— Ответьте на этот вопрос и вы найдете преступника, — спокойно ответил Ларнер. — Но все не так просто. У нас есть еще и литературный критик, и дипломат, и торговец наркотиками. Можно сказать, жертвы на любой вкус. — Извините, — сказала она смущенно. — Просто это очень тяжело. — Вот поработаете с этим делом лет двадцать, тогда узнаете, что значит “тяжело”. Черстин положила трубку и заставила себя читать дальше. Трудность состояла в том, чтобы не строить гипотез, а просто воспринимать факты, не создавая ничего своего. Расширять поле зрения, не сужая его. Ждать, пока наступит подходящий момент. День ушел на то, чтобы получить более или менее полное представление о материале. Вечер тоже. Экскурсию по Манхэттену пришлось опять отложить. На следующий день они начали потихоньку сужать поле зрения и прочесывать тысячи страниц в поисках потенциального “шведского следа”. Почему он приехал в Швецию? Где искать ответ на этот вопрос? Йельм занялся одиннадцатой жертвой, норвежцем физиком-ядерщиком Атле Гундерсеном. Он позвонил в Калифорнийский университет и попытался найти шведских коллег Гундерсена, общавшихся с ним в начале восьмидесятых, нашел его семью в Норвегии. На это ушло полдня с нулевым результатом. Хольм тем временем занималась Крисом Андерсоном, членом “Крутой команды”, имевшим шведских предков. Она даже позвонила ему. Он разговаривал нехотя. Устав от многократных расспросов, он не хотел снова поднимать эту тему. Вьетнам был давно, оставьте в покое, не бередите воспоминания, которые и так не дают спать по ночам. Да, они делали страшные вещи, но тогда была война, они работали почти под непосредственным руководством президента, выполняли приказания. Нет, он не знает, как точно осуществлялось руководство группой, но данные об этом должны быть в материалах следствия. Он был близким другом Уэйна Дженнингса, но после войны они разошлись. Нет, Андерссон не поддерживает связи с родиной предков, он даже со своими родителями почти не общается. Они искали дальше, дальше. Но лишь только на горизонте начинал брезжить огонек надежды, Ларнер, не теряя терпения и вежливости, тушил его плотным одеялом. Складывалось впечатление, что Ларнер успел подумать обо всем. Теперь они по-другому относились к проделанной им работе. Гипотез и идей не было, потому что их неоткуда было взять. Ларнер сохранил холодность ума и не поддался искушению выдвигать безумные гипотезы за отсутствием здравых. Двигаться дальше, когда двигаться некуда — задача не из легких. Они чувствовали — и говорили об этом, они вообще много разговаривали, из любовников они теперь почти стали друзьями — так вот, они чувствовали, что не хватает какого-то маленького кусочка, чтобы мозаика сложилась, и от этого становилось неспокойно, хотя вроде бы и повода для беспокойства не было. — Мы что-то упускаем, — сказал Пауль однажды вечером, сидя в ресторане отеля. К этому времени они уже расстались с мечтой побывать где-нибудь, кроме офиса ФБР, такси или гостиницы. Йельм регулярно поддерживал связь с домом. В первые дни, страдая от неопределенности своих отношений с Черстин, он с трудом заставлял себя звонить Силле, но постепенно, по мере того как отношения с Черстин освобождались от всего личного, звонки домой стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Он даже скучал по Силле — когда время оставалось. — Упускаем? — переспросила Черстин, продолжая жевать кусок тушеной трески. — Мы все время что-то упускаем. Чем больше находим, тем больше упускаем. Она сделала глоток вина. Йельм смотрел, как двигается ее кадык. Находясь так близко от нее, перестал ли он считать ее красивой? Нет, не перестал. Но его желание нашло альтернативный выход, которого раньше не было. — Мне кажется, мы уже знаем достаточно. — Что мы тогда здесь делаем? — Ищем импульс. Слабый электрический разряд, который свяжет и приведет в движение все разрозненные частицы. — Ты романтик, — сказала она и улыбнулась. Он видит ее улыбку слишком часто, и она уже не возбуждает его? В голову лезли нелепые мысли. Они перестали считать дни. Сидели как рыбы в аквариуме. Однажды утром в дверях показался Ларнер. Возбужденный, с пистолетом под мышкой. — Не устали? — заорал он с порога. Четыре воспаленных глаза скептически посмотрели на него. — А что вы скажете насчет настоящей работы? Иностранные наблюдатели