— А то, — направляясь по коридору на выход, продолжал рассказывать следователь, — что, собрав улов, удочки, Иван вышел на трассу. Тут тормознул попутную машину и добрался до города. И только в трамвае, подъезжая к своему дому, вспомнил, что забыл в лесу, возле реки, дочь. Пришлось за ней возвращаться. — Ну, и артист! — вновь засмеялся Андреев. — Нет слов! — согласился Паромов. — Лицедей! Комик! В машине Андрееву пришлось объяснять недовольному водителю — тот уже домой лыжи навострил: рабочий день-то закончился — причину веселого настроения. — Представляешь, — заливался смехом Андреев, — удочки собрал, кукан с рыбой забрал, рюкзак не забыл, а родную дочь забыл! Кому-нибудь расскажи — не поверят. — Не поверят, — повеселел и водитель. — Чисто склероз второй степени, — добавил он, не отрываясь от слежения за дорогой. — Что-что? — не понял Андреев, сидевший на заднем сиденье и не расслышавший водителя. — Я говорю: вторая степень склероза, — полуобернулся водитель, произнося слова погромче. — А это еще почему? — стал выяснять любознательный эксперт-криминалист. Паромова тоже заинтересовало это высказывание шофера. — А потому, — принялся пояснять водитель, — что существует три степени склероза. И, не отрываясь от контроля за дорожной обстановкой, стал рассказывать анекдот. — Первая — это когда мужчина пришел в туалет по нужде, но там вдруг забыл, зачем пришел. Вторая — когда пришел, и помнил, зачем пришел, и нужду справил, но смыть дерьмо забыл. — А у нас всегда так, — встрял Андреев, — одни срут, а другие за ними смывают, дерьмо убирают! А первые даже и не замечают, что накакали, нагадили, словно так и должно быть! Козлы! В словах эксперта-криминалиста была правда: большинство курян, несмотря на всевозможные призывы о соблюдении чистоты и порядка, относились к этому наплевательски. Гадили бесцеремонно, где только могли. И потому город, особенно его окраины, круглый год были завалены бытовым мусором: окурками, клочками бумаги, обертками, отслужившими свою службу целлофановыми пакетами, пластиковыми и стеклянными бутылками. А в последнее время и того хлестче — одноразовыми шприцами и использованными презервативами. Это уж наркомолодежь старалась… — Не перебивай, если желаешь услышать про третью степень склероза, — обиделся невниманием водитель. — Молчу, молчу! — извинился Владимир Давыдович. — Давай, рассказывай. — Третья степень, — стал досказывать анекдот водила, не забывая следить за дорогой, — это когда и нужду справил, не забыл, и воду из бачка в унитаз слил, чтобы дерьмо смыть, но при этом забыл штаны с себя снять! Ха-ха-ха! — Ха-ха-ха, — залился смехом Андреев, да так, что слезы в уголках глаз выступили. — Ха-ха-ха! Заулыбался и Паромов, когда-то, давным-давно, еще в студенческую пору слышавший этот анекдот. Рассказанный водителем анекдот о склерозе вызвал в голове старшего следователя ассоциации с другими смешными случаями человеческой забывчивости, в том числе и с подобными явлениями в милицейской среде. Когда он еще работал на Магистральном, в шестом отделе милиции, о котором теперь лишь воспоминания остались, аналогичный случай произошел с дознавателем Куликовым Василием Павловичем. Однажды Кулик, как звали его все для краткости, выехав ночью на осмотр места происшествия. После осмотра и составления протокола, то ли спросонья, то ли от природной рассеянности, забыл на месте происшествия свой дипломат. Когда же возвратился в отдел, то долго искал его в служебном кабинете и в помещении дежурной части. Все грешил на коллег — мол, подшутили, спрятав. А те божились, что ни сном, ни духом… Хорошо, что оперативный дежурный Соколов Валерий Львович догадался отправить его на «дополнительный» осмотр того же места происшествия. Прибыв, Куликов благополучно и нашел свою пропажу. Вспомнил, но рассказывать не стал, чтобы не сочли за очередную милицейскую байку. До здания областного УВД, в подвалах которого располагался ИВС долетели за несколько минут. — Вас ждать, — спросил без особого энтузиазма водитель, — быстро отделаетесь? — Вряд ли, — ответил Паромов. — Поезжай на базу. Отсюда мы как-нибудь сами доберемся. — Да, доберемся, — поддержал следователя Андреев, которому предстояло тащить на себе чемодан с видеокамерой «Сони». — Тогда, до завтра! — обрадовался водитель, берясь за рычаг переключения передач. — До завтра. «Жигуленок», доставивший следователя и криминалиста в УВД, развернулся и покатил восвояси, радостно посигналив в нарушении правил дорожного движения, строго-настрого запрещавших беспричинную подачу звукового сигнала в черте города. САПА ПРОДОЛЖАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ От курирующего опера секретный сотрудник уголовного розыска по прозвищу Сапа в «обжитую» камеру возвратился тогда, когда там Крюка уже не было — перевели в другую вместе с вещами. Зато в камере появился новый «жилец» — молодой парень. Худощавый и прыщеватый. «По-видимому, новый «подопечный», — догадался Сапа. — Что ж, посмотрим, на сколько