– Но пояс завязан узлом. Помогите мне. – Разорвите его, сэр. – Ну, в таком случае прочь рубище! – И мистер Рочестер сбросил свой маскарадный костюм. – Право, сэр, что за странная идея! – Но отлично воплощенная, э? Вы не согласны? – С барышнями вы, очевидно, отлично сыграли свою роль. – Но не с вами? – Со мной вы не изображали цыганку, сэр. – Так кого же я изображал? Себя самого? – Нет. Кого-то непостижимого. Короче говоря, мне кажется, вы старались разговорить меня или вовлечь во что-то. Вы говорили вздор, чтобы заставить меня говорить вздор. Вряд ли это честно, сэр. – Вы прощаете меня, Джейн? – Не могу ответить, пока не обдумаю всего. Если по размышлении я приду к выводу, что ни в какой особой глупости не повинна, то попробую вас простить, но все-таки вы поступили дурно. – А! Вы были очень сдержанны, очень осторожны и очень разумны. Я подумала и решила, что в целом так и было. Но, правду сказать, я насторожилась с самого начала нашего разговора. Подозрение, что это какой-то маскарад, возникло у меня почти сразу. Я знала, что цыганки и гадалки не говорят так, как говорила эта лжестаруха. К тому же я заметила и измененный голос, и старания скрыть лицо. Но мои мысли обращались к Грейс Пул, этой живой загадке, этой тайне тайн, какой я считала ее. О мистере Рочестере я не подумала ни разу. – Ну-с, – сказал он, – о чем вы задумались? Что означает эта серьезная улыбка? – Удивление и комплименты самой себе, сэр. Полагаю, вы разрешите мне уйти? – Нет, погодите немного и расскажите мне, чем занимается общество в гостиной. – Разговаривают о цыганке, я полагаю. – Сядьте! Скажите, что они говорили обо мне? – Мне лучше не оставаться тут долго, сэр, ведь уже почти одиннадцать и… О! Вы знаете, мистер Рочестер, что после вашего отъезда сюда приехал неизвестный джентльмен? – Неизвестный! Нет. Но кто? Я никого не ожидал. Он уже уехал? – Нет. Он сказал, что знает вас давно и может позволить себе вольность подождать вашего возвращения здесь. – О черт! Он назвал свое имя? – Его фамилия Мейсон, сэр, и он приехал из Вест-Индии. Из Спаниш-Тауна на Ямайке, если не ошибаюсь. Мистер Рочестер стоял рядом со мной, держа меня за руку, словно собирался подвести меня к креслу. При этих моих словах его пальцы конвульсивно стиснули мое запястье, улыбка застыла на его губах, горло как будто сжала судорога. – Мейсон!.. Вест-Индия! – повторил он тоном, каким, наверное, говорящий автомат произносит свою единственную фразу. – Мейсон!.. Вест-Индия! – повторил он. А потом еще трижды, все больше и больше бледнея. Казалось, он не понимает, где он и что с ним. – Вам дурно, сэр? – спросила я. – Джейн, я получил страшный удар… Страшный удар, Джейн! – Он пошатнулся. – О! Обопритесь на меня, сэр. – Джейн, однажды вы уже предложили мне свое плечо. Подставьте мне его еще раз. – Да, сэр, вот! И руку тоже. Он сел и заставил меня сесть рядом. Сжимая мою руку в обеих своих, он растирал ее, глядя на меня очень расстроенным мрачным взглядом. – Мой дружок, – сказал он, – чего бы я ни дал, чтобы оказаться на уединенном острове только с вами, свободным от тревог, опасностей и страшных воспоминаний. – Не могу ли я помочь вам, сэр? Ради вас я готова отдать жизнь. – Джейн, если мне понадобится помощь, я буду искать ее у вас. Обещаю! – Благодарю вас, сэр. Только скажите мне, что надо сделать, и я хотя бы попытаюсь. – А пока, Джейн, принесите мне из столовой бокал вина, они сейчас там ужинают. И скажите мне, с ними ли Мейсон и что он делает. Я пошла в столовую. Общество ужинало там, как и сказал мистер Рочестер, но они не сидели за столом, так как блюда стояли на буфете и каждый накладывал себе на тарелку что хотел. Они собрались группами, с тарелками и рюмками в руках, и, казалось, были очень веселы. Смех мешался с оживленными голосами. Мистер Мейсон стоял у камина, беседуя с полковником и миссис Дент. Он был словно бы в таком же прекрасном расположении духа, как и они все. Я налила вина в бокал (миссис Ингрэм наблюдала за мной, хмуря брови, – вероятно, она считала, что я посмела забыть о своем положении) и вернулась в библиотеку. Мертвенная бледность мистера Рочестера исчезла, он вновь выглядел решительным и суровым. – Твое здоровье, милосердный дух! – сказал он, беря у меня бокал, осушил его и вернул мне. – Так что же они делают, Джейн? – Смеются и разговаривают, сэр. – А они не выглядят серьезными и озадаченными, будто услышали что-то неожиданное? – Ничуть. Шумят и веселятся. – А Мейсон? – Он тоже смеялся. – Если бы они все вошли сюда и плюнули мне в лицо, что бы вы сделали, Джейн? – Выгнала бы их вон, сэр, если бы могла. Он чуть-чуть улыбнулся. – А если я пойду к ним, а они только холодно переглянутся и начнут переговариваться вполголоса, а потом повернутся ко мне спиной и выйдут один за другим? Вы пойдете с ними? – Не думаю, сэр. Я предпочла бы остаться с вами. – Чтобы утешить меня? – Да, сэр, чтобы утешить, насколько это было бы в моих силах. – А если они подвергнут вас остракизму за то, что вы останетесь со мной? – Я, вероятно, просто об этом не узнаю, а если бы узнала, то меня бы это ничуть не тронуло. – Значит, ради меня вы посмели бы подвергнуться общему осуждению? – Посмела бы, как и ради любого другого друга, заслужившего мою верность, как, полагаю, ее заслуживаете вы. – Вернитесь в столовую, осторожно подойдите к мистеру Мейсону и шепните ему, что мистер Рочестер вернулся и хочет его видеть. Проводите его сюда, а потом оставьте нас. – Хорошо, сэр. Я выполнила его просьбу. Все гости уставились на меня, когда я спокойно прошла между ними и, сообщив мистеру Мейсону, что его ждут, вышла из столовой впереди него. Проводив его в библиотеку, я поднялась к себе. Поздно ночью, когда я уже легла, я услышала, как гости расходились по спальням, и различила голос мистера Рочестера – он говорил: – Сюда, Мейсон, вот твоя комната. Голос был веселый, у меня полегчало на сердце, и я скоро уснула. Глава 20 Против обыкновения я забыла задернуть полог и опустить штору. Когда же полная луна, светившая очень ярко (ее не затемняло ни единое облачко), на своем пути по небосводу оказалась напротив моего окна и посмотрела в мою комнату сквозь ничем не завешенные стекла, ее блистающий взор разбудил меня. Проснувшись в глухой предрассветный час, я открыла глаза и узрела ее диск – серебристо-белый, хрустально-чистый. Он был прекрасен, но слишком ослепителен. Я приподнялась и протянула руку, чтобы задернуть полог. О Господи! Какой страшный вопль! Ночь, ее безмолвие, ее покой были рассечены пополам диким, яростным, пронзительным криком, огласившим Тернфилд-Холл из конца в конец.