– Сэр, мы, конечно, чертовски рады гостям. Но вообще-то филиппинская армия здесь не обслуживается. – Везунчик у нас из Вьетнама, – ответил полковник. – Из Вьетнама? Ты что, заблудился? – Нет, не заблудился, – сказал юноша. – Этот парень, – продолжал полковник, – уже водит реактивные самолёты. Капитан военно-воздушных сил Республики Вьетнам. Сэм спросил юного капитана: – Так что, война у вас там или как? Ну, война: бдыщ-бдыщ-тыдыдыщ! – он изобразил обеими руками, будто держит пистолет-пулемёт, и синхронно затряс ими в воздухе. – Да? Нет? Капитан отвернулся от американца, сформулировал в уме фразу, отработал, повернулся обратно и проговорил: – Не знаю насчёт войны. Много людей умерло. – И этого достаточно, – согласился полковник. – Это уже кое-что. – А здесь чего делаешь? – Я здесь для подготовки, летать на вертолёте, – сказал капитан. – На вид-то тебе и на трёхколёсный велик садиться рановато, – усомнился Сэм. – Сколько тебе? – Двадцать два года. – Что ж, поставлю, пожалуй, пивка этому косоглазику. «Сан-Мигель» устроит? Да, не против, если буду звать тебя косоглазиком? Дурная привычка. – Зови его Лаки, Везунчиком, – посоветовал полковник. – Берём, Везунчик! Чем травиться-то будешь? Парень нахмурился, с таинственным видом сам с собой посовещался и произнёс: – Мне, если можно, «Лаки Лагер». – А сигареты какие куришь? – осведомился полковник. – Если можно, «Лаки Страйк», – ответил он ко всеобщему веселью. Внезапно Сэм воззрился на молодого матроса Хьюстона, будто только сейчас его узнал, и спросил: – А где моя винтовка? С секунду Хьюстон не понимал, о чём идёт речь. Потом его осенило: – Бля! – Где она? – судя по всему, Сэма она не так уж прямо интересовала, просто было любопытно. – Бля, – проговорил матрос Хьюстон. – Ща я за ней сгоняю. Пришлось возвращаться в джунгли. Стояла ровно такая же жара и ровно такая же сырость. Всё те же самые животные производили те же самые звуки, и положение было ровно столь же ужасно, он был вдали от родного дома, и во флоте ещё служить целых два года, и президент, президент его родной страны по-прежнему мёртв – а вот макака куда-то исчезла. Винтовка Сэма лежала в кустах, там же, где он её оставил, а обезьянки нигде не наблюдалось. Видимо, какой-то зверь утащил. Хьюстон был готов к тому, что придётся опять её увидеть; так что он испытал облегчение – можно было вернуться в клуб и не мучить себя лицезрением плодов своего поступка. И всё же, без особой тревоги или беспокойства, он понимал: навсегда от подобных картин ему не уберечься. Матроса Хьюстона один раз повысили в звании, а потом снова понизили. Он мельком видел некоторые из больших столичных городов Юго-Восточной Азии, бродил душными ночами по улицам, на которых дрожали в затхлом бризе огни фонарей, но ни разу не оставался на суше достаточно долго, чтобы разучиться переносить качку, лишь достаточно для того, чтобы сбиться с толку, насмотреться на мешанину лиц и наслушаться страдальческого смеха. Когда срок службы истёк, он завербовался на новый, при этом более всего его завораживала власть вершить собственную судьбу, просто вписав в нужную графу свою фамилию. У Хьюстона имелось два младших брата. Ближайший к нему по годам, Джеймс, записался в пехоту и был отправлен во Вьетнам, и вот как-то ночью, как раз перед окончанием своего второго срока во флоте, Хьюстон сел на поезд от военно-морской базы в японской Ёкосуке до Иокогамы – там они с Джеймсом договорились встретиться в баре «Арахис». Дело было в 1967 году, с убийства Джона Кеннеди прошло уже больше трёх лет. В вагоне Хьюстон смотрел поверх чёрных как смоль макушек и ощущал себя великаном. Пассажиры – все как один малорослые японцы – разглядывали его без радости, без сожаления, без стыда, пока он не почувствовал, будто ему сворачивают