Эпоха требовала многого, но у Хунтова почему-то не брала ничего. Теперь эпоха требовала пьесу. Поэтому Хунтов сидел на подоконнике и перелистывал театральный справочник. От человека, собирающегося писать пьесу, можно ждать, что он начнет изучать нравы того социального слоя людей, которых он собирается вывести на сцену. Можно ждать, что автор предполагаемой к написанию пьесы примется обдумывать сюжет, мысленно очерчивать характеры действующих лиц, придумывать сценические квипрокво. Но Хунтов начал с другого конца – с арифметических выкладок. Он, руководствуясь планом зрительного зала, высчитывал средний валовой сбор со спектакля в каждом театре. Его полное приятное лицо морщилось от напряжения, брови подымались и опадали. Хунтов быстро прочеркивал в записной книжке колонки цифр – он умножал число мест на среднюю стоимость билета, причем производил вычисления по два раза: один раз, учитывая повышенные цены, а другой раз – обыкновенные. В голове московских зрелищных предприятий по количеству мест и расценкам на них шел Большой Академический театр. Хунтов расстался с ним с великим сожалением. Для того, чтобы попасть в Большой театр, нужно было бы написать оперу или балет. Но эпоха в данный отрезок времени требовала драму. И Хунтов выбрал самый выгодный театр – Московский Художественный Академический. Качалов, думалось ему, Москвин, под руководством Станиславского сбор сделают. Хунтов подсчитал авторские проценты. По его расчетам, пьеса должна была пройти в сезоне не меньше ста раз. Шли же «Дни Турбиных», думалось ему. Гонорару набегало много. Еще никогда судьба не сулила Хунтову таких барышей. Оставалось написать пьесу. Но это беспокоило Хунтова меньше всего. Зритель дурак, думалось ему. – Мировой сюжет! – возгласил Ляпис, подходя к человеку, непрерывно звучащему в унисон с эпохой. Хунтову сюжет был нужен, и он живо спросил: – Какой сюжет? – Классный, – ответил Ляпис. Эпохальный мужчина приготовился уже записать слова Ляписа, но подозрительный по природе своей автор многоликого Гаврилы замолчал. – Ну! Говори же! – Ты украдешь! – Я у тебя часто крал сюжеты? – А повесть о комсомольце, который выиграл сто тысяч рублей? – Да, но ее же не взяли. – Что у тебя вообще брали! Я могу написать замечательную поэму. – Ну, не валяй дурака! Расскажи! – А ты не украдешь? – Честное слово. – Сюжет классный. Понимаешь, такая история. Советский изобретатель изобрел луч смерти и запрятал чертежи в стул. И умер. Жена ничего не знала и распродала стулья. А фашисты узнали и стали разыскивать стулья. А комсомолец узнал про стулья, и началась борьба. Тут можно такое накрутить… Хунтов забегал по комнате, описывая дуги вокруг опустошенного воробьяниновского стула. – Ты дашь этот сюжет мне. – Положим. – Ляпис! Ты не чувствуешь сюжета! Это не сюжет для поэмы. Это сюжет для пьесы. – Все равно. Это не твое дело. Сюжет мой. – В таком случае, я напишу пьесу раньше, чем ты успеешь написать заглавие своей поэмы. Спор, разгоревшийся между молодыми людьми, был прерван приходом Ибрагима. Это был человек легкий в обхождении, подвижный и веселый. Он был тучен. Воротнички душили его. На лице, шее и руках сверкали веснушки. Волосы были цвета сбитой яичницы. Изо рта шел густой дым. Ибрагим курил сигары «Фигаро» – 2 штуки 25 копеек. На нем было парусиновое подобие визитки, из карманов которого высовывались нотные свертки. Матерчатая панама сидела на его темени корзиночкой. Ибрагим обливался грязным потом. – Об чем спор? – спросил он пронзительным голосом. Композитор Ибрагим существовал милостями своей сестры. Из Варшавы она присылала ему новые фокстроты. Ибрагим переписывал их на нотную бумагу, менял название «Любовь в океане» на «Амброзию», или «Флирт в метро» на «Сингапурские ночи», и, снабдив ноты стихами Хунтова, сплавлял их в музыкальный сектор. – Об чем спор? – повторил