— Так и я тоже о ней! — вопит он зарезанно. — Твоя Афродита — не она, а оно, железо, не более! Гибкий хлыст, стальная рука, стальная нога — и все дела, паренек! А я все думал о том, что болтал он о Стелле. В этих словах кое-что было. Неужели для меня же старался? И тут меня будто бы кто подтолкнул. Я прикусил свой язык. Я был рядом с той, кто — «железо, не более»! Я увидел! Услыхав оскорбления Стаса, Афродита бросила взгляд на меня. Взгляд лукавый и со значением. Мол, не связывайся, брось его, мол! И я не стал связываться. Оставив ее, я вернулся к двери. Я раскрыл двери и так их оставил. Зачем? Не знаю, я действовал по наитию: обратный въезд Афродите был обеспечен. Затем вытянул краскопульт из руки Стаса, почему-то сразу разжавшейся, и вбил его под правую дверь. То ли чтобы было покрепче, то ли чтобы заякорить краскопульт… Да-да, я действовал, отвечая неким призывам, исходящим ко мне от… да-да, Афродиты! А Стас… О-о, этот Стас! Он похлопал ее по месту ниже седла (она это позволила). Он назвал ее деткой (послышалось фырканье). Он взял ее за белые ручки (она склонила головку к нему). Он ее вывел на трассу. Я все же засомневался. Стал догонять, отдирать эти грубые лапты с беленьких, вымытых ручек. — Отзын-нь! — он заорал. Тут Афродита громко, предупреждающе подхрапнула. Я отшатнулся: — Эй, Стас! Так с ней нельзя! — Ты, детка, впрямь спятил? С кем это — с ней? — одолел он грохот мотора. И в этот момент руль выкрутился из его рук. Афродита отъехала и, коротко разогнавшись, поддала Стаса под зад. Зад вслед за ним взлетел в облака, а Афродита умчалась. — Пигмалион с шишкой на черепе! — заорал он, взлетая. — Зачем ткнул кик-стартер задней ногой? «Пусть себе полетает! — решил я промолчать. — Кто это ткнул кик-стартер задней ногой?» — Трахнутый! — ругался он, возвращаясь. — Тебя следует познакомить со стоящей женщиной, понимающей кое в чем и суровой! Чтобы не трепался насчет мнимых новых дурищ! «С женщиной? Я не против! Но не надо — суровой!» — Чтобы вышибла сиреневую дурь из тебя! — кричал он с земли зло и разнузданно. — Ты был жалок со своим букетом сирени! Женщины, а равно и техника, хлыст а-ба-жа-ют! Я продолжал хохотать. Но смех мой терял в убедительности. «При чем здесь сирень? Чтоб меня видели с букетом сирени?» Чем громче я хохотал, тем больше ощущалась в моем смехе натуга. «Чтоб когда-нибудь кто-нибудь мог меня видеть с сиренью? Нет, никто, никогда и нигде не мог меня видеть с букетом сирени!» Я хватал себя за бока, я давился и кашлял от смеха. Нет, он не мог меня видеть с сиренью! Было темно, и этот букетик я кинул в окошко. Никто, никто не видел меня, и даже Стелла не видела, когда я подкидывал этот букетик. — Букетом заманивал эту дурищу? Он так и втерся в пространство между нашими энергичными животами — какая точность, маэстро! Мы смеялись над этим как дети! Смех из меня вышел, как газ из воздушного шара. До сих пор простить себе не могу, что просипел в тот момент. Да, в тот момент я просипел: — Слушай, Стас, но ты говорил, что мне глаза раскрывал? Что для меня же старался! Так зачем ж смеялся с ней?.. Надо мной? Есть во мне дурацкое свойство: все думаю, что относятся ко мне хорошо. Вот они делают пакость, а мне все кажется, что до конца не дойдут. Что спохватятся, спросят себя: за что мы его? Дурацкое свойство, ох же дурацкое! Вот спросил его и тут же понял: ну, я и дурак! Потому что, пожалуй, никогда раньше не видел, чтобы так менялось лицо. Даже челюсть у него отвалилась: так удивился. А затем этак ехидненько начинает хихикать: хии… хии… хии… Словно вытягивает старый гвоздь низ ссохлой доски. — Я, котик, так для тебя постарался (и опять клещами за гвоздь: хии… хии…) — что до сих пор я… болит! Я подумал, что теперь-то он напросился. Пора ему врезать. Надо врезать ему, вот прямо сейчас: ногой в подбородок! А пока будет барахтаться, той же ногой да в то самое место, которое болит до сих пор. Он прищурил глаза. В них будто что-то сверкнуло. Как бритва. «Нет! — решил я. — Пусть сначала поднимется!» — Вставай, Стас, — сказал я. — Вставай же! Он резво вскочил и сразу отпрыгнул назад — для разбега. А у меня вдруг почва ушла из-под ног. Нет, я не трус, я уверен, что я сильнее. У меня руки — длинные, загребущие. И хотя он повыше, пожилистей, а я — приземист, широк, но у меня культуристские бицепсы, трицепсы, трехглавые и разгибатели плеч. Я прямо-таки физически ощутил, как сжимаю его, а он — хоть и верток и жёсток — но он трещит всеми своими костями в объятиях… Коряги мои, знаете, можно быку голову отвернуть! Мне бы только его ухватить… Он сделал прыжок в сторону и как-то по собачьи подвигал ступнями, готовясь. — Ну ты, чокнутый! — скрипучий смех оборвался, гвоздь был выдернут из доски. — Так я встал! И я вдруг увидел, как он взглядом нащупал булыгу. Гладкий камень, килограммов под шесть, и для обхвата удобен. Что-то притянуло и мой взгляд, что-то напомнило о себе: краскопульт! Ах, кто его вбил под железную дверь? Впрочем — чушь, напрасная подстраховка: все равно я не смогу метнуть его в Стаса! А если метлу — хоть с полуметра! — не сумело попасть. Но Стас так и косит глазом на камень! И я сказал без напора. Не сказал — бормотнул для порядка: — Врезал бы я тебе… Да неохота мараться! Однако даже эту пустячную фразу сказал я напрасно! Как он кинулся, как ловко нагнулся за камнем! С какой ненавистью уставился на меня, как непреклонно пошел, сузив ямочки на щеках! Не друг был перед ним — мразь, гнойный нарыв! И руки у меня опустились. Он шел на меня, и я тут же представил, как он вобьет в грудь кулак (если не камень), как грудная клетка гулко откликнется, и как ни один мой мускул не шевельнется, чтобы ответно ударить. Но тут услыхал. Дальний рокот мотора. И что-то влилось в меня. Не стронувшись с места, как сделал шаг навстречу. И Стас это почувствовал, замер. А рокот слышался громче. Однако Стас, думаю, был слишком втравлен в предстоящую драку, в общем, он снова пошел. И я промолчал. Только он повел левой рукой для обмана (а камень-то в правой!), как Афродита выскочила на гребень холма, и… И Стас опять отведал прелесть полета! … — Ну хорошо, хорошо, — похохатывал он, смущенно и тайно массируя шею, — пусть там, за холмом, никто не дежурил, пусть неким мистическим способом она самостоятельно развернулась, в конце концов, я не спорю: это нормальная техника, но именно техника, именно Это! В лучшем случае самоуправляемый робот! — Я дам тебе денег! — он продолжал. — Сойдемся в цене! И я снова не спорил. Он и сам понимал, что предложение денег нелепо. Афродита заменила мне Стеллу — какие тут деньги! И я не слушал его. Этот камень не давал мне покоя. Что толку в его запоздалых признаниях Афродите, если секунды назад он поднимал на меня камень! Надо было бы взять его за грудки, как куклу, поднять и, глядя в глаза, объясниться. Но тут Афродита, словно проснувшись, плавно тронулась с места и покатила к воротам. — Ах, так! — и Стас, словно очнувшись, вскочил и рванулся за ней. Она въехала в мастерскую — он следом за ней. Я не вмешивался: пусть! Крики, ругательства Стаса, ответные взрывы мотора, чем дальше — тем яростней. И все более грозно звучали ответы, а что кричал Стас! На какое-то время затихло. И вдруг — точно выстрел из пушки! Гром, затем — тишина. С громом они вынеслись быстрее торпеды и мгновенно истаяли в тишине. Однако не успел я успокоиться, как сзади послышался нарастающий вой. Еле успел вскочить, едва успел увернуться, как мимо пронеслась Афродита. На ней … Нет, об этом надо с отдельной строки! На ней восседал Стас. В алых доспехах, величавый и важный. Торжествуя, он выкликивал: «Нырав-ноитех» — я разобрал. Что это значило? Но звук его голоса тут же пропал, потому что они скрылись за курчавым холмом. Рев мотоцикла, вонь выхлопных газов, неясная фраза, серебристо-красный бурунчик и ничего! Я поспешил на вершину холма, но сзади вновь слышалось: — Ник-ах-лы — … — Умерь скорость! — с досадой кричу. Неужели она покорилась? Нет, неужели? Я стал расстегивать рукав кожанки, чтобы взглянуть на часы, но сзади послышался новый шум — они исхитрились совершить полный круг! — Ста-ба-жа-ют-да-а-ба-жа-ют! — доносится до меня, и они исчезают. Нет, скорость такая невероятна! Спешно я занялся вычислением, но не успел: треск мотоцикла раздался снова внизу. — Сбавляя газ! — ору что есть силы. — Двигатель разнесет! Но их уже нет. Кричать кто-либо бесполезно. Я и пляшу на холме, и свищу — все не впрок, и слышится будто бой барабанов, и визги труб, грохот медных тарелок, и, сопровождаемый этим музыкальным фейерверком, крутится вихрь. Изловчившись вращать голову соответственно этому вихрю, я наблюдаю не только контур движения, но различаю и гримасы и даже оттенки гримас на лице Стаса. Вот рот распахнут. «Стальная рука!» — угадываю смысл восклицания, они исчезают. «Стальная нога!» — улавливаю на новом витке. Умчались. «Гибкий хлыст!» — их снова нет. А что Афродита? Молнии освещают ее, восторгом светится фара. У меня кружится голова. Бессильно опускаюсь на траву. Ах ты, зараза! — шепчу, потрясенный изменой, изнемогая от слабости. — Да будь же все проклято! В тот же миг, тормознув передним колесом, она принимает вертикальную стойку задком вверх. Взлетает и холосто вращается в воздухе заднее колесо, спицы блестят, в то время как Стас летит кувырком через руль. Сама же красавица опускается и, слегка виляя ладным задком плывет в мастерскую. — Нормальная техника! — крякает Стас. — Забираю ее! — И отключается. А у меня кружится готова. Боком сползаю с пригорка, кручу вентиль, подставляю затылок под струю прохладной воды. Когда подошла Стелла (уж не она ли была за холмом?), мы представляли жалкое зрелище. С волос по лицу моему растекались ручьи, Стас вообще не вставал, так и валялся в грязи. Стелла смеялась. — Чего ржешь? — мрачно приветствовал ее Стас. — Я не ржу! — ответила Стелла и опять засмеялась. — Что она, лошадь? — спросил я, отжимая свои длинные волосы.