Миновав последнюю дверь, они вернулись в основную пещеру. Дверь задраили, погасили огни, сняли герметизаторы со входов… снаружи была ночь, над пустыней высыпали звезды. Джессика подошла к иссушенному краю скалы у входа, поглядела на звезды, низкие и сверкающие. Вокруг нее шевелились, за спиной настраивали бализет, Пол напевал, задавая тон. В голосе его была такая грусть! Это не понравилось ей. Из темной глубины пещеры прозвучал голос Чани: – Расскажи мне о водах твоего мира, Пол-Муад'Диб. Пол отозвался: – В другой раз, Чани. Обещаю. Такая печаль! – Хороший бализет, – произнесла Чани. – Очень, – согласился Пол. – Как ты думаешь, Джемис не будет возражать, если я попользуюсь им? «Он говорит о мертвом в настоящем времени», – подумала Джессика. Слова сына встревожили ее. Вмешался мужской голос: – Иногда он любил музыку, Джемис-то. – Спой тогда какую-нибудь из ваших песен, – попросила Чани. «Сколько женственного очарования в голосе этой девочки! – подумала Джессика. – Следует предостеречь Пола относительно женщин… и поскорее». – Эту песню сочинил мой друг, – сказал Пол. – Я думаю, теперь он мертв, мой Гарни. Он называл ее вечерней песней. Отряд притих, мальчишеский тенор Пола вздымался над звяканьем и треньканьем струн бализета. Смеркается… время настало костра. Ясное солнце кануло в реку тумана. Смятенную душу очисть от дневного обмана, Успокой мою память, о сердца сестра. Музыка отдавалась в сердце Джессики, языческая и плотская, вдруг напомнившая ей о себе, о потребностях тела. В напряженном молчании она слушала. Усыпанный звездами реквием ночи – для нас. И счастье навеки, навеки – в глубине твоих глаз… И любовь в одеянье цветочном ласкает сердца, И любовь в одеянье цветочном навек, до конца. Когда отзвучали последние звуки, среди мгновенной тишины Джессика подумала: «Почему мой сын поет любовную песню этой девочке? – Она испугалась. – Жизнь мчится, да так, что ее не ухватишь ни за какие вожжи. Почему он выбрал именно эту песню? – Удивление не оставляло ее. – Часто инстинктивный выбор – самый правильный. Почему он это сделал?» Пол молча сидел в наступившей тьме, единственная мысль владела им: «Моя мать – враг мне. Она не понимает этого, но тем не менее. Она навлекает на меня джихад. Она родила меня, воспитала. Она – враг мне». Понятие прогресса – это просто защитный механизм, скрывающий от нас ужасы грядущего. Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба» По случаю семнадцатого дня рождения Фейд-Раута Харконнен убил своего сотого раба-гладиатора в семейных играх. Гостившие на отеческой планете Харконненов имперские наблюдатели, граф Фенринг и его леди, были приглашены в этот день в золоченую ложу над треугольной ареной вместе с ближайшими родственниками. Чтобы отметить рождение на-барона и напомнить всем прочим Харконненам и подданным, кто наследует титул, на Гайеди Прим был объявлен праздник. Старый барон повелел целыми днями отдыхать от работ, и не без некоторых усилий Харко – главный город семьи – был приведен в праздничный вид: со стен домов свисали флаги, фасады домов у Дворцовой дороги поблескивали свежей краской. Впрочем, поодаль от главной улицы граф Фенринг и его леди приметили кучи мусора, бурые стены, отражавшиеся в темных лужах, и опасливо снующих людей. Голубой дворец барона выглядел безукоризненно, но гости догадывались, какой ценой был достигнут этот лоск. Повсюду сновала стража, а блеск рукояток говорил тренированному взгляду, что оружием пользовались постоянно. Даже внутри дома, на переходах, кое-где была выставлена стража, подозрительно оглядывающая гостей. Военная подготовка слуг выдавала себя во всем – в походке, в осанке, в том, как внимательно глаза их наблюдали, наблюдали и наблюдали. – Чувствуется напряженность, – шепнул своей даме граф на тайном языке. – До барона начинает доходить, какой ценой он отделался от герцога Лето. – Не хотелось бы напоминать тебе древнюю легенду о фениксе, – ответила она. Они