участвуют в операции против наркомафии. Йельм и Хольм обменялись взглядами. Пожалуй, разминка им сейчас не помешает. Они побежали за Шонбауэром по коридору. Пол под его тяжестью вибрировал, словно сейсмический пояс переместился с западного на восточное побережье. — Значит, так, — сказал Ларнер, — сейчас мы помогаем ATF[63]. После того, как наш К переехал к вам, нас не знают чем занять. Остальные серийные убийцы штата находятся на попечении других сотрудников. А мы отправляемся к наркоманам в Гарлем, вам представляется шанс посмотреть американской действительности прямо в лицо. Не отставайте. Они уже были на улице. Тут же подъехал огромный черный американский автомобиль, Черстин и Пауль запрыгнули в него и сели рядом с Ларнером и Шонбауэром. Все четверо поместились на заднем сидении. Оба агента были в куртках с яркими желтыми буквами ATF. Как похоронная процессия, у которой могут украсть покойника, кавалькада, состоящая из одних черных машин, на скорости протиснулась через заторы и пробки и прибыла в северный Манхэттен, район, где жили те, кто потерял надежду, кто был принесен в жертву, кто умер еще при жизни. Фасады домов становились все более ветхими, и вскоре шведам стало казаться, что они находятся где-то в разбомбленном городе. Среди встречных людей попадалось все больше темнокожих, потом белых не стало видно совсем. Метаморфоза хоть и страшная, но логичная: из белого Даунтауна они переехали в черный Гарлем. Закрывать на это глаза, бессмысленно. Это факт. Машины вереницей выстроились вдоль улицы. Из них выскочили одетые в куртки ATF люди с оружием наперевес и, построившись рядами, бросились в заброшенный полусгоревший сад, сметая на пути всю уцелевшую растительность. — Не подходите близко, — предупредил Ларнер и примкнул к бегущим. Они растянулись вдоль дороги, отделяющей сад от следующего квартала. Взгляды всех были устремлены на старый дом, один из двух, чудом уцелевших в этом квартале. Дом был окружен отрядом автоматчиков в форме ATF. Их было много, они стояли, прижавшись к грязным глинистым стенам, которые, казалось, того гляди растрескаются под палящим солнцем. Над асфальтом дрожало горячее марево. Было тихо и безлюдно. Вместо черных лиц черные куртки и желтые надписи. Несколько голубей сорвались с места и облетели дом, совершая странные восходящие круги, словно стремясь к солнцу. Единственное облачко растворилось в вышине. Все застыли в ожидании сигнала. Немая сцена. Так во время съемки ждут сигнала фотографа. И вдруг все пришли в движение, все одновременно бросились внутрь развалин — целая армия сильных муравьев пошла на штурм старого муравейника. Шведы остались на улице одни — парочка беззащитных иностранных обозревателей, которых того и гляди затянут в какой-нибудь подъезд и дадут на собственной шкуре попробовать американской жизни. Из дома доносились одиночные выстрелы, слегка приглушенные, похожие на голливудские спецэффекты. Потом раздалась короткая автоматная очередь, снова выстрелы. Негромкий взрыв. И спустя всего несколько минут — полная тишина. В дверях показался человек, черный человек в черной куртке. Он помахал им рукой. Они не сразу поняли, что это Ларнер и что он подзывает их к себе. — Пойдемте, — предложил он. — Посмотрите, как мы живем. В воздухе стояла густая пыль, ее кристаллики заблестели на солнце, едва Ларнер открыл дверь дома. Сразу запершило в горле. Оказалось, что это не пыль, а порошок — они вдохнули наркотик. На первом этаже несколько крупных чернокожих мужчин лежали на полу, обхватив руками затылок. Охранники, которым уже нечего было защищать. Двое скрючились в странных позах возле стены. Из открытых ран по капле сочилась кровь, постепенно густея и застывая на воздухе. Ларнер поднялся этажом выше. Комната за комнатой, в каждой химическая лаборатория, разбитые колбы, перевернутые бутылки, чадящие газовые горелки и густое облако пыли. Труп среди осколков на столе, изуродованное выстрелами тело покрыто слоем беловатой пыли, которая на глазах краснеет и коркой покрывает мертвое тело. Здесь тоже на полу люди, руки на затылке. Тишина. Штиль после бури. Тишина перед бурей. Следующий этаж. Третий. Тоже лаборатория, но аппаратура другая. Пластиковые пакеты порваны, белое содержимое летает в воздухе, как туман над озером. Руки на затылке. Мертвый человек свесился из окна. Кусок