Хотя не могу сказать, что обо мне не побеспокоились. Волосы чистые, новая пижама в цвет стен. Хмыкнула. Голубой цвет, означает, что задержан полицейский. Знаю, что за мной наблюдают, создают микроклимат, чтобы вывести из себя. Нельзя кричать, нельзя требовать адвоката, нельзя вызывать охрану. К нарушителям спокойствия применялись самые жесточайшие меры наказания. Обычно именно так вуалировался допрос, но провоцировали его всегда задержанные. Вот она, тонкая грань между законом и беззаконием. Я вернулась и села на кровать, уставившись в одну точку – потекли часы ожидания. Одно меня не могло не радовать, я жива. С другой стороны, люди, одетые в голубую униформу, проживали не долго– ровно до оглашения приговора. Через какое время за мной пришли, я настолько изнывала от одиночества и замкнутого пространства, что готова была решиться на физические наказания, лишь бы не сидеть в этом, абсолютно лишенным звука, месте. Три охранника с оружием в руках вывели меня из камеры. Надо сказать, что находилась я не в общем блоке для преступников в форме, а в отдельном, камеры снаружи не могли мной про смотреться, это секретное подразделение. А вот это дурной знак, они в принципе могли меня пристрелить, без объяснения причин. С одной стороны, я надеялась на блондина, но головой понимала, что Душегуб навряд ли решил меня посадить за стекло. Что– то подсказывало мне, передо мной будет разыграно представление. И что оно инициировано заговорщиками, конечно, кто еще может водить за нос меня, да и сам Комитет! Кто может прикрывать бесчинства, да только тот, кто является его непосредственным представителем и самый главный вопрос, который меня волновал это… имеет ли отношение ко всему происходящему сам Душегуб? Неужели подозрения Тома верны? В комнату для допроса, которая мало чем отличалась от подобных ей в полицейском управлении, зашло двое комитетчиков, все в черном. Одного из них я узнала, это был Тори, что вывозил выжившую монашку из обители. Он, не показывая вида, что знаком со мной, расположился рядом, напротив меня за столом. Я тоже сделала вид, что не узнаю его. Другой же встал напротив зеркала. Интересно, кто за нами сейчас наблюдает в соседней комнате, Душегуб? Он ведь не может не знать, где я, или же мистер Икс, которого мы разыскиваем? Пусть это будут разные люди. – Станислава Никитина? – начал допрос, сидящий за столом. Теперь вблизи, под ярким освещением, я рассмотрела комитетчика гораздо лучше. Лицо Ториа было изуродовано шрамами от какой-то болезни. Странно, что он не хочет избавиться от этого, в наш век просвещенной медицины, такие проблемы убирались на раз. – Да. Он продиктовал мой номер, а также лицензию и ее срок. Потом стал задавать вопросы о семье. Когда с моей автобиографией было покончено, Тори спросил: – Как вы думаете, почему вы здесь? – Сейчас вы мне и ответите на этот вопрос, – не буду облегчать ему работу. Тот осклабился, конечно, это прямое нарушение протокола, комитетчик должен был для начала представиться и заявить суть обвинений, а потом уже приступать… к знакомству: – Вас обвиняют в государственном преступлении, в частности, в превышении своих полномочий, Кодекс о должностных преступлениях статья сто семнадцать пункт три. – В чем же это выразилось? – буднично поинтересовалась я, хотя сердце сделало кульбит в районе горла. – Вы представились сотрудником Комитета и выбивали признательные показания у человека. Перед глазами предстала во всей красе Кларисса Вэй. – Что вы скажете на этот счет? – поинтересовался служащий. – Я скажу, что в связи с расследованием уголовного дела, я нахожусь под контролем Комитета и отчитываюсь о своих действиях непосредственно вашему агенту. – Кому? – этот вопрос задал стоящий у зеркала, он играл роль плохого полицейского, периодически делая резкие движения и нелогичные перемещения вдоль зеркальной стены, как бы отвлекая меня от своего напарника, заставлял нервничать. Напрасно, я и так готова наложить в штаны, тем не менее следуя практике успокаивающего дыхания, достойно ответила: – Душегубу. – Закон для всех одинаков! – опять резкое движение и «плохиш» оказался ко мне носом к носу. – Вы не имели права представляться сотрудником Комитета! Я сложила руки на груди, немного отстранилась от агрессора и процедила: – Я никогда не представлялась им. – Даже так? – удивился он и вернулся к посту возле зеркала. – Но у