Середин поднял чашу и обнаружил, что там пусто. Он привстал, подтащил к себе медную ендову. Внутри что-то булькало. В чашу упало несколько капель вина, Середин с досадой брякнул ендову на стол и, покачиваясь, поднялся на ноги. — Хозяин, мать твою! Ты что, жаждой нас умри… уморть… уморить хочешь? Где вино? Дружинники поддержали его, стуча по столу кулаками, кувшинами и чарками. — Вина давай, мед где? Хозяин приволок огромную братину с пивом, все полезли в нее кружками, толкаясь черпали хмельной напиток. Пиво текло по лицам, на расстегнутые рубахи, на столе образовались целые лужи, в которых плавали поросячьи, птичьи и рыбьи кости. — Что за сабелька у тебя такая? — подивился сосед, тараща глаза на наборную пластиковую рукоять с разноцветными вставками. — Камень, что ль, такой? Ишь, как играет. Хазарская не хазарская, печенежская не печенежская. — А-а, — Олег встал, потащил из-за плеча саблю, — таких больше не сыщешь! Одна на весь свет, подруга моя, — он истово приложился губами к лезвию, — ты б видел, как ворога сечет! Пополам, до седла! Во!!! Дай-ка… — Олег вылез из-за стола и вышел на середину корчмы. «Ну-ка, покажу я этим увальням, что такое сабля в умелых руках, — подумал он. — Зря, что ли, у Ливона Вороныча… то есть Ратмирыча, столько лет учился?» Середин расставил ноги, вытянул саблю перед собой, покосился на стол. Дружинники примолкли, ожидая представления. Еще он увидел замершего за стойкой хозяина, прыснувших в дверь девок и серьезные, совсем трезвые глаза Невзора. Ведун еще успел удивиться, чего это тот не пьет, и… Сабля будто сама попросилась показать себя в полном блеске: засвистел рассекаемый воздух, заблистал клинок, шипя и рубя гарь от сгоревшего жира, масляную копоть, спертый перегаром воздух. Олег вдруг почувствовал необыкновенную легкость: он перехватывал клинок за спиной из руки в руку, перебрасывал перед собой из ладони в ладонь, крутил «восьмерки»: нижнюю, верхнюю, дробил воздух «крестами», успевая уходить «свилями» от воображаемого нападения. Сейчас он один бился со всей нечистью, резал всех нелюдей, что душили, грызли, убивали его народ, всех этих упырей, оборотней, вурдалаков, василисков, велетов, леших, кикимор и хрен знает кого еще… Рука сама требовала ощутить сладость удара: рассечь, разрубить, располовинить лютого изверга так, чтобы в корчах последнего часа катался он по полу, изрыгая свою черную кровь… …и изверг нашелся. — Лови! Середин крутанулся к двери, успел заметить, как что-то белое, растопыренное летит на него, целя в глаза кривыми когтями. Сверкнул каленый клинок, легко, по-молодецки разрубая ворога… Олег резко выдохнул, приходя в себя. На полу, брызгая кровью, билась разрубленная пополам курица. Потроха тащились за каждой половинкой, клюв судорожно дергался, когтистые лапы скребли пол… — Ква… — только и сумел сказать Середин. — Ай да парень! — заголосили дружинники, перекрикивая один другого. — Ну, дал… ловок, зараза… вот это боец… Вина ему! Хозяин, где вино? В руку Олегу сунули черпак с медом. Припав к нему, как лошадь к воде после изнурительной скачки, он гулко глотал, чувствуя, как мед льется за ворот, холодит разгоряченную грудь. Мед ударил в голову, словно боевым молотом. Олег отшвырнул черпак, с маху попытался всадить саблю в ножны за спиной. Позади ойкнули. Он обернулся. Одна из девок, видно пробегавшая мимо, придерживала рассеченную на плече рубаху, на голой коже алела царапина. Глаза ее были вытаращены то ли от запоздалого испуга, то ли от восхищения мастерством воина. Конечно, от восхищения, решил Середин. Он успел сказать девахе, чтобы далеко не уходила, как в глазах вдруг все поплыло. Зрение внезапно стало отказывать, и он выныривал из гудящей тьмы рывками, с трудом различая, кто вокруг, что вокруг и где вообще он оказался… …Здоровяк, сидевший рядом за столом, одним ударом топора развалил поставленную на стол дубовую скамью, воздел топор к потолку, зарычал диким вепрем… …Хозяин с перекошенным лицом метался от одного дружинника к другому, слезно о чем-то просил… …звенели мечи, голосили девки… Потом вдруг Середин оказался во дворе: он