В этот самый момент они заметили в глубине леса золотистое пятнышко света, будто туда проник солнечный луч. — Ого! — сказал Мерри. — Наверное, пока мы шли под деревьями, солнце спряталось за тучами, а сейчас вылезло или просто поднялось высоко и между листьев пробивается в лес. Идем погреемся, просвет, кажется, недалеко. Оказалось дальше, чем они думали. Почва круто пошла вверх и становилась каменистой. Света было все больше, наконец деревья расступились, и перед ними выросла каменная стена: то ли крутой склон горы, то ли отдельная скала, они не поняли. На камне деревья не росли, и солнце светило скале прямо в лоб. Последние деревья перед этой скалой будто сами протягивали к ней ветки, чтобы погреться, и стояли тихо и почтительно, а весь лес, который перед этим казался им таким серым и обтрепанным, здесь блестел сочной, словно полированной, серой и коричневой кожей стволов и веток. На пнях мягко отсвечивала бархатная зелень. Словно весна или мимолетный привет от нее. В скальной стене они увидели что-то вроде ступеней, по-видимому, вырубленных самой природой при помощи воды и ветра в старых камнях. Ступени были крупные, неровные и неудобные. Высоко наверху, примерно наравне с верхушками деревьев, на скале был неширокий гладкий карниз, по самому краю которого росло несколько пучков старой травы. Там еще торчал ствол дерева с двумя пригнутыми вниз ветками, странно похожий на старика с узловатыми руками, который стоит и жмурится в ярком солнечном свете. — Пойдем наверх! — радостно предложил Мерри. — Мы там воздуху глотнем и попробуем осмотреться. Друзья с трудом полезли по каменным ступеням, которые по величине явно не подходили для хоббичьих ног. Поглощенные подъемом, они старательно лезли по скале, даже не задавая себе вопроса, каким это удивительным образом у них так быстро позаживали раны и синяки, и откуда появилось столько сил. Наконец оба оказались у края карниза, почти там, где стоял старый ствол. Кое-как вскарабкавшись на сам карниз, они встали во весь рост спиной к скале, глубоко вздохнули и посмотрели на восток. Убедились, что в лес они зашли всего на какие-нибудь три-четыре мили, не больше; перед ними верхушки деревьев шли вниз, до равнины, а на самом ее краю в небо поднимался толстый столб черного дыма, который ветер гнал в сторону Фангорна. — Ветер меняется, — сказал Мерри. — Снова дует с востока. Здесь на горе холодновато. — Да, — отозвался Пин. — Боюсь, что хорошая погода снова кончится и станет пасмурно. А жаль! Этот старый лес совсем по-другому выглядит, когда светит солнце. Мне кажется, я уже начинаю его любить. — Он начинает его любить! Ну и ну! Очень приятно слышать, — произнес сверху странный медленный голос. — Ну-ка, повернитесь, покажите ваши рожицы! Мне вот кажется, что я вас еще не полюбил, но не хочу судить слишком поспешно. Поворачивайтесь, ох-хо!.. Огромные ладони с узловатыми пальцами легли на плечи хоббитов и мягко, но решительно повернули их на месте, потом две большие сильные руки подняли их в воздух. И хоббиты увидели перед собой необычное, удивительное лицо, принадлежавшее не то человеку, не то троллю, громадному, локтей пятнадцать ростом, с продолговатой головой, сидевшей почти без шеи на крепком туловище. Трудно сказать, была ли на нем одежда из какой-то серовато-зеленой, похожей на древесную кору ткани, или то была его собственная кожа-кора. Руки от плеч были гладкими и темно-коричневыми. На ногах — по семь пальцев. Нижняя часть лица заросла густой косматой бородой. Борода была седая, волосы в ней были жесткими, как прутья, и волнистыми, а по краям пушились, как мох. Больше всего хоббитов поразили глаза великана, которые рассматривали их неспешно, серьезно и проницательно. Карие, с каким-то бронзовым оттенком, с прозеленью, они были глубокими, как колодцы. Пин потом не раз пытался описать, какое впечатление они на него сразу произвели, и вот что у него получилось: «Я чувствовал, что