Он вытряхнул осколки банки и вытащил из пластикового пакета тугой сверток зеленых купюр. В карман не засунешь. Куда? Пустячок, который он не предусмотрел, мог сорвать сейчас всю операцию. Попробуй выйди им навстречу с такой пачкой. Джинсы – самая неудобная в мире одежда. В карманы джинсовых брюк запихнешь разве что носовой платок… Он сунул доллары в пустую коробку из-под «Педигрипала» и бросил ее под угловой контейнер. Выскочил из бункерной. Вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. Они уже катились ему навстречу – два взмокших амбала, ухватываясь на поворотах за перила. Еремеев вжался спиной в стену, и они пронеслись мимо него, как два запаленных волкодава. Он успел запомнить лицо переднего: осклабленные золотые зубы под навесом черных усов. «Давайте, ребята, давайте, носы только не расшибите, бультерьеры хреновы…» Он поднялся на третий этаж, открыл неопломбированный пожарный шкаф и сунул ключи от почтового ящика в зев крана-гидранта. Спустился вниз вместе с компанией возмущенных жильцов: «Опять лифты встали! И жаловаться некуда и некому…» Бультерьеры рыскали вокруг дома. Потом побежали зачем-то к троллейбусной остановке. Он вошел в бункерную и нащупал под контейнером пакет из-под собачьего корма. Доллары лежали на месте. Еще раз отыскав взглядом фигурки неудачливых охотников, он ринулся в противоположную сторону – в лабиринт складских заборов и подъездных железнодорожных путей. В пустом товарном вагоне пересчитал пачку. Слава богу, не «кукла». Почти новые «франклины» девяностого года. Он вышел к бывшему Дворцу водного спорта, а теперь дельфинарию и позвонил из фойе. – Карина? Я все получил. Спасибо. Спустись на третий этаж, там в пожарном шкафу ключ от почтового ящика. Прямо в кране, завернут в конфетный фантик. Ключиком откроешь в подъезде почтовый ящик для заявок. Там найдешь то, что обещал. И… завязывай с этим делом! Она молча швырнула трубку. Глава шестая. Паук-птицеед «Разожми зубы, гад! Дыши ровнее, ритмичнее… Ты же сейчас инфаркт схватишь! – командовал сам себе Еремеев, прислушиваясь к рывкам ноющего сердца. – Расслабься! Согрей лицо ладонями… Так. Чего распсиховался? Все как надо. Все прекрасно. Просто замечательно! Вон на подоконнике пачка “капусты” – тридцать тысяч долларов – пропуск в новую жизнь. Жизнь без нервотрепки, без будильников и начальства, без просьб отстегнуть до зарплаты десять “штучек”. Живи не хочу. Плыви, лети, кати на все четыре стороны. Свобода, бля, свобода, бля, свобода… Так, теперь, кажется, поется? Свобода… А ведь в самом деле – свободен». Расслаблены мышцы лица и тела. Сердце бьется ровно, ритмично, замедленно… «Перенервничал, конечно, с этой чертовой “зеленью”. Нервы ни к черту… Главное, определить причину стресса – и тогда отпустит… Вот уже отпускает… Мое сердце бьется спокойно и ровно… Операцию провел на пять баллов. Все было продумано и проведено четко. Объявляю вам благодарность, капитан Еремеев. Вот только девчонку жалко. Уберут. Засветилась. Тридцать тысяч не пожалели, но ее спасли… Уберут – факт. Красивая. Жалко. Наверное, и сама не знала, что так быстро все для нее кончится. Сама виновата. Деньги больше жизни любила. Глупая. Двадцать лет. Девчонка еще. Уберут. И очень скоро. Может быть, даже этой ночью». Еремеев встал и прошел на кухню за валокордином, хранившемся в холодильнике. Сердце не на шутку расходилось. Дурак. Спать ложиться надо вовремя. Курить бросить. Нормально жить и питаться. Губы слегка обожгло пряной хвоей… Присел на подоконник. Окно на двадцатом этаже не горело. Может, уже прикончили? Рука потянулась к телефону. «Не делай глупости!.. Только проверю – жива