стекла, как плавник акулы, торчит из живота. Окна открыты. Порошок разлетается над городом. Одурманенные голуби звучно воркуют. Белый ветер носится по этажам, залетает в дальнюю комнату, где лежат аккуратные пачки долларов. Порыв воздуха разрывает бумажную ленточку, подхватывает зеленые бумажки. Они кружатся по комнате, их ловят. Комната начинает вертеться, коричневое пятно на джинсах лежащего человека расплывается. Они стоят в самой дальней комнате. Ларнер улыбается. Его улыбающееся лицо вдруг разваливается пополам. Половина головы взлетает вверх, снова падает. Кожа отделяется от черепа, мертвое лицо хохочет разверстой пастью, под этот смех кожа опять прилепляется на место. Йельм, спотыкаясь, идет к окну, жадно хватает ртом грязный, но хотя бы не отравленный воздух. — Вы просто надышались, это пройдет через несколько секунд, — успокаивает Ларнер. Черстин садится на пол у окна, обхватывает себя руками. Йельм держится за подоконник, стараясь сконцентрировать взгляд на каком-нибудь предмете. Голова кружится. За его спиной начинается движение. Тишина взрывается голосами и звуками. Лежащих людей поднимают и выводят, раздаются крики, ругань. Пауль и Черстин этого не видят. Пара голубей легко и непринужденно появляется откуда-то с небес и устраивается на соседнем доме. Они неподвижно сидят на коньке крыши. Единственная неподвижная точка в плывущем мире. — Постарайтесь некоторое время не дышать, — раздается за спиной голос Ларнера. — На ошибках учатся. Он их проучил. Только сейчас Йельм понял, что Ларнер их проучил. Однако глаза его не отрываются от голубей. Голуби уже покинули крышу и что-то клевали внизу, потом снова взлетели, но еще оставались в пределах видимости. Йельм смотрел, как они выполняют фигуры высшего пилотажа, точно повторяя движения друг друга. Оказавшись в радиусе наркотического зловония, они резко взлетели вверх и стали планировать в загрязненном воздухе, пока наконец не опустились на карниз дома напротив. Йельм перевел взгляд на окна верхнего этажа. Сначала за грязным, отливающим на солнце стеклом ничего не было видно, но постепенно глаза привыкли и стали различать силуэты. Мужчина и мальчик. Отец поднимает руку и бьет сына — классический, унаследованный из глубины веков жест — пощечина, один раз, другой, третий, много раз одно и то же движение, которое как будто специально повторяют, чтобы привлечь внимание Йельма. Постепенно это повторяющееся действие вытесняется статичной картинкой, которая, многократно умножаясь, проецируется в сознании Йельма: сын смотрит на ударившего его отца, взгляд сына, буря чувств в его душе. На эту картинку наслаиваются другие: Лабан Хассель, снизу вверх глядящий на своего отца, его собственный сын, Дан, дети Гуннара Нюберга — каждый из них снизу вверх смотрит на своего отца. И, наконец, К. Он тоже среди них, он снизу вверх смотрит на… К. Дурная кровь живуча. — Черт! — громко воскликнул Йельм. Черстин с трудом поднялась на ноги и уставилась на него. Она поняла: произошло что-то, из ряда вон выходящее. — Вот оно! — заорал Йельм, как сумасшедший. Он чувствовал затылком взгляды людей из ATF. Но ему было все равно. — Что? — еле смогла выговорить Черстин, голос ее не слушался. — Импульс, — вдруг совершенно спокойно ответил Йельм. — Все очень просто. Он развернулся и пошел к Ларнеру, который издали скептически разглядывал его. — I’ve got him[64], — сказал Йельм, не сводя глаз с лица Ларнера. Еще мгновение, и он уже мчался вниз по лестнице. Ларнер вопросительно посмотрел на Черстин. Она кивнула, и они побежали следом. А Йельм уже стоял возле дома и разговаривал с Шонбауэром, который только-только закончил грузить такого же, как он сам, великана в одну из черных машин. Шонбауэр сел за руль, Йельм запрыгнул к нему, Черстин и Ларнер — за ними. Машина тронулась. Йельм не говорил ни слова. Взгляд его был устремлен в одну точку. — Что мы будем делать? — спросил Ларнер через четверть часа. — Посмотрим фото, — сказал Йельм. Больше он не проронил ни звука до самого офиса ФБР. Они прошли по коридору. Йельм первым вошел в кабинет Ларнера. Одним рывком достал папку с бумагами Уэйна Дженнингса и стал лихорадочно листать фотографии. Вот та самая, страшная, с вьетнамцем, но ее Йельм отложил в сторону. А вот снимок, где Дженнингс был запечатлен с ребенком на коленях. — Кто это? — спросил