за ними — бездонный колодец, полный извечных воспоминаний и длинных медленных мыслей: на поверхности искрилось отражение настоящего, как отблеск солнца на листьях громадного дерева или на глади очень глубокого озера, когда сверху слегка рябит вода. Я не могу правильно выразить всего, но мне казалось, что вдруг проснулось что-то, что вырастает из земли, что до сих пор спало и ощущало только себя от корней до прожилок на листьях между недрами земли и небом; проснулось и смотрит на меня с той же медленной сосредоточенностью, с которой с незапамятных лет занималось своими внутренними делами». Но это потом, а пока… — Ох-хо… — басовитым шепотом прогудел низкий трубный голос. — Странно, очень странно. Не хочу судить поспешно, это мне не свойственно. Если бы я вас только увидел, не слыша ваших голосов… Голоса ваши мне понравились, приятные у вас голосочки; что-то мне напоминают, не припомню, что… Так вот, если бы я вместо того, чтобы вас услышать, сначала увидел, то, наверное, затоптал бы, принял бы за орчат, а потом заметил бы ошибку. Странные вы создания. Очень странные корешки и веточки. Ошеломленный Пин перестал бояться. Под взглядом этих глаз было интересно, но совсем не страшно. — Пожалуйста, очень прошу, — сказал он, — скажи, кто ты и что здесь делаешь? Странные глаза-колодцы погасли, прикрыв свои глубины чем-то прозрачно-невидимым, но непроницаемым. — Охо-хо… — прогудел бас. — Я энт, так меня называют. Энт, вот кто я. Энт над энтами, как можно сказать по-вашему. Некоторые называют меня Фангорном. Еще зовут Древесник. Можете так меня называть: Древесник. — Энт? — переспросил Мерри. — А что это означает? Как ты сам себя называешь? Какое у тебя настоящее имя? — Гу-у!.. — ответил Древесник. — Ох-хо! Долго придется говорить. Не спешите. Это я должен задавать вопросы, а вам надо отвечать. Вы ко мне пришли. Кто вы такие? Я не могу причислить вас ни к одному племени. Нет вас в старом Длинном Списке, который я учил, когда был молод. Почему нет? Но то было давно, очень давно… Может быть, с тех пор составили новый Список. Подумаем, припомним… Как там?.. Запоминай, кто живет на свете. Сначала четыре свободных рода: Старше всех эльфы, они и мудрее; После них — гномы из подземелий; Энты, что вышли из недр, как горы; Смертные люди, что правят конями… Гм-гм… дальше… Строитель-бобер, козел винторогий, Медведь — разоритель пчелиных ульев, Пес вечно голодный, заяц трусливый… Гм-гм… охо-хо… Орел на скале и волы в долине, Олень благородный и быстрый сокол, Белейший лебедь, тончайшая змейка… Охо-хо… гм… как там дальше? Та-та-рам, рам-та-та… рам-тара-рам-рам-там… Очень длинный Список. Вы ни в одно племя не входите. — Непонятно почему, но нас всегда пропускают и в старых списках, и в старых легендах, — сказал Мерри. — Хотя мы на этой земле довольно давно живем. Хоббиты мы. — Почему бы нас не дописать? — предложил Пин. — Вставить новый стих в старый Список: «Хоббиты, норные невысоклики…» Допиши нас после первых четырех племен, после Громадин, то есть людей, и все будет в порядке. — Гм, неплохая мысль, в общем, неплохая, — сказал Древесник. — Это подойдет. Значит, вы живете в норах? Подходяще. А кто вас назвал хоббитами? По-моему, это не из языка эльфов. Все старые слова происходят от эльфов, ибо эльфы первые их выдумали. — Никто нас не называл, мы сами хоббитами назвались, — сказал Пин. — Ох-хо… Медленнее, не спешите. Сами назвались? Так нельзя сразу говорить каждому встречному. Если будете такими неосторожными, выдадите свои настоящие имена. — А мы их не скрываем, — сказал Мерри. — Охотно представимся. Я — Брендибак, Мерриадок Брендибак, но все называют меня просто Мерри. — А я — Тук, Перегрин Тук, но меня называют обычно Пипин или Пин. — Гм-гм… видите, как вы спешите, — произнес Древесник. — Я, конечно, польщен вашим доверием, но нельзя так открываться незнакомым. Энты ведь тоже бывают разные. И другие творения есть, похожие на