И вся могучая кучка в один голос потребовала отдельную каюту для репетиций, а, кстати, хотя бы немного денег вперед. – Идите к черту! – завопил Ник. Сестрин. – В такой момент они пристают со своими претензиями! Не объяснив, какой такой момент, автор спектакля перегнулся через борт и воззвал: – Симбие-эвич! – Синдие-эвич! – Симбие-эвич! – Мура! Вы не видели Симбиевича-Синдиевича? В тиражном зале устраивали эстраду, приколачивали к стенам плакаты и лозунги, расставляли деревянные скамьи для посетителей и сращивали электропровода с тиражными колесами. Письменные столы разместили на корме, а из каюты машинисток, вперемежку со смехом, слышалось цоканье пишущих машинок. Бледный человек с фиолетовой эспаньолкой ходил по всему пароходу и навешивал на соответствующие двери свои эмалированные таблицы: «Отдел взаимных расчетов», «Личный стол», «Общая канцелярия», «Отдел печати», «Инструкторский подотдел», «Председатель комиссии», «Машинное отделение». К большим табличкам человек с эспаньолкой присобачивал таблички поменьше: «Без дела не входить», «Приема нет», «Посторонним лицам вход воспрещается», «Все справки в регистратуре». Салон первого класса был оборудован под выставку денежных знаков и бон. Это вызвало новый взрыв негодования у Галкина, Палкина, Малкина, Чалкина и Залкинда. – Где же мы будем обедать? – волновались они. – А если дождь? – Ой, – сказал Ник. Сестрин своему помощнику, – не могу!.. Как ты думаешь, Сережа, мы не сможем обойтись без звукового оформления? – Что вы, Николай Константинович! Артисты к ритму привыкли! Тут поднялся новый галдеж. Могучая кучка пронюхала, что все четыре стула автор спектакля утащил в свою каюту. – Так, так, – говорила кучка с иронией, – а мы должны будем репетировать, сидя на койках, а на четырех стульях будет сидеть Николай Константинович со своей женой Густой, которая никакого отношения к нашему коллективу не имеет. Может, мы тоже хотим иметь в поездке своих жен. С берега на тиражный пароход зло смотрел великий комбинатор. Представительная фигура Ипполита Матвеевича могла бы сойти за скульптуру «Отчаяние идола». Новый взрыв кликов достиг ушей концессионеров. – Почему же вы мне раньше не сказали?! – кричал член комиссии. – Откуда же я мог знать, что он заболеет. – Это черт знает что! Тогда поезжайте в Рабис и требуйте, чтобы нам экстренно командировали художника. – Куда же я поеду? Сейчас шесть часов. Рабис давно закрыт. Да и пароход через полчаса уходит. – Тогда сами будете рисовать. Раз вы взяли на себя ответственность за украшение парохода, – извольте отдуваться, как хотите. Остап уже бежал по сходням, расталкивая локтями крючников, барышень и просто любопытных. При входе его задержали. – Пропуск! – Да мне к этому гражданину. – Все равно. Пропуск надо. – Товарищ! – заорал Бендер. – Вы! Вы! Толстенький! Которому художник нужен! Через пять минут великий комбинатор сидел в белой каюте толстенького заведующего хозяйством плавучего тиража и договаривался об условиях работы. – Значит, товарищ, – говорил толстячок, – нам от вас потребуется следующее: исполнение художественных плакатов, надписей и окончание транспаранта. Наш художник начал его делать и заболел. Мы его оставили здесь в больнице. Ну и, конечно, общее наблюдение за художественной частью. Можете вы это взять на себя? Причем предупреждаю – работы много. – Да, я могу это взять на себя. Мне приходилось выполнять такую работу. – И вы можете сейчас же с нами ехать? – Это будет трудновато, но я постараюсь. Большая и тяжелая гора свалилась с плеч заведующего хозяйством. Испытывая детскую легкость, толстячок смотрел на нового художника лучезарным взглядом. – Ваши условия? – спросил Остап дерзко. – Имейте в виду, я не похоронная контора. – Условия сдельные. По расценкам Рабиса. Остап поморщился, что стоило ему большого труда. – Но, кроме того, еще