, из другого холодильника он доставал заказы. Он властвовал безраздельно. Он мог вознести человека в рай или отправить в ад. И наслаждался мгновениями власти, помахивая перед очередным посетителем ключами от рая. Йельм был в бешенстве от происходящего. Его злили не только унижения, которым подвергали себя эти люди, но и то, что время шло, а Гурра не появлялся. Скоро прием у Йылмаза завершится, и день будет выброшен впустую. Прошло три часа. День начал клониться к вечеру. В старых складских помещениях стало сыро и промозгло. Поток посетителей начал редеть. Вот еще один юнец из благополучной семьи пришел за пилюлями веселья — яркими таблетками с нарисованными на них смешными человечками. Парню было лет шестнадцать-семнадцать, он с уверенным видом подошел к “паше”, оставив сзади приятеля. Пока он брал таблетки у Йылмаза, его приятель стоял спиной к камере — руки в карманах, плечи подняты, нога нервно постукивает по полу. Но вот он бросил через плечо испуганный взгляд. Йельму этого было достаточно. Его тело содрогнулось в конвульсиях. Едва он успел отскочить в сторону, как его вырвало. Удивляясь реакции собственного организма, Йельм задохнулся от чувства вины и стыда. Перед его глазами, как перед глазами умирающего, промелькнула вся его жизнь. Все ошибки, все промахи в воспитании сына пронеслись в эти секунды перед его внутренним взором. Когда полминуты спустя он снова взглянул на монитор, не обращая внимания на недоумевающие лица коллег, Дан все еще стоял спиной к камере. Его приятель временно прекратил торговлю. Место покупателя занял какой-то вконец опустившийся наркоман и начал переругиваться с Йылмазом. — Это Гурра, — прошептал Сванте Эрнстссон. Но Йельму было все равно. Он вскочил, с грохотом опрокинув стул, и рванулся вниз. Все стоящие внизу люди подняли головы, теперь они смотрели прямо в камеру. Сделка была прервана, и на глазах ошарашенных полицейских Йельм, рыча, как разъяренный лев, влетел в комнату с оружием наперевес. Только тогда Эрнстссон и Чавес опомнились и кинулись следом. Йельм держал всех под прицелом. Огромный охранник Йылмаза лежал лицом вниз на полу. Йельм вытащил у него из брюк массивный ковбойский пистолет и легонько ткнул этим пистолетом Йылмаза в лоб. Подоспевший Чавес взял на себя охрану Йылмаза и его бодигарда[50]. Гурра попытался незаметно ускользнуть, но Эрнстссон поймал его и сбил с ног. Йельм подошел к парню, старательно затаптывавшему в грязь пилюли радости. Взяв его за воротник, он приблизил свое лицо к его мертвенно-бледному лицу так, что теперь их разделяла лишь пара сантиметров наэлектризованного пространства. — Твою рожу, подонок, я хорошо запомнил. Йельм почувствовал, что парень обмочился, и отпустил его. Парень, всхлипнув, осел на пол. Йельм повернулся к сыну. Тот стоял, удивленно глядя в дверной проем. Рот его открывался, но слов не было слышно. — Марш домой, — без выражения произнес Йельм. — И будь там. Дан выскочил в дверь и исчез. Его приятель дико смотрел на Йельма. — Вон отсюда! — рявкнул Йельм. Парень выскользнул за дверь. Йельм повернулся к Гурре, лежащему на спине в куче мусора возле ног Эрнстссона. За привычной наглой ухмылкой угадывался испуг. — Андреас Гальяно, — проговорил Йельм раздельно. — Чё-то не пойму, о чем речь? Йельм наклонился. По его лицу было видно, что шутить он не намерен. Гурра понял это. — Спрашиваю еще раз, — вкрадчиво проговорил Йельм. — Его посадили… С тех пор мы не виделись… — Но?.. — Но он… он… — Выбора у тебя нет. Скажешь — будешь жить, будешь молчать — сдохнешь. — Да ладно… черт… Все равно он с нами теперь не больно-то общается, слишком важный стал. У него хата где-то на севере. Кажется, в Риале. У меня адрес записан. В записной книжке. — Ты меня удивляешь, — сказал Йельм, доставая из нагрудного кармана Гурры пачку мокрых листков бумаги. — Носишь с собой записную книжку. Да еще с адресом беглого преступника. — У меня все зашифровано, — философски заметил Гурра. — Он у меня записан как Ева Свенссон. Йельм нашел адрес. Он вырвал страницу с адресом Евы Свенссон из Риалы и засунул остальные листы в карман Гурры. Вдалеке послышался вой сирен. Эрнстссон вызвал подкрепление. Йельм и Чавес отвели Гурру в дальний угол, где уже стояли Йылмаз и его охранник. — Ты займешься ими, Сванте? — спросил Йельм и пошел к выходу. — Пригляди за ними минутку, — попросил Эрнстссон Чавеса и отвел Йельма в сторонку. — Из-за тебя мы потеряли классное место для