энтов, но совсем не энты. Разрешаете мне, — значит, буду вас называть Мерри и Пипином. Хорошие имена. Но своего настоящего имени я вам не скажу, во всяком случае, сейчас я его вам не открою. — Странный зеленый огонек блеснул в его глазах, которые он прищурил не то добродушно, не то шутливо. — Во-первых, это займет много времени, ибо оно, как и я, очень долго живет, оно выросло до размеров целой истории. На моем языке, на старинном языке энтов, настоящее имя всегда рассказывает историю того, кто его носит. Это прекраснейший язык, но надо иметь много времени, чтобы на нем беседовать, потому что мы на нем говорим только о том, о чем можно очень долго рассказывать и что стоит очень долго слушать. — А сейчас, — сказал он и вонзил в них пронзительный взгляд вдруг посветлевших и ставших маленькими глаз, — что делается? Какое место вы занимаете в том, что делается? Я ведь вижу, слышу, носом чую, кожей чувствую много из этого… этого а-лалла лалла-румба-камамба линд-ор-бурумэ… Простите, это только часть названия, которое можно приложить к этим делам на нашем языке. Понятия не имею, как это называется на других… Вы меня поняли? Это то, о чем я думаю, когда в погожее утро стою на солнце и смотрю на степь за лесом, на коней, на облака, на весь широкий мир. Что делается? Что задумал Гэндальф? А эти, бурарум… — в горле в него брезгливо захрипело, будто кто-то взял неверный аккорд на огромном органе, — эти орки и юный Саруман в своем каменном городе? Я люблю знать, что делается. Только говорите помедленнее. — Делается очень многое, — ответил Мерри. — Даже если мы будем говорить быстро, эта история займет много времени. Надо ли так вот сразу говорить тебе все, что знаем? Ты же сам советуешь нам не спешить. Ты не обидишься, если мы сначала спросим, что ты собираешься с нами делать и на чьей ты стороне? Ты знаешь Гэндальфа? — Да, знаю, знаю его; это единственный из всех магов, который на самом деле заботится о деревьях, — ответил Древесник. — А вы его знаете? — Знали, — грустно ответил Пин. — Он был нашим близким другом и проводником. — Тогда отвечу на оставшийся вопрос, — сказал Древесник. — Ничего не собираюсь с вами делать, во всяком случае, ничего без вашего согласия. Вместе мы сможем много сделать. На чьей я стороне? Я ни про какие стороны не знаю. Иду своей дорогой, может быть, на какое-то время ваша дорога совпадает с моей. Но почему вы говорите про уважаемого Гэндальфа так, будто он попал в историю, которая уже закончилась? — Мы так говорим, потому что, хотя история еще продолжается, Гэндальф из нее выпал, — сказал Пин. — Ох-хо… Хм… — загудел Древесник. — Хм-хм… Ох-хо-хо… — Потом замолчал и некоторое время разглядывал хоббитов. — Гу-у… Сам не знаю, что сказать. Молчу. — Если хочешь услышать об этом больше, — сказал Мерри, — мы тебе расскажем. Но история эта длинная. Поставь нас, пожалуйста, на землю! Мы бы могли где-нибудь сесть втроем, греться на солнышке и рассказывать. Ты, наверное, тоже устал держать нас в руках? — Я устал?.. Уставать я не привык. И сесть не могу. Я не… как это сказать?.. Не гибкий. А солнце прячется. Давайте спустимся с… постойте, сейчас… как вы называете это место? — С горы? — подсказал Пин. — С карниза? Со стены по ступенькам? — предложил Мерри. — С горы? — задумчиво повторил Древесник. — Пусть будет с горы. Но вы слишком поспешно назвали то, что тут стоит с тех пор, как появилась эта часть мира. Ну, пусть по-вашему. Идемте. — Куда? — спросил Мерри. — Ко мне домой, в один из моих домов, — ответил Древесник. — Это далеко? — Как знать? Для вас, может быть, далеко. Какое это имеет значение? — Видишь ли, у нас все пропало, — ответил Мерри. — У нас на дорогу совсем еды не осталось. — Ага… Ну, гм… об этом не беспокойтесь, — сказал Древесник. — Я дам вам питье, от которого долго-долго будете расти и кудрявиться. А если решите со мной расстаться, я вас отнесу на границу моей земли туда, куда попросите. Идемте!