подбрасывал в воздух глиняные кувшины, Острожек влет бил их в воздухе длинными стрелами, и черепки дождем падали на землю. Потом вдруг перед глазами оказалась чья-то пышная голая задница, которую он пытался укусить… Потом он чувствовал, как его куда-то волокут на спине, и знакомый голос приговаривает: — Тихо, брат, отдохни… Тьма окружила его, и он отдался на ее волю, плывя по течению, которое несло его, покачивая, далеко-далеко… может, домой? Глава 8 Он понял, что умер. Умер и уже не встанет никогда. И смерть к нему пришла страшная: от обезвоживания организма. Он в пустыне, он заблудился, а во рту забитый дикими кочевниками кляп, сухой и жесткий. А голову ему сдавили веревкой с узлами — есть такая восточная пытка, и хрипящий от натуги палач крутит веревку, сдавливая череп и сопит, отплевывается, сволочь, давит все сильнее, все яростнее… Середин со стоном открыл глаза. Над головой сияли звезды. Они смотрели на его муки, равнодушные и далекие. Он снова застонал и повернул голову. Упившийся здоровяк, который давеча рубил топором лавку, лежал ничком в луже собственной блевотины и храпел, как хряк, которому забойщик взрезал глотку. Олег почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, и отвернулся. С другой стороны кто-то сидел, обхватив колени, и смотрел на заходящий месяц. Олег узнал хищный профиль Невзора. — Не…р… — Из горла вылетело сиплое шипение, но бывший дружинник повернул голову. — А-а, очнулся, — сказал он, встал и куда-то ушел. — Куда же ты? — прошептал Середин ссохшимися губами. Невзор вскоре появился, опустился на колени и протянул Олегу мокрый, блестящий в свете месяца ковш, с которого капала вода. Ничего прекрасней Олег в жизни не видел. Он собрал волю в кулак, заиграл желваками и приподнялся на локте, потянувшись к ковшу нетвердой рукой. Ковш был тяжел, ручка выворачивалась из ладони, но он все-таки поднес его к губам, раскрыл рот широко, как только смог, и опрокинул на лицо. Вода была живая! Она не могла быть колодезной или даже ключевой: обычная вода так не освежает. Она охладила лицо, спекшийся рот, пробежала по пищеводу, неся в тело жизнь. Середин уронил ковш, откинулся отдуваясь и блаженствуя, затем перекатился на бок, подтянул ноги и сел. «Вода — это хорошо, — подумал он, — но еще лучше было бы…» Он взглянул на Невзора. Тот хмыкнул и молча протянул ему чарку. Олег сглотнул, осторожно принял ее и, задержав дыхание, медленно выпил до дна. Сознание постепенно прояснялось, бухающие в темя и виски молоточки стучали все мягче, словно их обмотали тряпьем, тошнота понемногу отступала. Олег, упираясь руками в землю, встал на карачки, собрался с силами и выпрямился. Вокруг на земле вповалку спали дружинники. Кто с корчагой в руке, кто с обглоданной костью, один с девкой, а Сторожек обнимал лук с оборванной тетивой. — Постоялый двор? — выдавил Середин. — Позади тебя. Не сожгли, не бойся. Не успели просто — упились все. Середин пошарил за спиной, нащупал рукоять сабли и, вытянув ее из ножен, поднес к глазам. — Кого я… — Он похолодел от недоброго предчувствия. — Курицу разрубил. — А-а, помню. Она на меня, вроде, бросилась. — Ну да, заклевать хотела, — усмехнулся Невзор. — Это я в тебя птицу кинул — тебя остановить надо было, уж очень разошелся. — Уф-ф, от сердца отлегло. Как же это я так, а? — Да, погуляли знатно, — подтвердил Невзор, — хозяин хотел в город бежать, подмогу звать. Еле-еле остановил. Отдали ему все деньги, что кормщик Острожку дал, и кресты, что я с татей снял. Вроде, успокоился. Похмелье отступило, и Олег ощутил проснувшийся голод. — Там пожрать чего осталось? — Сходил бы ты умылся, что ли, — посоветовал Невзор, — или искупался — еще лучше. Вода, она, знаешь, как оттягивает. А я поищу чего-нибудь поесть. — Договорились. Олег передернул плечами: мысль о купании совсем не вдохновляла, но надо было приводить себя в порядок. Он спустился к реке. На берегу лежали рыбачьи лодки днищами вверх. Он стянул перевязь, расстегнул пояс. Руки тряслись, пальцы ходили ходуном. Потянул через голову рубашку, не удержался и с размаху сел на песок. — Закусывать надо, — пробормотал