его хватит, чтобы полностью расколоться и подпасть под мое влияние»? — Ты кто? — Толик. Апыхтин Толик, — уточнил Апыхтин дрожащим голоском, увидев сплошь разрисованного замысловатыми татуировками нового, а точнее, старого обитателя камеры, только что горланившего на весь коридор песню про тундру. — Ну, привет, Толик, кролик… алкоголик… По какой статье чалишься? — Не понял… — Первый раз, что ли, раз такой непонятливый? — Первый… — Спрашиваю, по какой статье тебя сюда забросили? В чем следак подозревает? — В убийстве, — для солидности статьи приврал Апыхтин. — И в разбое. — Круто! Хотя, бля буду, на убийцу ты не похож! Скорей, на сморчка огородного смахиваешь. Меня Аркадием зовут. Три ходки за плечами. Пытаются четвертую пришить, но хрен им на рыло, — продемонстрировал он общепонятный жест. — А за убийство много дают? — поинтересовался у «знатока» Толик. — Если без явки с повинной, да в отказе, то по полной программе — червонец, а если явка, да раскаяние, то поменьше. Тут уж как адвокат подсуетится… «Значит, следователь и опера не врали, — смекнул Апыхтин. — А доказательства они точно найдут, не зря следы крови на экспертизу взяли. Докажут». Уже через полчаса Апыхтин, а это был именно он новым «клиентом» Сапы, ужу изливал душу «криминальному авторитету» и просил совета. Сапа напрямую советы не давал, но «приводил» примеры из своей богатой криминальной жизни, рассказывая то про одного братка, написавшего явку с повинной, то про другого, которым зачлось «чистосердечное раскаяние» и срок наказания был скощен чуть ли не на половину. — Или вот другой случай, — рассказывал Сапа, раздевшись чуть ли не до гола и красуясь всевозможными татуировками перед новичком, — один кореш решил идти в несознанку, думал, что менты ему ничего доказать не смогут. А те взяли и доказали. Дело было пустяшное, рядовая кражонка, а срок получил на всю катушку. Вот и подумай тут, когда слезу раскаяния подпустить, а когда в несознанку упереться… Раз на раз не приходится. «Видно следователь и опера не врали мне, говоря о явке с повинной, что срок можно значительно сократить, если даже воровской авторитет (Сапа для Апухтина был настоящим «авторитетом», если, вообще, не паханом), по сути дела, то же самое талдычит, — размышлял Апыхтин, жадно ловя каждое слово Сапы. — Он не мент, ему верить можно. Так что, нечего с несознанкой тянуть, надо побыстрее явку с повинной писать, да не забыть указать, что он только помогал Злобину и не был инициатором нападения на Смирнова. Тут, как говорится, своя рубашка ближе к телу». А тут и случай представился: старший оперуполномоченный Аверин Александр Иванович — Апыхтин еще утром запомнил его фамилию и имя-отчество — «поднял» его на беседу. Час с небольшим потребовался Сапе, чтобы и Злобина «расколоть до самой попы»! Настоящий виртуоз внутрикамерной разработки был Сапа, профессионал своего дела. Так что Злобин даже очень обрадовался, когда выводящий, заглянув в камеру, выкликнул его фамилию и добавил: «На выход». 12 МАРТА. ОПЕРА И ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ Аверин, как истинный оперативник, обладал корявым почерком, о котором говорят: курица лапой нацарапала, писать бумаги не любил, — это отдадим следователям: им сам Бог велел заниматься писаниной, — только внимательно слушал собеседника, да иногда что-то помечал в своей записной книжке ему лишь одному понятными каракулями. Впрочем, он, как опытный опер, ненавязчиво предложил подозреваемым вызвать следователя, чтобы официально написать явку с повинной. — Да не пойдет следователь, — чуть ли ни слово в слово повторяли с недоверием и дрожью отчаяния в голосе Апыхтин и Злобин, — не пойдет. Он еще в отделе сказал, что раз сразу шансом написать явку с повинной не воспользовались, то другого он не предоставит. Может, вы бы посодействовали?.. — Я бы рад посодействовать, но следователь мне не подчиняется, — плел «кружева» Аверин. — Вам надо вызвать следователя через администрацию ИВС. Письменное обращение на имя начальника ИВС, тот передаст его в отдел милиции, а там следователя найдут, никуда он не денется. Из дома вытащат, если он дома, от любовницы заберут, если он будет у любовницы. Таков закон. Как говорится, суров закон, но он — закон. — А где взять бумагу и авторучку, — ухватился за «подсказку» Апыхтин. — Найдем, — заверил Александр Иванович, ставший чуть ли не другом для каждого из подозреваемых. И посылал своего подчиненного Студеникина, прибывшего на помощь к своему старшему: — Сходи, поищи пару листиков бумаги, надо помочь человеку. Студеникин ушел за бумагой, а Аверин стал угощать собеседника очередной сигаретой. Специально новую пачку купил. — А что писать, — заискивающе спрашивал Злобин, заглядывая в глаза опера, в надежде что-нибудь там увидеть для себя интересное, когда Студеникин принес несколько листов писчей бумаги. — Пиши, что желаешь сознаться в совершенном преступлении и для этого просишь прибытия следователя, — с самым серьезным видом говорил Аверин.