шею. Вот он наконец сошёл с поезда и через вечернюю морось двинулся по прямой вдоль мокрых трамвайных рельсов, ведущих к бару «Арахис». Хьюстону не терпелось поговорить с кем-нибудь по-английски. Большой зал «Арахиса» был битком набит военными моряками и потёртыми на вид ребятами из торгового флота, в голове сразу стало тесно от гомона голосов, а в лёгких – от сигаретного дыма. Джеймса Хьюстон нашёл у сцены, протолкнулся к нему и протянул руку. – Сваливаю я из Ёкосуки, браток! Снова на борт! – объявил он первым делом. Приветствие потонуло в музыке оркестра – выступал квартет каких-то местных японских подражателей «Битлов» в ослепительно-белых костюмах и с чёлочками. Джеймс сидел в гражданской одежде за небольшим столиком и тупо глазел на музыкантов, не замечая ничего вокруг, так что Билл прицельно запустил ему в открытый рот солёным орешком. Джеймс указал на оркестр: – Вот ведь цирк с конями! – чтобы было хоть сколько-нибудь слышно, ему пришлось кричать. – Ну чё тут сказать? Здесь тебе не Финикс. – Это почти так же нелепо, как ты во флотской униформе. – Меня отпустили два года назад, а я на сверхсрочную зачислился. Не знаю – просто взял вот и записался. – Ты чё, бухой был, что ли? – Ну да, прибухнул чуток, ага. Билл Хьюстон был приятно удивлён: брат-то, оказывается, больше не мальчик! Джеймс носил стрижку ёжиком, отчего его челюсть мощно выдавалась вперёд, и сидел ровно, не вертелся и не ёрзал. Даже в штатском платье выглядел как солдат. Они заказали кувшин пива и сошлись на мнении, что, за исключением немногих странных моментов, вот как этот бар «Арахис», Япония им обоим вполне по вкусу – хоть Джеймс пока и провёл в этой стране в общей сложности шесть часов в перерывах между полётами и наутро уже должен был сесть в новый самолёт и лететь во Вьетнам; по крайней мере, о японцах оба отозвались вполне положительно. – Я тебе вот чего скажу, – произнёс Билл, когда оркестр удалился на перекур и стало слышно друг друга, – у этих япошек тут всё такое ровненькое и квадратное, как под линеечку. Ну а в тропиках, браток, – там одно дерьмо, дерьмо на дерьме сидит и дерьмом погоняет. У каждого мозги давным-давно спеклись и закипели. – Вот и мне то же самое рассказывают. Думаю, и сам всё узнаю. – А насчёт того, как там воюется? – А что насчёт этого? – Чего говорят? – Да в основном-то, говорят, всё просто: стреляешь по деревьям, а те отстреливаются в ответ. – Ну а реально-то как оно? Хреново? – Думаю, сам всё узнаю. – Ссышься? – Я тут во время подготовки как-то видел, как один парень другого подстрелил. – Да ну? – Прямо в жопу попал, представляешь?! Но это случайно было. Билл Хьюстон сказал: – Это что, при мне как-то в Гонолулу один чувак другого замочил. – В драке, что ли? – Ну как, тот гондон другому гондону денег был должен. – И как это случилось, в кабаке? – Нет. Не в кабаке. Чувак этот подошёл со двора к его дому, встал под окном, позвал. Мы тогда с ним мимо проходили, вот он и говорит: «Погоди, говорит, мне тут надо с одним чуваком перетереть, он мне денег должен». Так они с минуту где-то трындели, а потом тот чувак, ну, который со мной-то был, – вот он, значит, взял да и шмальнул в того, в другого-то. Прицелился из пушки прямо в оконную сетку, братан, да и бабахнул разок, вот так. Из сорок пятого автоматического, да. А тот чувак вроде как на спину хлопнулся у себя там в квартире. – Да ты гонишь! – Нет. Всё по-честному. – Серьёзно, значит? Ты сам при этом был? – Да мы просто шлялись себе без дела. У меня и в мыслях не было, что он собирается кого-то завалить. – Ну а ты-то чё? – Да я-то едва в штаны не наделал со страху. А он оборачивается, суёт пушку под рубашку и такой: «Эй, идём-ка опрокинем по пивчанскому!» Словно ничего и не было. – И как же ты всё это… прокомментировал?