Еще сохранялась крошечная надежда на то, что все происшедшее — результат стечения обстоятельств. Что кентукский убийца искал в аэропорту новую жертву и вовсе не хотел бежать из страны, что бедный Ларс-Эрик Хассель по собственной инициативе отменил поездку и выкинул билет, а его место в самолете забронировал совершенно посторонний человек с фальшивым паспортом. Однако все это вместе взятое вряд ли могло быть случайностью. И, следовательно, кентукский убийца действительно прибыл в Швецию. Вопрос только — зачем? Агент ФБР Ларнер прислал развернутый доклад. Судя по данным путевого листа, самолет вылетел из Ньюарка в 18.20 по местному времени. В 18.03 пассажир по имени Ларс-Эрик Хассель позвонил и отказался от вылета, в 18.08 освободившееся место забронировал Эдвин Рейнолдс. Выжидая пять минут, он, конечно, рисковал, но сделал это, чтобы не привлекать к себе внимания. Примерно в полночь один из уборщиков обнаружил в подсобном помещении изуродованное тело. Это было за два часа до приземления самолета. Представитель полиции аэропорта комиссар Хейден узнал две маленьких дырочки на шее жертвы и позвонил в главный офис ФБР на Манхэттене. Те, в свою очередь, связались с Рэем Ларнером, и тот подтвердил, что почерк преступника напоминает почерк знаменитого кентукского убийцы. Обследовав останки и вещи Хасселя, комиссар Хейден заподозрил, что убийца мог занять место жертвы в самолете, следующем в Арланду. Затем ночной дежурный вспомнил: один из пассажиров очень поздно отказался от рейса, так что перебронировать билет уже было нельзя, а другой пассажир забронировал место практически перед самым вылетом. Сотрудники авиакомпании, однако, имели на руках лишь общий список пассажиров, в котором не было указано, когда кто из них покупал билет. Пока ФБР лихорадочно искало человека, имеющего доступ к компьютерной базе данных, Хейден связался со шведской Уголовной полицией и через ее начальника вышел на комиссара Яна-Улова Хультина. В Швеции в это время было семь часов девять минут утра. Хейден переслал факсом все имеющиеся у него материалы — их-то и зачитывал сотрудникам Хультин по дороге в Арланду. В присланном спецагентом ФБР Рэем Ларнером докладе ничего не противоречило прежним данным и не было никаких, даже косвенных, указаний на Швецию. Зацепиться было не за что. Приходилось ждать первой жертвы. И это было невыносимо. Пока им не оставалось ничего другого, кроме как готовить себя к предстоящей интенсивной умственной деятельности. Всю вторую половину дня группа посвятила выполнению мелких поручений, которые, создавая иллюзию занятости и полезной деятельности, требовали уединения. Каждый хотел побыть наедине с собой и осмыслить происшедшее. Хультин продолжал собирать и сортировать материалы, полученные от ФБР. Хольм вернулась в Арланду проверить, не снизошло ли на кого-нибудь из сотрудников озарение, не вспомнил ли кто-нибудь что-то новое. Заодно нужно было побеседовать с экипажем самолета “SK-904” — Черстин как никто другой умела разговорить свидетелей. Нюберг на всякий случай решил прозондировать почву в мире стокгольмского криминала. Сёдерстедт закрылся в комнате и стал обзванивать все инстанции, где могли быть хоть какие-то сведения о Рейнолдсе, который теперь наверняка звался иначе. Чавес углубился в мир интернета, но что он там рассчитывал найти, оставалось для непосвященных загадкой. Нурландер по приказанию Хультина чистил электрической зубной щеткой туалеты в полицейском участке, что, очевидно, должно было рассматриваться как техническое новшество в древнем искусстве назначения наказаний. Йельм по собственному почину отправился “на дело”. Вероятность того, что кентукский убийца остался в США, была ничтожно мала, столь же мала