он, злясь на себя. Стащил сапоги. Кожаные штаны прилипли к телу, он кое-как скатал их до колен, стянул и отбросил в сторону. Стало зябко, озноб пробежал по телу. Середин решительно встал и направился к воде. Слабый ветерок чуть рябил поверхность, на востоке небо уже светлело, обещая скорый рассвет. «С разбегу, что ли?» — подумал он. Нет, сил бегать не осталось. Ведун сцепил зубы и медленно вошел в реку. Прохладная вода приняла его, как пуховая перина. Олег глубоко вдохнул, задержал дыхание и нырнул. На глубине было темно, спокойно. Медленно раздвигая воду, он плыл, считая гребки. В движении Середин мог задерживать дыхание около полутора минут, в состоянии покоя — все четыре. Он вспомнил, как Невзор плыл под водой к вражьей лодке. Минуты три, три с половиной точно. А потом вымахнул на борт, как натасканный фрогмен из элитных спецчастей. Надо бы спросить у него, где это он научился так нырять? В висках опять застучали молоточки: кислород растворился в крови, организм требовал воздуха, — и Олег направился к поверхности. Темное зеркало расступилось над ним, он с шумом выдохнул, перевернулся на спину и, раскинув руки, замер, отдавшись на волю течения. — Еси хмель, буйная голова! — забормотал он наговор от похмелья. — Не вейся вниз головою, вейся посолонь. Яз тебя знаю, сыра древа, влези к господину в медные бочки и пивные; как не жить на огне, так на семь человече лихие словеса… Над рекой плыл легкий туман, светлый край неба на востоке уже наливался розовым — из-за горизонта подбиралось солнце. Ведун любил лежать вот так, опустив в воду голову. Тело становилось невесомым, звуки пропадали, растворяясь в реке, как ночные облака в небе. Течение неспешно несло его, потускневшие звезды проплывали над головой, гасли, прощаясь до следующей ночи. Хмель почти вышел, голова была ясная, тело налилось силой, будто вода и впрямь наполнила его новой жизнью. Пора было возвращаться. Середин перевернулся и поплыл к берегу, медленно, почти бережно разгребая воду ладонями. Его отнесло метров на триста. Берег здесь порос ивами и вербами, они опускали к воде гибкие ветви, словно гладили ее серебристыми листьями. Олег нащупал дно, встал на ноги, вышел на песчаный берег и, по щиколотку в воде, зашлепал к постоялому двору. Дружина еще спала, оглашая воздух храпом, всхлипами и неясным бормотанием. Открытая дверь слегка светилась: кто-то внутри запалил лучину. Середин не спеша оделся, подпоясался, оттер клинок от куриной крови пучком травы и пошел в корчму. В двери сидел вошедший до половины лезвия боевой топор, рядом торчали две стрелы одна в другой. Ведун усмехнулся: вот и русский Робин Гуд объявился. Внутри следы вчерашнего пиршества были почти незаметны: столы протерты, пол подметен. Хозяин колол остатки разрубленной лавки на дрова. На Олега он покосился с плохо скрытым страхом — ну, как опять саблей махать начнет. Невзор, сидевший за столом, поманил Середина. Тот пристроился рядом. Бывший дружинник подвинул к нему поближе деревянный поднос с половиной холодного поросенка, чашу с моченой брусникой и, взявшись за корчагу, вопросительно взглянул на Середина. Тот хмуро кивнул. Невзор наполнил медом кубок. — Слушай, Олег, мне идти пора, — негромко сказал он, глядя, как Середин, зачерпнув деревянной ложкой брусники, поднес к губам мед, — как я понял, ты — ведун и твоя помощь мне очень пригодилась бы, но больше ждать я не могу. Олег выпил мед, закусил брусникой. Холодный кислый сок приятно освежал. — Да иду я с тобой, иду, — поморщился ведун. — Вот только очухаюсь малость. Коня у меня нету, значит придется пешком, а ходок я сегодня неважный. Дай оклематься маленько. — Я вчера сговорился с перевозчиком: он отвезет нас выше по Днепру, за Киев, а там посмотрим. Но ждать он не станет — у него тоже работа. — На лодке другое дело, — согласился Олег, — хоть сейчас готов. — Ну, вот и хорошо. — Невзор поднялся из-за стола. — Ты ешь, я снаружи буду. Не торопись, но и не медли. — Слушай, — Олег понизил голос, — тут вчера девка была, я, вроде, к ней ладился… — Ага, ладился, даже подол ей задрал. Да только заснул, бедолага. — Обидно…