нас есть показания женщины, которая утверждает, что вы, представившись комитетчиком, напали на нее и под давлением пытались выбить показания! – поделился «хороший» Тори. – Она лжет, – заявила я, надоело отпираться, вы меня достали, – я требую сыворотку правды для себя и буду отвечать на три вопроса! Сыворотка правды, очень неординарный препарат. Человек, у которого отсутствуют доказательства в натуральном виде, мог заявить о его применении. Задавать можно было от одного до трех вопросов – более мозг не выдерживал, если задавался четвертый вопрос или даже пятый, то допрашиваемый становился овощем. Отказать правительство от проведения этой процедуры не могло, самым замечательным было то, что должны были присутствовать два независимых свидетеля. Мне просто необходимо, чтобы о моем задержании сейчас узнало, как можно больше людей, чтобы Комитет имел это ввиду. Если бы у них были неопровержимые доказательства, то меня бы уже вели на расстрел, значит, существуют сомнения по этому поводу и это необходимо использовать. – Вы ведь понимаете, это лишь ее слово против моего? Я хочу двух свидетелей, начальника полицейского управления Тома Страйка и самого Душегуба. – Загвоздка в том, что оба они являются должностными лицами и могут выступать только от лица государства. – Хороший комитетчик не хотел этой процедуры. – Я настаиваю, чтобы они все же присутствовали и подпишу согласие, о том, что не имею претензий к свидетелям. Они остались ни с чем, не говоря ни слова, собрали свои документы и вышли. Осталась одна. На согласование не должно уйти много времени. Я сейчас очень переживала за Вирус, как она там, успела ли уйти в мировое интернет-пространство, чтобы спрятаться или же ее поймали? Судя потому, что мне пока не выдвинули обвинения по незаконному Владению искусственным интеллектом, можно было надеяться, что ее хотя бы не обнаружили. Примерно через час, когда я уже практически задремала за столом, вошли медики. С самого детства я боялась белых халатов, единственное, от чего не могла спасти нас медицина это от боли и смерти, зачастую становясь проводниками первого, а иногда, и второго, врачи вызывали во мне трепет и первобытный страх перед неизвестным. Меня подсоединили к специальному аппарату, зафиксировали голову и руки на поручнях. Медицинский работник, седовласый мужчина с бесцветными глазами, полными отрешенности, пробубнил правила поведения и введения сыворотки, мое право отказаться от применения до введения препарата в кровь, а также последствия его применения. И делал он это так безучастно и скучно, наверное, у него по сто человек в день на допросах. Ему уже совершенно все равно, что станет с подсудимым. Один раз за зеркалом включилось освещение, показывая в потайной комнате наличие разъяренного Душегуба и растерянного Тома, надо сказать, они приехали достаточно быстро. Комитетчик, судя по его состоянию не имел никакого отношения к убийствам и их сокрытию. Это как-то странно порадовало меня и я даже глупо улыбнулась ему. – Вам понятны правила проведения процедуры? Не хотите отказаться? – я бы с удовольствием, но уже поздно. Кивнула и произнесла свое согласие на процедуру еще раз, с разрешением задать три вопроса. Прокол руки был болезненным, а вводимое лекарство пекло, будто под кожу залили раскаленную лаву. Не удивительно, что задавать можно лишь три вопроса. Время остановилось. Боль пульсировала везде. Пронзая тысячами иголок, она заползла в голову и устроилась поудобнее. Теперь я не могла контролировать процесс. Словно марионетка, подвешенная за тонкие и невидимые ниточки, выпрямилась на стуле. Комната стала светлее, впереди зеркало превратилось в движущуюся массу, она булькала и переливалась, завладевая моим вниманием. Голос в колонках задал первый вопрос: – Станислава, совершили ли вы государственное преступление, представившись сотрудником Комитета? Мелкие иголочки накалывали маленькие картинки памяти, заставляя их вспыхивать яркими фотографиями. Они затухали сразу, как только кукловод понимал, что не относятся к делу. Боль прекратилась, как только всплыла нужная ситуация в голове. Новостная башня. Я не тактично обращалась с допрашиваемой. Все было в пределах моей детективной субординации. Перебирая мозаику своими маленькими лапками мозг искал ответ на вопрос. Мои пересохшие губы прошептали: – Нет. – Вводили ли вы в заблуждение Клариссу Вэй, в