наблюдения, — сказал он, и в голосе его ясно слышалось разочарование. Йельм закрыл глаза. Об этом он даже не подумал. — Мне очень жаль, что так получилось, — тихо сказал он. — Непредвиденные обстоятельства… Отступив на шаг, Сванте Эрнстссон смерил коллегу взглядом, потом сказал: — А ты здорово изменился. — И, не глядя на Йельма, добавил: — Надеюсь, с Даном все будет в порядке. Йельм тяжело кивнул. — Идите, — сказал Эрнстссон. — А этими я займусь. Порадую Лагнмюра. * * * В машине Йельм вспомнил, что нужно позвонить Хультину. Не вдаваясь в детали, он рассказал Хультину о происшедшем, и тот обещал связаться со Стеном Лагнмюром, чтобы по возможности сгладить ситуацию. Закончив разговор, Йельм погрузился в свои мысли. Чавес до сих пор не мог прийти в себя от изумления. Все произошло так быстро! На Йельма он теперь смотрел новыми глазами, и нельзя сказать, чтобы этот новый Йельм ему не нравился. Про сына он решил его не спрашивать, тем более что только в районе Шерхольмена до него дошло, что тот парень был сыном Йельма. — Вот оно что! — вырвалось у него. Йельм повернул к нему отрешенное лицо и тут же опять забыл про Чавеса. Через Стокгольм они не поехали. Теперь с севера на юг можно попасть, минуя центр. Правда, городу это удовольствие обошлось недешево. Где-то в районе Норртулль Чавес смог привести в порядок свои мысли. Хотя они с Йельмом не обменялись ни словом, было ясно, что путь их лежит в Риалу. Судя по адресу, дом стоит где-то на отшибе, в лесу. Что их ждет там? — Мы одни туда поедем? — спросил Чавес. Ответом ему было молчание. Йельм даже не повернулся от окна. — Ты уверен, что можешь сейчас работать? — уже более настойчиво повторил Чавес. Йельм посмотрел на него. Вид у него по-прежнему был отрешенный. Или теперь он стал решительным? — Да, могу. Мы поедем туда одни, — сказал он. — Если посмотреть на дело объективно, во Фрихамнене вполне могла быть разборка между наркодилерами. Тогда в Риале нас ждут не очень приятные сюрпризы. Дом Гальяно может быть базой наркосиндиката. — Зачем тогда отмывать до блеска машину в Фрихамнене? — Может, это сделал тот, второй, которого тоже убили. Может, он был иностранным партнером. Когда эти двое стали не нужны, от них избавились. Не исключено, что дом охраняют. — Не исключено, — согласился Йельм. — Но давай пофантазируем. Бери ручку и листок, и я возьму ручку и листок, запишем, что нас там ждет, и спрячем в карман. Потом сравним. Чавес рассмеялся и написал. Они обменялись с Йельмом листочками. И положили их в карманы. Потом Йельм опять погрузился в свои мысли. Невидящим взглядом он смотрел на косые струи дождя за окном. Отцовство. Как легко нанести непоправимый вред. Не к месту сказанное слово, не найденное время, излишняя жесткость, требовательность и, наоборот, отсутствие требований. Прогнившая изнутри семья. Что лучше — молчание, постоянные ссоры, развод? Лед, в котором навеки замерз Лабан Хассель? Или адский пламень взаимных упреков, безумие постоянных ссор, готовых вспыхнуть из-за малейшей искры? Прошлое лето, “убийства грандов”, расставание с женой — за всем этим родительские обязанности отошли на второй план, и как это сказалось на детях-подростках? А еще ведь есть гены. Сейчас много болтают о наследственности. Якобы в жизни может происходить все, что угодно, важно, какая программа заложена в наших генах. Если это так, то Пауль Йельм зря корил себя: его сын пошел к торговцу наркотиками не потому, что Йельм в свое время пренебрег отцовскими обязанностями, просто в сыне проснулся вредный ген, и воспитание пошло ему не впрок. Но Йельм отказывался в это верить. Так или иначе, это его вина. Когда он провинился? Когда не мог без тошноты менять сыну памперсы? Когда выбирал в разговоре с ним подчеркнуто “мужской” жаргон? Или всему виной его работа? В чем и когда он провинился? Йельм знал, что ответов много. На работе легче. Один ответ, один виноватый. Поле зрения сужается. Все, что запутывает и осложняет главное, отсеивается. Дождь льет как из ведра. Два охотника едут в северном направлении по Норртельевэген. Два листка бумаги жгут их карманы. * * * В Риале был центр, очень маленький, но большинство людей жили в коттеджах, расположенных довольно далеко друг от друга в сосновом лесу. Глядя в карту, Йельм и Чавес все больше удалялись от центра, в конце концов дорога превратилась в тропинку, а лес стал непроходимым. — Стоп, — скомандовал Йельм, уткнувшись носом в подробную полицейскую карту.