ожидали приглашения на арену в приемной. Зал был невелик, метров сорок длиной, вполовину этого шириной, но наклонные полуколонны по бокам и изогнутая арка потолка создавали впечатление куда более обширного помещения. – Ах-х, вот и барон, – промолвил граф. Барон шествовал к ним по залу, переваливаясь и раскачиваясь на гравипоплавках, поддерживавших его тушу. Щеки его тряслись, силовые генераторы дергались под оранжевым балахоном. На пальцах блестели кольца, поблескивали вплетенные в ткань опалюксы. У локтя барона выступал Фейд-Раута. Его темные волосы были завиты в тугие кольца, неестественно легкомысленные над мрачными глазами. Его наряд состоял из облегающей черной блузы и брюк в обтяжку, чуть расширявшихся книзу. Небольшие ступни были обуты в мягкие ботинки. Поглядев на осанку молодого человека, на его перекатывающиеся под блузой мускулы, леди Фенринг подумала: «Этот не позволит себе разжиреть». Барон остановился перед ними, покровительственно взял Фейд-Рауту за руку и произнес: – Мой племянник, на-барон Фейд-Раута Харконнен. – И, повернув младенчески пухлое лицо к Фейд-Рауте, добавил: – Граф и леди Фенринг, о которых я говорил. Фейд-Раута вежливо склонил голову. Он вглядывался в леди Фенринг: золотоволосая гибкая женщина, совершенная фигура задрапирована изящным, длинным платьем мутно-серого цвета, без украшений. Серо-зеленые глаза тоже были обращены к на-барону. Свойственное Бинэ Гессерит ясное спокойствие ее будоражило молодого человека. – Ум-м-м-м-м-ах-хм-м-м-м, – протянул граф, изучая Фейд-Рауту, – хм-м-м, аккуратный, молодой человек, ах, моя, хм-м-м-м… дорогая? – Граф поглядел на барона. – Почтенный мой барон, вы упомянули, что беседовали уже о нас с этим аккуратным молодым человеком. И что же вы сказали ему? – Я рассказал ему о том великом уважении, которым наградил вас, граф, наш Император, – ответил барон, мысленно взывая к племяннику: «Запомни его, Фейд, – убийца с обликом кролика, такие опаснее всего». – Конечно, – согласился граф и улыбнулся своей даме. Слова его и поступки показались Фейд-Рауте почти оскорблением. Но упрекнуть было не в чем, явного выпада со стороны графа не было. Молодой человек внимательно глянул на графа: небольшого роста, слабый на вид. Неприятное лицо с заостренными чертами, слишком большие темные глаза. На висках седина. И еще движения… он шевелил то рукой, то головой, говорил в противоположную сторону. Даже уследить было трудно. – Ум-м-м-м-ах-х-м-м, такую аккуратность встретишь не часто, – сказал граф, обращаясь к плечу барона. – Я… ах, поздравляю вас с таким совершенным, ах-х-х, наследником. С точки зрения, хм-м-м, старшего, так сказать. – Вы слишком любезны, – произнес барон, поклонившись, но Фейд-Раута заметил, что выражение глаз дяди противоположно словам. – Когда вы, барон, м-м-м, в ироническом настроении, сразу, ах-х-х, понятно, что у вас в голове, хм-м-м, глубочайшие замыслы. «Опять за свое, – подумал Фейд-Раута. – С одной стороны, похоже на оскорбление, только не за что зацепиться, чтобы потребовать удовлетворения». От слов этого человека Фейд-Рауте казалось, что в уши его запихивают кашу… ум-м-ах-х-хм-м-м-м! Фейд-Раута перевел взгляд обратно на леди Фенринг. – Мы, ах-х-х, отнимаем слишком много времени у молодого человека, – сказала она. – Как я понимаю, он появится сегодня на арене. «Клянусь гуриями императорского гарема, она очаровательна!» – подумал Фейд-Раута и сказал: – Сегодня я буду убивать в вашу честь. С вашего разрешения я объявлю об этом на арене. Она невозмутимо выдержала его взгляд и словно кнутом обожгла его словами: – Я не разрешаю вам. – Фейд! – одернул его барон, подумав: «Каков чертенок! Или он хочет, чтобы убийца-граф вызвал его на поединок?» Но граф в ответ лишь улыбнулся, протянув: «Хм-м-м-м-ум-м-м». – Тебе и в самом деле пора готовиться к бою, Фейд, – сказал барон. – Отдохни… и обойдись сегодня без дурацкого риска. Фейд-Раута поклонился, лицо его потемнело от смущения.