части того, кем вы являетесь на самом деле? Боль усилилась и мое тело, минуту назад сидевшее будто я проглотила палку, выгнулось. Я вернулась в сцену, когда видела Клариссу. Две встречи. Они проигрывались раз за разом, сопоставляя как объективные показатели меня самой, так и мое субъективное к нему отношение: – Нет. Сквозь пелену, практически сумасшествия, я улыбнулась, выкусите, мой мозг и то, что его сейчас контролировало, не посчитало это преступлением. Странно, но мне не задают третьего вопроса, находиться под воздействием сыворотки нельзя долго. Вера, тот теплый берег, благодаря которому какое-то мое я все еще осознавало себя собой, сигналила о том, что что– то идет не так. – Нарушали ли вы закон, Станислава? Тут сознание не задумывалось, зная наверняка ответ. Меня затопила боль, одновременно срывая тысячи картинок в голове. Миллионы игл впились в память, проецируя все значительные и незначительные эпизоды в моей жизни. Я хотела только одного пусть это прекратиться немедленно, с губ сорвался крик: – Да! Да! Да! – Продолжала кричать, тело сотрясала дрожь. Пусть это прекратиться, пусть это прекратиться! Глава 16 Сознание заставило меня вынырнуть и я ухватилась за свет. Глаза широко раскрылись. Вокруг меня стояли напуганные люди в белых халатах, даже тот, с безразличным лицом, что-то явно пошло не так при допросе. Душегуб держал за грудки и тряс меня. Когда он увидел, что я пришла в сознание, швырнул мое тело обратно на стул, отвернулся и зло выругался. Его лицо было перекошено не просто злобой и яростью, что-то еще примешалось к этому. Страх? За меня? – Станислава Никитина, вы освобождаетесь из-под ареста и можете продолжить свою деятельность, как частный сыщик, – Тори, с интересом, переводил свой взгляд с меня на Душегуба и обратно. Я понимала, что дала признание по третьему вопросу. Комитет имел право меня арестовать, только почему этого не сделали. «Плохиш», с едва скрываемой злобой, прошипел: – Вы преступница, вы сознались в преступлении! Тут на мою защиту встал Том, смело несмотря на то, что мы в застенках, откуда мало кто способен выйти живым: – Это вы преступники! Вы нарушили все протоколы проведения допроса! Третий вопрос был задан гораздо позже отведенного времени! Вам повезет, если ее мозг в порядке. Если же с девочкой, что– то произошло, то ваш паршивый Комитет будет до конца жизни оплачивать ей больничный. А я постараюсь довести это дело не только до суда, но до общественности и посадить вас, чего бы мне это ни стоило! – Всем прекратить, – рявкнул Душегуб, старательно избегая смотреть на меня. – Освободить Никитину немедленно! Комитетчик развернулся и, немного задержавшись на выходе, произнес: – Константин, ко мне в кабинет! – Константин, – хрипло позвала мужчину, тот развернулся, окидывая меня презрительным взглядом, я же с чувством показала ему средний палец. – Еще увидимся! – пообещал он мне и вышел, шваркнув дверью. Медики потащили меня по коридорам. Я смеялась и плакала одновременно, в тот момент, было сложно определить, все ли со мной в порядке, сознание находилось где-то на грани. Я то выныривала на поверхность и могла четко осознать, кто вокруг меня, то ускользала в подобие дремоты, где реальность смешивалась с вымыслом. В той, невзаправдашней жизни рядом был Душегуб, он звал меня, обнимал, целовал руки и я, глупо улыбаясь, звала его в ответ. Иногда меня изводило назойливое пиканье, и наконец, измучив меня вконец, все окончательно прекратилось… Пришла я в себя на больничной койке госпиталя. Руки болели от иголок, которыми я вся была истыкана. Рядом, в кресле, спал Душегуб. Красивое восточное лицо, длинная белоснежная коса, заплетенная сложнейшим узором, была небрежно перекинута на спинку его стула. Брови сдвинуты. Я улыбнулась, даже во сне он был зол. Неожиданно для меня, комитетчик распахнул глаза: – Привет, – я чувствовала себя виноватой, дернула рукой, отметив, как много во мне воткнуто иголочек, неуместно поправила волосы. – Привет, – Душегуб подался вперед. Смотрел молча. Сжав губы и руки перед собой. Костяшки пальцев касались белой простыни и это показалось мне очень интимным. Захотелось прикоснуться к его лицу, стереть это чужое выражение лица и узнать его другим. Только чувствую, не в этой жизни. Он комитетчик, не принадлежащий себе. Странный, недоверчивый, перед нами была стена, за которую он меня точно не впустит.