— Так ось, это было в 1789 году. Мы ж тут давно жили, многое знали и с русскими войсками сносились, особливо с казаками Войска Черноморского. И мы с ними вместе воевали, чтобы эта земля стала нашей, совсем нашей. Понимаешь? — Понимаю, — произнес Горлис, притом тихо, как будто и в его слове была какая-то крамола. — И она стала нашей! Знаешь ли ты, кто такой Светлейший князь Потёмкин? — Знаю. — А знаешь ли ты кто такой «великий гетьман Катеринославських та Чорноморських козаків»? — Нет. — Це той же ж Потьомкін. А на следующий год после взятия Хаджибея он отписал землі ці нам, черноморцам. Мой дед Мыкола Кочубей стал тогда паланковим полковником Хаджибейским. Отец же Андрей, как имеющий наилучшее образование в сих краях, — паланковим писарем. — И сколько же той земли вашей… было? — Было — и будет, — поправил Степан с недоброй усмешкою. — Так сколько всё же? — Кошевой атаман Головатый в песне на смерть Потёмкина сказал сколько: «Та й дав гетьман землю від Дністра до Богу / Границею по Бендерська дорогу. / Дністровський, Дніпровський — обидва лимани, / У них добуватись, справляти жупани». — «До Богу» — сие метафора? — Ні, то в нас річка так зветься. Которая Буг по-русски. А Бендерская дорога — шлях Бендеры — Соколы. Соколы ж — это Вознесенск по-русски, — сказал Степан, опережая следующие вопросы. Горлис мысленно представил описаную такими линиями топографическую фигуру. — Что ж, Степко, довольно земли, просто немецкое курфюрство средних размеров. — Ну-у-у, — протянул Кочубей. — Не так чтобы довольно. С прежними гетманатами не сравнить. Но хоть что-то… И мы тут давно жили, мы за эту землю во все стороны воевали. — И что ж? — А то, что «Вража мати — Катерина, всіх нас обдурила, / Степ широкий, край веселий, / Та й занапастила. / Землю нашу роздарила». Теперь это земли помещиков разных. И не только ж землю в нас отобрали, но и память самую! — Это как? — А ось так! На въезде в город дозор русский спрашивает: «Куда приехал?» — «В Соколы приехал». — «Нет, — кричат, — в Вознесенск приехал». И розог!.. Или, если тут, в этом городе. «В Кочубей приехал». — «Нет», — кричат. «В Хаджибей приехал». — «Нет», — кричат. «А что ж?» — «В Одессу приехал». И розог! Кто ж такое вытерпит? И на нашей-то земле, кровью и потом политой. Но когда повстали… Сам знаешь, как богских казаков порубали. — Да, слыхал. В канцеляриях сильно радовались — шампанское открывали: «За жизнь мирную!» Кочубей скрипнул зубами. — А что? — спросил Натан, стараясь приятеля развлечь и утешить. — Выходит, до Одессы город звался и Хаджибей, и Кочубей? — Ага. Тезкó я з ним… І вся родина наша. — И про числа еще: а почему песня начинается «Ой, у 1791 році»? — В том году Катерина вперше указ склала на Кубань нам ехать. — Так это вы уже тридцать лет, как туда едете? — Саме так. — Гляжу, не сильно торопитесь… — Те саме! — хитро улыбнулся Кочубей на краю одноименного города. Обдумывая всё услышанное, Натан отвел глаза в сторону и уперся взглядом в бондарню. И тут, надумав что-то, решил обидеться. — Степко! — Га… — Так что же сие выходит. Ты мне всего этого ранее не рассказывал, поскольку в бондарне или у нее Осип сидел? Боялся, что ветер до него что-то донесет? — Так, — ответил Степан, как нечто само собой разумеющееся. — Ветер до него что-то донесет, а он — далее. — Интересно получается, как об этом говорить, так ты меня останавливал. А как наше расследование обсуждать — так, пожалуйста. Оно что, не секрет? — Нет, — улыбнулся Степан. — Но почему? — возмутился Натан. — Не лютуй, Танелю. То ж две большие разницы. Эта «Песня с числами» — запретная. Не так чтоб аж до каторги, но всё же. Осип же — человек мутный. Да еще власть любит — и свою, и вообще. Это при нем никак нельзя обсуждать. Расследование — другое дело. Я сам ему многое сообщал, указуя, что это по заказу властей. И он мне… нам помогал. Настроения среди казаков; проходы