Учитель, Хедин Познавший Тьму, он ведь мог спасти маму. Мог прищёлкнуть пальцами, и все эти дружинники Свиора повалились бы обугленными головешками… стоп, нет, не повалились бы. Тогда ещё действовал закон, запрещавший Истинным Магам прямое убийство смертных. Но всё равно, мог их ослепить, навести морок, мог… Но не сделал ничего. Потому что так было нужно. Потому что Зерно Судьбы уже было извлечено из Шара в зале Замка Всех Древних, и Хедин Познавший Тьму выковывал клинок, сотворяя себе лучшего из всех Учеников. Цена была неважна. Даже если это была его, Хагена, мать, родившая его от до сих пор неведомого отца. Тан сощурился. Так что же вы задумали, Орёл и Дракон? Зачем вы шлёте против меня моё собственное прошлое? Какую загадку хотите, чтобы я разрешил? Освободи себя, хединсейский тан. Сражайся, как бился тогда, едва сделавшись вожаком вольной морской дружины, когда твой «дракон» резал моря, направляясь и к Западному, и к Северному, и к Южному континентам Большого Хьёрварда. Огромная масса накатывалась на него, не поймёшь, то ли ожившие, то ли мёртвые, на время получившие плоть. Хаген настойчиво искал глазами его – того самого воина, с которого начал счёт кровью. Первую человеческую жизнь, взятую им. Ему казалось – стоит заметить, и всё сразу станет ясно, грандиозный замысел Третьей Силы предстанет во всём величии. Волна врагов всё ближе, ближе, ближе… Ага! Вот он, бородатый вояка в рогатом шлеме, – лицо его не стёрлось, не было смыто временем. Хаген забыл множество тех, с кем сражался, но этого позабыть так и не смог, даже если бы захотел. Обычное лицо. Пятна от оспы, это почти у всех, переживших младенчество. Усы и борода, пустоватые глаза – их обладатель не думал, не умел, не мог и не хотел, почему и рубанул, не колеблясь, ухватившуюся за своё добро нищенку. – Никого не забыли… – пробормотал тан. Им сражённые здесь. От первого до, наверное, последнего. Едва ли Демогоргону составит много труда собрать их всех на этом поле; круг замыкается, замыкается круг – словно последние штрихи ложатся на исполинскую, необозримую для простого взгляда картину. Меж тем вперёд выдвигались дугие люди и нелюди, оттирая в задние ряды бородатого воина в рогатом шлеме. – Э, нет, вот ты-то мне и нужен, – сквозь зубы процедил Хаген. Увидь врага. Осознание обожгло, словно удар хлыстом. Ну конечно! Как он мог не догадаться раньше?! Замыкающийся круг. Излюбленный трюк вечных сил, змея, кусающая собственный хвост. Орёл и Дракон строили свою исполинскую фигуру, магическую звезду из судеб и смертей, горя и радостей, побед и поражений; не просто чародейство крови, но нечто куда более сложное. И едва ли кто-нибудь, кроме разве что Познавшего Тьму, сумел бы разобраться в этом. Сейчас мы сразимся – и на огромном холсте сущего родится новый мазок, проляжет ещё одна линия. Завершит ли он фигуру, нет ли – кто знает; однако он, Хаген, сделает всё, чтобы алые чернила легли бы, как надлежит. Голубой меч описал широкую дугу, свободно полилась сила, и хединсейский тан приготовился встретить вражий напор. * * * – Недурственно, недурственно, – призрак мессира Архимага плавал над тщательно вычерченными дугами и хордами, над расставленными курильницами и разложенными артефактами. – Что ж, полагаю, приемлемо. Отклонения, конечно, наличествуют, но, пожалуй, в пределах допустимого. Конечно, я бы сам сделал куда лучше, но… «Ну вот и делал бы себе куда лучше», – Сильвия привалилась к холодной стене подвала. Руки гудели, пальцы подрагивали, и она никак не могла унять эту дрожь. «Зачем я это сделала?» – спросила она себя в тысячный раз и в тысячный раз же не нашла ответа. – Осталось совсем немного, сущий пустячок… – приговаривал господин Игнациус Коппер, в бестелесном виде инспектируя работу Сильвии. – Сущий пустячок и… и смогу поздравить тебя, милочка, с постоянным, никем не оспариваемым председательствованием в Совете. А я уж тебя поддержу, не сомневайся. Господин Трагне, а до него – господин Бенбоу… возглавляли Долину и были вполне себе довольны… «Ага, до той поры, пока делали то, что требовалось тебе». Она жутко устала, словно магическая фигура на полу была вычерчена её собственной кровью. Надо сказать, всё