или нет? Наверняка жива. А свет не горит, потому что уже второй час. Но по “ящику” сейчас забойный фильм. Вон у соседей окна болотными огоньками синеют. Пол-Москвы смотрит. А она спит. С кем? С тем, кто ее прикончит. Жалко девку. Хороша Маша… С моей подачи прикончат… А она своим зельем скольких изувечила, в могилу свела? Не ведала, что творит. Незнание закона не освобождает от ответственности. Да и знала же, что не сахарную пудру перевозит. Все! Конец дискуссии. Спать!» Но палец сам набрал цифры запомнившегося номера. Номера машин и телефонов Еремеев научился заучивать еще на флоте – по особой мнемосхеме. Намертво. В трубке пипикнуло, затем завыли долгие гудки. «Ну конечно же телефон с определителем. Говорить не буду. Только послушаю – жива или нет». – Алло! – откликнулся недовольно сонный женский голос. «Она?» – Прошу прощения за поздний звонок. Но это я… – Мы, кажется, рассчитались? – Да, все точно. Спасибо! – Так в чем дело? – В вас… – и тут же перешел на ты. – Тебе твои шефы не простят засветки. Ты это понимаешь? Трубка промолчала и резко выпалила: – А тебе какое дело? – Молодая. Красивая. Жалко. – Жалко у пчелки. Шел бы ты, заботливый!.. – Я-то уйду. Но ты крепко подумай. И еще одно. Не напрягай зря своих ребят. Они и так устали. – Это насчет чего? – Насчет телефонного номера, который сейчас на твоем табло светится. Звоню от случайных людей. Через четверть часа меня здесь не будет. Спокойной ночи, малышка! Она швырнула трубку. Он – тоже. Дурак! Узнать по телефонному номеру адрес дело пятнадцати минут. Тридцать минут на дорогу. Через сорок-полста минут могут заявиться… Питон чувствительный! Мягкое у тебя сердце, Еремеев, как валенок. Он натянул джинсы, свитер, достал из-под подушки пистолет и сунул в карман кожаной куртки. «Ваше решение?!» Он глянул на часы: светящиеся стрелки сжимали цифру «два». В роковые минуты внутренний голос переходил на язык приказа. Срабатывала генетика четырех офицерских поколений. «Докладываю решение: ставлю “маячок” и покидаю квартиру с “тревожным” чемоданчиком. Веду из укрытия наружное наблюдение за подъезжающими к подъезду машинами. С началом движения электричек убываю в Хотьково и живу у Тимофеева до принятия дальнейших решений…» «Тревожный» чемоданчик, с которым он несся когда-то по боевой тревоге из дома на подводную лодку (смена белья, бритвенный прибор, флакон одеколона, карманная фляжечка с коньяком и карманного же формата томик Гумилева) хранил ныне совсем другие вещи: свежую тельняшку, кортик, «звезду шерифа» за автономку (вырезал аппендикс у боцмана под водой в Средиземном море) и «звездочку» за Афган (за десять рейдов в горы со спецназом), пару потрепанных полевых погон, с которыми вернулся из Кандагара, резной кедровый складенец Соловецкого монастыря (бабушкин подарок), семейный фотоальбомчик, две запасные обоймы к пистолету, диплом, орденские книжки. Осмотрев комнату, он снял со стены старинный сифонный барометр, память об отце, и, упаковав его в рекламную газету «Экстра М», забивавшую каждое утро почтовый ящик наглухо, уложил реликвию поверх всех вещей. Все? Ах да – пакет с долларами на подоконнике… Он засунул «зелень» между карманной «шильницей» со спиртом и плиткой «аварийного» шоколада. Теперь все. Увесистый, однако, чемодан. Телефонный звонок взрезал полуночную тишину. Снял трубку: – Кто там? – Это я, – раздался ее голос. – Номер проверяешь? Определитель не врет. Только ты меня с порога вернула. Больше тебе эти цифры не понадобятся. – Да не нужен мне твой телефон! Я просто хочу сказать, что ты передергиваешь. Нечестно играешь… – То есть? – Ты же ведь сахар подсыпал вместо порошка!