бесплатный стол, – поспешно добавил толстунчик, – и отдельная каюта. – В каком же классе? – Во втором. Впрочем, можно и в первом. Я вам это устрою. – А обратный проезд? – На ваши средства. Не имеем кредитов. – Ну, ладно, – сказал Остап со вздохом, – соглашаюсь. Но со мною еще мальчик-ассистент. – Насчет мальчика вот я не знаю. На мальчика кредита не отпущено. На свой счет – пожалуйста. Пусть живет в вашей каюте. – Ну, пускай по-вашему. Мальчишка у меня шустрый. Привык к спартанской обстановке. Кормить вы его будете? – Пусть приходит на кухню. Там посмотрим. Остап получил пропуск на себя и на шустрого мальчика, положил в карман ключ от каюты и вышел на горячую палубу. Остап чувствовал немалое удовлетворение при прикосновении к ключу. Это было первый раз в его бурной жизни. Ключ и квартира были. Не было только денег. Но они находились тут же, рядом, в стульях. Великий комбинатор, заложив руки в карманы, гулял вдоль борта, якобы не замечая оставшегося на берегу Воробьянинова. Ипполит Матвеевич сперва делал знаки молча, а потом даже осмелился попискивать. Но Бендер был глух. Повернувшись спиною к председателю концессии, он внимательно следил за процедурой опускания гидравлического пресса в трюм. Делались последние приготовления к отвалу. Агафья Тихоновна, она же Мура, постукивая кегельными ножками, бегала из своей каюты на корму, смотрела в воду, громко делилась своими восторгами с виртуозом-балалаечником и всем этим вносила смущение в ряды почтенных деятелей тиражного предприятия. Пароход дал второй гудок. От страшных звуков сдвинулись облака. Солнце побагровело и свалилось за горизонт. В верхнем городе зажглись лампы и фонари. С рынка в Почаевском овраге донеслись хрипы граммофонов, состязавшихся перед последними покупателями. Оглушенный и одинокий Ипполит Матвеевич что-то кричал, но его не было слышно. Лязг лебедки губил все остальные звуки. Остап Бендер любил эффекты. Только перед третьим гудком, когда Ипполит Матвеевич уже не сомневался в том, что брошен на произвол судьбы, Остап заметил его. – Что же вы стоите, как засватанный. Я думал, что вы уже давно на пароходе! Сейчас сходни снимают! Бегите скорей! Пропустите этого гражданина! Вот пропуск! Ипполит Матвеевич, почти плача, взбежал на пароход. – Вот это ваш мальчик? – спросил завхоз подозрительно. – Мальчик, – сказал Остап, – разве плох? Типичный мальчик. Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень! Толстяк угрюмо отошел. – Ну, Киса, – заметил Остап, – придется с утра сесть за работу. Надеюсь, что вы сможете разводить краски. А потом вот что: я художник, окончил ВХУТЕМАС, а вы мой помощник. Если вы думаете, что это не так, то скорее бегите назад, на берег. Черно-зеленая пена вырвалась из-под кормы. Пароход дрогнул, всплеснули медные тарелки, флейты, корнеты, тромбоны и басы затрубили чудный марш, и город, поворачиваясь и балансируя, перекочевал на левый борт. Продолжая дрожать, пароход стал по течению и быстро побежал в темноту. Позади качались звезды, лампы и портовые разноцветные знаки. Через минуту пароход отошел настолько, что городские огни стали казаться застывшим на месте ракетным порошком. Еще слышался ропот работающих «ундервудов», а природа и Волга брали свое. Нега охватила всех плавающих на пароходе «Скрябин». Члены тиражной комиссии томно прихлебывали чай. На первом заседании месткома, происходившем на носу, царила нежность. Так шумно дышал теплый ветер, так мягко полоскалась у бортов водичка, так быстро пролетали по бокам парохода черные очертания берегов, что председатель месткома, человек вполне положительный, открывший рот для произнесения речи об условиях труда в необычной обстановке, неожиданно для всех и для самого себя запел: Пароход по Волге плавал, Волга русская река… А остальные суровые участники заседания пророкотали припев: Сире-энь цвяте-от…