время этого ожидала, но нет, обошлись. – Вставай, поднимайся, – потребовал Игнациус. – Я вот и без телескопа могу сказать, что звёздные проекции в нужном пересечении. Вообще надо б теоретически и практически отработать вопрос перехода мага в бестелесную форму и обратно, да, да… Сильвия нехотя повиновалась. Она не спорила, не возражала – она ждала. Потому что уже поняла, что сидеть под мессиром Архимагом куклой-«распорядительницей Совета» не будет ни за что и никогда. – Затеи у тебя, милочка, конечно, интересные, не без того, – продолжал болтать мессир, пока Сильвия занимала место в центре отпорного круга. – Империя Тысячи Солнц, правда, моя идея, и воплощать её надлежит совершенно по-другому… «Меня не обманешь, – думала Сильвия. – Я тебя, старый прохвост, насквозь вижу. Болтаешь чепуху, прикидываешься безобидным стариком, который рад-радёшенек выбраться из заточения, ничего не видит и ничего не понимает. Ага, как же. Нашёл дурочку…» Однако всё делала – послушно повторяла инкантации, замирала в странных позах, пока пальцы не начинало покалывать; тупо давило в висках и гудело в голове. Ручейки силы сочились сквозь незримую запруду, сливались, ширились, плотина дрожала под напором собранной мощи; сейчас, вот сейчас прорвёт, и она, Сильвия, должна будет чётко направить всё это по бесчисленным приуготовленным руслам. Сыро тут и холодно. Камень пола и стен словно бы высасывает из воздуха крупинки солнечного света, тьма скользит меж мельчайших его частиц; вот над центром фигуры закружился словно рой чёрных мух, воронка, как при смерче. Пальцы и ладони Сильвии кололо сейчас бесчисленное множество раскалённых игл. Она заскрипела зубами, изо всех сил стараясь не сбиться с ритма, не потерять дыхание. Вокабулы следовало произносить в строгом соответствии с каноном. «Зачем я это делаю?!» – Отлично, отлично! – каркнул Игнациус. – Повторяй за мной: a bydd ei gnawd yn gyfan eto…[4] Она повторяла. По подвалу расползался смрад, точно кто-то опорожнил сюда целое ведро с нечистотами. – Повторяй! Сильвия повторяла, трясясь, как в лихорадке. Вокруг неё пылали линии магической фигуры, но то было делом привычным, на все эти мерцания, вспышки и прочее она внимания давно уже не обращала. Хаос замер, готовый вырваться, но мессир это, похоже, учёл: Сильвию окружал кокон изменённого пространства. Самые сложные построения в фигуре, вдруг поняла она, именно что предохраняли ритуал от неё самой. …И она уже безо всякого интереса досмотрела действие до конца – как один за другим вспыхивали и гасли огоньки, как кружащийся чёрный рой начал складываться в человеческую фигуру. Не это было сейчас важно, а последствия. И то, что случится с тёмной глобулой, заключившей в себе чародея по имени Кор Двейн. А мессир Архимаг… хитрый лис не мог не устроить себе отнорка. Где-то попал под нож, угодил под обвал; но вот сумел вернуться. Что ж, она усвоит и этот урок. Так думала Сильвия, глядя, как чёрный рой уплотняется, сжимается, сгущается, обретает черты человека; становясь и плотью, и одеждой, словно мессир Архимаг решил не церемониться и уж коль творить – так всё вместе. И потому она лишь равнодушно проводила усталым взглядом самодовольно встряхнувшегося господина Игнациуса, небрежно вышагнувшего из круга и снисходительно потрепавшего её по щеке. – Прекрасно сработано, милочка. Нуте-с, теперь осталось лишь явить миру наш светлый лик… – Да, мессир, – деревянно проговорила она. Хаос осторожно ворохнулся было в груди и тотчас замер; даже он понимал – ещё не время. * * * Возвращение мессира Архимага, господина Игнациуса Коппера, вышло поистине триумфальным. Достаточно сказать, что от его дома до Ратушной площади восторженная толпа магов несла милорда мэтра на руках. Мессир покровительственно кивал, махал рукой, приветствуя «досточтимых сородичей». Народу в зал заседаний Совета набилось куда больше, что в приснопамятное первое выступление Сильвии. Сидели, стояли, лежали, висели. «Предельщики» пытались левитировать. Больше всех суетился мэтр Джиакомо. Сильвия наблюдала за ним безучастно, без каких-то там «холодных усмешек» или «презрительных ухмылок». Ей и в самом деле было всё равно; она всё для себя решила.