К ним подбирался низенький и полный лысый бородач лет под сорок, одетый в мятый серый костюм и некогда голубую рубашку, естественно, без галстука. – Вы, что ль, моряков спрашивали? – Мы. На чем ходил? – На сейнерах. Коком. – Где? – В Югрыбфлоте. Под Африкой паслись. – Звать-то тебя как? – Юрий Иванович Козликов. Можно сокращенно – Ереваныч. – А почему «Е», а не Ю-риваныч? – Это меня так за анекдоты про армянское радио прозвали. Я их уйму знаю: армянское радио спрашивают, что будет, если… – Погоди. Чего тебе тут шьют? – Растрату. Я тут бухгалтером в одной фирме работал. – Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник… А ты, Вова, за что? – Угон личного автотранспорта. – Ну а мне, орлы, мокруху клеют… Я вам вот что скажу. Все мы отсюда, конечно, выйдем. Тем более, что к полстолетию Победы кое-кому амнистия светит. Это я вам как бывший юрист говорю. – Ты чего, из ментов, что ль? – насторожился Вова. – Юрисконсультом в фирме работал. – Ну, тогда ты Плевако! – уважительно протянул бывший боевой пловец, он же морской диверсант Вова. – А чего тебя на авто потянуло? – усмехнулся Еремеев. – Угонял бы яхты или катера. Оно как-то поближе к основной профессии. Да и прибыльнее. Яхта знаешь сколько стоит? – Сколько? – Да столько же, сколько пять хороших «мерсов». Вова задумался. – Я сначала на мидиевой ферме под Феодосией работал… – Ой, какой плов я из мидий делаю! – застонал Ереваныч. – Да заткнись ты со своим пловом! – Фу, Вовочка, как невежливо! – осадил его Еремеев. – Ты и в детстве такой был? Небось в няньку соской кидался? – Я ж говорю, а он перебивает… – Вот хрен я тебе дам своего плова попробовать! – окрысился бывший кок. – Ша, ребята! – остановил их Еремеев. – Так мы никуда не уплывем. Давайте жить дружно! Тем более, что после СИЗО, после амнистии – вы же перворазники, надеюсь?.. – Ага, – подтвердил Вова. – После выхода я беру вас к себе на пароход. – То ты юрисконсульт, то ты капитан… – засомневался диверсант. – Яхтенный капитан, – уточнил Еремеев. – Одно другому не мешает. И пароход у меня под парусами. И даже камбуз есть. Главное, нам здесь не потонуть. За друг друга держаться надо. Ну и я вам кое в чем помогу – по части тактики поведения на допросе. В эту ночь они освободили себе на нижних нарах три «плацкарта» рядом. Никто и не пикнул, когда Вова, поигрывая татуированными бицепсами, бесцеремонно раздвинул чужие тюфяки. Еремеев лег в середину. Как ни странно, он засыпал в отличном расположении духа. СИЗО – это не бункер Гербария. Это раз. В камере у него своя команда, и он ее лидер, никто не заклюет. Это два. И три – перед глазами стоял мрак нового тоннеля, и снова надо было отыскивать дверь в его безнадежно глухой стене. А разве не этим он всю жизнь и занимался? В ночной духоте под разносвистный храп двадцати мужских глоток ему снилась тишина сгоревшего Дома. Глубокая, долгая, чистая. Нервы, истрепанные Москвой, отходили в ней блаженно под шелковый трепет пламени в печи, под шум ветра в еловых лапах. Как Курск знаменит соловьями, Ростов – звонами, Абрамцево славилось тишиной. Музыка Штрауса, втянутая в Дом по волноводам дедовского приемника, вплеталась в пляску огня на сосновых поленьях. Сначала отогревались стекла, потом настенные часы, сами собой пускаясь в ход, наконец, оживали мухи, зимовавшие в вате, проложенной между рамами. Дом наливался печным теплом и лунным светом. …Вдруг проснешься посреди глухоманной ночи и услышишь звуки столетней давности – мельничный шум ветра в жесткой еловой хвое, собачий полнолунный вой, скрип печной дверки, звяканье кочерги, стеклянистый шорох древесных углей да тонкий трепет рвущегося пламени… А в окно из-под тяжелой еловой лапы зрит луна, и свет ее стекает отвесно по березовым стволам. И такая пронзительная тишина, что хочется заткнуть уши, чтобы хоть кровь в ушах прошумела. * * * Утром его вызвали на допрос. Еремеев с нескрываемым любопытством вглядывался в коллегу – массивного густобрового следователя по особо важным делам Сергея Сергеевича, как он представился, Бевза. Бевз с ходу стал брать быка за рога: – В каких отношениях вы были с гражданином Ковальчуком? – В служебных. Он начальник, я подчиненный. – У вас были служебные конфликты? – Нет. Сферы нашей деятельности почти не пересекались. – А в личном плане? – В неслужебное время мы не общались. – А в каких отношениях он состоял с вашей женой? – Это бестактный вопрос. Я отказываюсь на него отвечать. – Вам придется на него ответить. Иначе я буду думать, что на Пироговском водохранилище произошел не несчастный случай, а имел место акт мести на почве ревности. – У вас нет никаких оснований для подобной версии. Это было непредумышленное убийство по неосторожности самого пострадавшего и отчасти моей, как капитана. Я обязан был предупредить его о правилах безопасности пребывания на парусном судне. Сергей Сергеевич бросил ручку и прошелся по кабинету, слегка припадая на левую ногу. – Ну, хорошо, – вздохнул он, – вы сами не раз допрашивали… И знаете, что после первой же уличенной неправды теряется доверие ко всем остальным показаниям. И я его уже потерял. Вы сказали первую неправду. – Я не вправе обсуждать личную жизнь моей жены с кем бы то ни было и где бы то ни было! – Весьма похвально, что вы так печетесь о чести своей супруги. Но интересы дела требуют вмешательства в вашу общую личную жизнь. Приношу свои извинения, но повторяю свой вопрос: у вас были причины для ревности? – Карина не давала мне таких поводов. – А в прошлом? До вашего брака? – С того дня, как она согласилась выйти за меня замуж, ее прошлое перестало для меня существовать. Сергей Сергеевич усмехнулся и вернулся за свой стол. – Это легче сказать, чем сделать. Между нами мальчиками: ну-у чего душой кривить – кому приятно иметь дело с бывшим любовником своей жены? Лично мне неприятно. Да и вам тоже! Всем неприятно! Еремеев задумался: этому хромому черту откуда-то известно про Леонкавалло и Карину. Ясно, куда он клонит – к убийству на почве ревности. За это и срок больше, чем за преступную халатность, повлекшую тяжкие последствия. Зачем ему это нужно? Придать больший вес делу? Ладно, поборемся. Мы тоже не лыком шиты… – В тот день у меня не было никаких вспышек ревности. Если вас интересует мое эмоциональное состояние, то оно было радостным. Я нашел пропажу шефа. Это была удача профессионала. Вы должны меня понять… – Кто это может подтвердить? – Тот, кто был свидетелем несчастного случая. – Но он утверждает обратное. – Истец не может быть свидетелем! – А он и не истец. Он свидетель. Единственный притом. Всех остальных вам удалось убрать. Не так ли?! Это был удар. Еремеев растерялся. Не ожидал. Слишком многое вдруг стало ясно. Герман Бариевич никуда не улетел. Он действует здесь, в Москве. Он будет убирать его законными средствами. Для этого у него хватит долларов… – Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы. Я буду требовать, чтобы мое дело вел другой следователь!