он. — Сын Дженнингса, — удивленно сказал Ларнер. — Ламар. Йельм положил фотографию на стол и указал на нее. Вылитый ковбой, не хватает только ковбойской шляпы: джинсы, красно-сине-белая фланелевая рубаха, коричневые ботинки из змеиной кожи испачканы в песке. Рука Дженнингса лежит на голове ребенка, но он не улыбается, его лицо бесстрастно, холодные синие глаза смотрят прямо в камеру. Рука отца как будто придавливает сына к земле, чтобы он знал свое место. Мальчику на фотографии лет десять, он тоже синеглазый и светловолосый, но уловить его взгляд трудно. Однако стоит присмотреться повнимательнее, как замечаешь в его глазах пустоту, будто тело мальчика лишь скорлупа, внутри которой ничего нет. — Вот К, — сказал Йельм. — Они оба. Выйдя из состояния одержимости, он наконец стал самим собой и заговорил как нормальный полицейский. — Что стало с семьей Дженнингса после его смерти? — откашлявшись, спросил он. — Несколько лет они жили на прежнем месте. Потом жена покончила с собой. Сын попал сначала в детский дом, потом к приемным родителям. — Сколько лет было мальчику? — Если не ошибаюсь, ему было одиннадцать, когда погиб Дженнингс. — Я думаю, он все видел. — Что все? Йельм пригладил волосы и постарался изъясняться внятно: — Он видел, как “работает” отец. Набрав побольше воздуха, он продолжил: — Это объясняет разницу между первой и второй серией, это также объясняет, зачем К приехал в Швецию. Первая серия — дело рук Уэйна Дженнингса, как вы и предполагали, Рэй. Он профессионально казнил людей, с какой целью — поговорим позже. Вторая серия — дело рук человека, пережившего тяжелую психическую травму. Сына Дженнингса. В возрасте девяти-десяти лет он, видимо, застал отца за “работой” и пережил сильное потрясение. Но этот эпизод был кульминацией, которой предшествовали все прочие составляющие “счастливого” детства: побои, безразличие, равнодушие и прочие “радости”. Когда отец умер, его щипцы достались сыну. Он видел, как отец с их помощью выполнял страшные действия, которым место лишь в кошмарных снах. Малейшие движения отца навеки запечатлелись в памяти сына. Сын сохранил щипцы, хотя они ему вроде бы ни к чему, он не убийца, он сам жертва. Но проходят годы, и в его жизни что-то происходит. Например, он откуда-то узнает, что отец не погиб. Я убежден, что Уэйн Дженнингс жив, что его смерть — просто инсценировка, хотя и сложная, предполагающая наличие некоторых дополнительных возможностей, которые у Дженнингса, без сомнения, были. Перед тем как залечь на дно, Дженнингс совершает еще парочку убийств, прежде всего чтобы запутать вас, Рэй, и так сказать, посмертно реабилитироваться. После семнадцатого и восемнадцатого убийства вы предстаете перед судом. Дженнингс наконец уезжает из страны. Убийства прекращаются. Вдова Дженнингса сводит счеты с жизнью — то ли она вдруг узнает, что ее муж — кентукский убийца, то ли знает об этом давно и ломается от тяжести ноши. Когда, уже будучи взрослым, сын узнает, что отец жив, он понимает, что смерть матери тоже на его совести, и находит конкретного виновника всех своих бед. Душа молодого человека искалечена, жизнь беспросветна. Он становится убийцей. Он нападает на своих жертв в припадке безумия, возможно, выплескивает негативные эмоции, возможно, удовлетворяет жажду убийства, точно мы пока не знаем, но все это лишь подготовка к единственному убийству — убийству отца. Каким-то образом он узнает, что отец живет за границей, в Швеции, и решает выследить его. У него есть надежное укрытие в Швеции — дом, расположенный в удобном месте, в нескольких милях к северу от Стокгольма. Туда он отправляется с фальшивым паспортом и ждет. Что происходит потом, неясно, но так или иначе у нас не один, а два кентукских убийцы. Ларнер упал в кресло и закрыл глаза. — Я так хорошо помню этого парнишку, — медленно проговорил он. — Он уже тогда казался странноватым, вы правы. Всегда сидел у мамы на коленях, молчал, вел себя почти аутично. Но это кое-что объясняет. А ты, Джерри, что скажешь? Шонбауэр уселся на стол и принялся болтать ногами, похоже, так ему было легче думать. Он болтал и болтал ногами, и вот уже скрип стола под ним сделался нестерпимым. Наконец он произнес. — Мысль смелая. Но попробовать стоит. — Кроме того, проверить ее нетрудно, — добавила Черстин. — У вас есть телефонный справочник?