он. Соперники воззвали к беспристрастию Ибрагима. История о фашистах была рассказана во второй раз. – Поэму нужно писать, – твердил Ляпис-Трубецкой. – Пьесу! – кричал Хунтов. Но Ибрагим поступил, как библейский присяжный заседатель. Он мигом разрешил тяжбу. – Опера, – сказал Ибрагим, отдуваясь. – Из этого выйдет настоящая опера с балетом, хорами и великолепными партиями. Его поддержал Хунтов. Он сейчас же вспомнил величину сборов Большого театра. Упиравшегося Ляписа соблазнили рассказами о грядущих выгодах. Хунтов ударял ладонью по справочнику и выкрикивал цифры, сбивавшие все представления Ляписа о богатстве. Началось распределение творческих обязанностей. Сценарий и прозаическую обработку взял на себя Хунтов. Стихи достались Ляпису. Музыку должен был написать Ибрагим. Писать решили здесь и сейчас же. Хунтов сел на искалеченный стул и разборчиво написал сверху листа: «Акт первый». – Вот что, други, – сказал Ибрагим, – вы пока там нацарапаете, опишите мне главных действующих лиц. Я подготовлю кой-какие лейтмотивы. Это совершенно необходимо. Золотоискатели принялись вырабатывать характеры действующих лиц. Наметились, приблизительно, такие лица: Уголино – гроссмейстер ордена фашистов (бас). Альфонсина – его дочь (колоратурное сопрано). т. Митин – советский изобретатель (баритон). Сфорца – фашистский принц (тенор). Гаврила – советский комсомолец (переодетое меццо-сопрано). Нина – комсомолка, дочь попа (лирич. сопрано). (Фашисты, самогонщики, капелланы, солдаты, мажордомы, техники, сицилийцы, лаборанты, тень Митина, пионеры и др.) – Я, – сказал Ибрагим, которому открылись благодарные перспективы, – пока что напишу хор капелланов и сицилийские пляски. А вы пишите первый акт. Побольше арий и дуэтов. – А как мы назовем оперу? – спросил Ляпис. Но тут в передней послышались стук копыт о гнилой паркет, тихое ржание и квартирная перебранка. Дверь в комнату золотоискателей отворилась, и гражданин Шаринов, сосед, ввел в комнату худую, тощую лошадь с длинным хвостом и седеющей мордой. – Гоу! – закричал Шаринов на лошадь. – Ну-о, штоб тебя… Лошадь испугалась, повернулась и толкнула Ляписа крупом. Золотоискатели были настолько поражены, что в страхе прижались к стене. Шаринов потянул лошадь в свою комнату, из которой повыскакивало множество зеленоватых татарчат. Лошадь заупрямилась и ударила копытом. Квадратик паркета выскочил из гнезда и, крутясь, полетел в раскрытое окно. – Фатыма! – закричал Шаринов страшным голосом. – Толкай сзади! Со всего дома в комнату золотоискателей мчались жильцы. Ляпис вопил не своим голосом. Ибрагим иронически насвистывал «Амброзию». Хунтов размахивал списком действующих лиц. Лошадь тревожно косила глазами и не шла. – Гоу! – сказал Шаринов вяло. – О-о-о, ч-черт!.. Но тут золотоискатели опомнились и потребовали объяснений. Пришел управдом с дворником. – Что вы делаете? – спросил управдом. – Где это видано? Как можно вводить лошадь в жилую квартиру? Шаринов вдруг рассердился. – Какое тебе дело? Купил лошадь. Где поставить? Во дворе украдут! – Сейчас же уведите лошадь! – истерически кричал управдом. – Если вам нужна конина – покупайте в мусульманской мясной. – В мясной дорого, – сказал Шаринов. – Гоу! Ты!.. Проклятая!.. Фатыма!.. Лошадь двинулась задом и согласилась наконец идти туда, куда ее вели. – Я вам этого не разрешаю, – говорил управдом, – вы ответите по суду. Тем не менее злополучный Шаринов увел лошадь в свою комнату и, непрерывно тпрукая, привязал животное к оконной ручке. Через минуту пробежала Фатыма с большой и легкой охапкой сена. – Как же мы будем жить, когда рядом лошадь? Мы пишем оперу, нам это неудобно! – завопил Ляпис. – Не беспокойтесь, – сказал управдом, уходя, – работайте. Золотоискатели, прислушиваясь к стуку копыт, снова засели за работу. – Так как же мы назовем оперу? – спросил Ляпис.