к Спиро, договоренность про встречу; разговоры среди наших про Буджак — это не так, чтобы всё он один. Однако же многое нам принес именно Осип. И крепко тем помог. Но угадай, что он за всё это просил? — Что? — А щоб ми його с начальством в канцеляриях познакомили! — Хм-м. Странное желание. А… зачем? — Хтозна. И сам он, похоже, пока не вполне знает. Он такой… хитро тёртый. Хочет чего-то сделать, но не знает, чего и как. — А как же мы теперь твое обещание выполнять будем? — Ой, я тебе прошу! Тяжко, что ли? Великому частному приставу Дрымову покажем его — и всё. До того ж, я это обещал после свадьбы сделать. А к тому времени, может, еще чего за это придумаем. Натан нашел все ответы удовлетворительными и решил, что пора бумаги с записками Гологордовского передать товарищу на личное прочтение. Степан аж крякнул от предвкушения и впился глазами в строчки… Горлис, чтобы не мешать просмотру, развернулся спиной к приятелю, лицом — к хуторскому хозяйству. Было тепло. Весна нынче выдалась ранняя и прочная, без похолоданий. На грядках всё зеленело и быстро шло в рост. Деревья в саду шумели кронами. Пришло на ум замечание в записях шляхтича о том, что ежели б семейство Буонопарте на Корсике не разорилось из-за неудачно заведенного тутового хозяйства, то, может, мир и не узнал бы императора Наполеона. А был бы средней руки поставщик шелка. Натан не помнил, подчеркнул ли сие место карандашом. Если да, то Степану, имеющему такое же хозяйство и, кажется, успешное, забавно будет это прочитать. — Степко! — Га! — Пока ты читаешь, я пойду к Ярыне, попрошу ваших червей шелковых показать. — Та вони ще не проснулися. Хотя по такой погоде… Спека, аж земля репается. Город цілими днями поливаешь. Так что и черви тутовые скоро проснутся. Ну, иди-иди, — сказал Степан и вновь углубился в бумаги. Ярына с гордостью показала Натану ящички с гренами, из которых должны будут вылупиться ценные черви. В одном даже дверку приоткрыла, внимательно глядя, чтобы какая гадость туда не залетела. Услыхав, что у семейства Буонапарте тоже было такое хозяйство, но оказалось разорительным, трижды сплюнула и высказала надежду, что семейству Кочубеев повезет больше, нежели корсиканскому… Глава 23, в каковой Натан и Степан понимают, что знают в расследуемом деле уже почти всё… кроме главного Когда Натан вернулся в беседку, Степан уже закончил чтение и пребывал в глубоких размышлениях. При сём курил и попивал кисель солнечного цвета и вкуса. — Знатно, Танелю, ты там всё подчеркнул. Толково. Я по тем пометкам шел, как за шелковой нитью. Потому — быстро. — И что скажешь? — Міркувати треба… — Вот я думаю, как там странно всё. Изумляюсь просто, кто же из российских чиновников в Одессе, да еще с «постом», не просто соглашался общаться с Гологордовским, но и взял для исполнения ответственного тайного задания? Уж не нафантазировал ли он этого «сослуживца»? — А мне, знаешь, что сдается? Не такой уж он полоумный, этот Гологордовский. И в его «сослуживца» с «постом» в Одессе нужно верить. — Отчего же? — Давай с самого начала вспомним, как дело йшло. — Давай. Только ты говори, потому что я вчера так начитался, что голова забита всем этим. Воздуха в ней нет, как бы. Фактам слишком тесно, не повернуться. — Ото верно, друже, — усмехнулся Степан, — а у меня голова ныне почти пустая. В ней два воза с солью легко разъедутся. Отже, в чем соль, поищем… Через что всё начиналось? Умер, причем наглою смертью, рыбный торговец. Отчего, если честно, власти засуетились «по-особому»? Потому что лавка пристреленного — на откупе у Абросимова. А над ним «особенный» Вязьмитенов гетманствует. Так, ничего я не перекрутил? — Нет, всё верно. — Потом ты находишь одёжу дворянскую. Потом еще — обрывки записей с высокими политическими размышленьями. И с польским присмаком. Вот тут, кажется, самая большая тревога у властей наших разлюли-любимых. Через почему?