была вероятность того, что в биографии Ларса-Эрика Хасселя можно найти объяснение его убийства. И все же Йельм отправился в издательский дом, на место работы литературного критика. Он решил не брать машину — за последний год вынужденного бездействия Йельм полюбил ходить пешком — и пошел к Норр-Меларстранд через узкую, длинную площадь Кунгсхольмсторг. Тучи, висевшие над аэропортом Арланда, видимо, отправились искать другую жертву, оставив до поры до времени Стокгольм в покое, но Йельм не мог избавиться от мысли, что непогода просто затаилась и выжидает момента, чтобы напасть на город с осенними ливнями. Светило солнце, хотя с каждым днем его свет заметно бледнел. По другую сторону залива Риддарфьерден лежала гигантских размеров кошка и нежилась в бледных лучах августовского солнца. Голова её — гора Мариаберьет — лакала воду озера Меларен жадно высунутым языком автомагистрали Сёдерледена, огромное тело — район Шиннарвик — и элегантная задняя лапа — остров Лонгхольмен — незаметно переходили в хвост — мост Вестербрун, ведущий к Мариебергу, где и находилось издательство. Единственное, что Йельм знал про Хасселя, это то, что он был литературным критиком и печатался в серьезной утренней газете в разделе “Культура”. Больше никакой информацией о Хасселе Йельм не располагал. Дорога в издательство проходила по набережной Норр-Меларстранд, затем через парк Роламбсховспаркен, где наперекор погоде играли в лапту по пояс голые подростки, хотя даже издали было видно, как у них по коже бегают мурашки. Что там говорит народная мудрость: “Потей летом, мерзни зимой”? В приемной Йельму с хорошо отрепетированным сожалением сообщили, что лифты временно не работают, и ему пришлось как следует “попотеть”. Наверху, в отделе культуры, было суматошно. Йельм попросил, чтобы его представили какому-нибудь ответственному лицу, и стал ждать, пока завотделом перестанет бегать туда-сюда с пачками опубликованных в разное время приложений “Культурная жизнь”. Тем временем Йельм внимательно изучил страницы, посвященные событиям культуры, и даже нашел там несколько статей Хасселя… Знакомство с материалами продолжалось почти полчаса, потом наконец Йельма пригласили к заведующему. Кабинет начальника был заставлен стопками книг, и, казалось, их количество увеличивается от одного взгляда на них. Заведующий отделом культуры погладил себя по седоватой бороде, протянул руку и бодро произнес: — Мёллер. Извините, что пришлось подождать. Теперь понимаете, что у нас сейчас творится? — Йельм, — представился Йельм, снял со стула пачку бумаг и сел. — Йельм, — повторил Мёллер и уселся за свой заваленный бумагами стол. Больше он ничего не сказал, но Йельм понял, что время еще не полностью стерло в памяти людей эпитеты “герой Халлунда”, “победитель убийцы грандов” и прочее. Стоит раз объявить кого-то героем, и ему уже не отделаться от этого ярлыка вовек. — Примите мои соболезнования, — без предисловий начал Йельм. Мёллер потряс головой. — До сих пор не верится. Как это случилось? Информация, поступившая к нам, была, мягко говоря, лаконична. Что нам писать в некрологе? Хорошая старая формула: “После долгой и продолжительной болезни…”, насколько я понимаю, тут совсем неуместна? — Его убили, — жестко сказал Йельм. — В аэропорту. Мёллер снова потряс головой. — В аэропорту… Какое несчастье! Я-то думал, Нью-Йорк теперь стал безопасным. “Новая модель” города. “Zero tolerance”[14], “community policing”[15] и все такое прочее. Ведь он из-за этой дребедени туда и поехал! — Из-за чего? — Он должен был описать новый мирный дух Нью-Йорка и его культуру. Вот уж действительно ирония судьбы. — Он успел что-то написать? — Нет, он собирал впечатления. Он пробыл там неделю, еще неделя давалась ему после возвращения на написание статьи. — Поездку оплачивала газета? — Разумеется, — сухо ответил Мёллер. — Ларс-Эрик Хассель работал у вас на ставке? — Да, он почти двадцать лет был сотрудником нашей редакции. — А-а, “поколение сороковых”. Мёллер устремил на него испепеляющий взгляд. — Это выражение у нас здесь не в ходу. Употребляя его к месту и не к месту, общество исказило его первоначальный смысл[16]. Йельм несколько секунд молча разглядывал Мёллер, потом не удержался и съязвил: — Сколько же стоит издательству статья про новый мирный Нью-Йорк? Половину месячного заработка сотрудника, то есть тысяч пятнадцать, со всеми налогами и отчислениями, плюс дорога, плюс проживание — еще двадцать тысяч. Итого, тысяч пятьдесят, не так ли? Мёллер помрачнел и пожал плечами. — Так нельзя считать. Одни статьи стоят дороже, другие — дешевле. Что вас конкретно интересует? — У Хасселя были контакты в Нью-Йорке? Друзья? Враги? — Насколько я знаю, нет. — Общались ли вы или кто-то из членов редакции с ним лично на прошлой неделе? — Мы разговаривали один раз. Он тогда только что вернулся из “Метрополитена”, был очень доволен. — Посещение “Метрополитена” входило в пятьдесят тысяч, выделенных на статью? Тут Йельм почувствовал, что переборщил и должен срочно притормозить, если не хочет восстановить против себя Мёллера. Он попытался сменить тон: — Нам нужно поговорить с его семьей. Каково было его семейное положение? Мёллер глубоко вздохнул и посмотрел на часы. Молодой, но уже лысоватый человек ворвался в кабинет, помахивая какой-то бумагой. — Извините, что прерываю. Время поджимает. Некролог Ларса-Эрика почти готов, осталось указать причину смерти. Или забьём на это? Но все-таки что-то написать надо… Мёллер усталым жестом показал на Йельма и спросил: — Так что нам написать? — Что его убили, — ответил Йельм. Молодой человек изумленно воззрился на него. — И всё? — наконец произнес он. — Я думаю, этого достаточно, — сказал Йельм. Молодой человек выбежал из кабинета, и Йельм через внутреннее окно увидел, как он уселся за компьютер. Быстрые и почти неуловимые для глаза движения его пальцев почему-то напомнили Йельму работу профессионального мясника. — Молодежи трудно писать некрологи, — устало произнес Мёллер. — Когда кто-то умирает неожиданно, приходится писать экспромтом, а это требует большого труда. — А если кто-то умирает “ожиданно”? — спросил Йельм. — У нас есть банк некрологов. Йельм не поверил своим ушам. — У вас есть банк некрологов для живых людей? Вы это имеете в виду? Мёллер глубоко вздохнул. — Сразу видно, что вы не очень хорошо знакомы с редакционной работой. Но давайте вернемся к нашему разговору. Итак, на чем мы остановились? — Семейные отношения. — Да. Так вот, уже несколько лет Ларс-Эрик жил один. Он был женат дважды, от каждой жены имел сына. Их адреса я вам дам. Порывшись в толстой адресной книге, Мёллер нацарапал какие-то каракули и протянул листок Йельму. — Спасибо. Каким он был журналистом? Мёллер помолчал, задумавшись. — Он был одним из ведущих литературных критиков страны. Мог вознести или утопить писателя. Его подпись под статьей всегда придавала ей некий… ореол. Знающий и многогранный критик, когда надо, мог быть очень жестким. Был несправедливо недооценен как писатель. — Он писал книги? — В последнее время нет. Но у него есть несколько настоящих жемчужин, созданных в семидесятые годы. — В вашей приемной я просмотрел старые газеты с его статьями. Создается впечатление, что он не очень любил литературу. Мёллер потеребил бороду и перевел взгляд на синеющее за окном небо. — Литература сегодня ниже любой критики, — произнес он наконец. — Ниже в прямом смысле этого слова. Мы вообще мало пишем о литературе.