– В другой раз. – Нет, сегодня! Сейчас же! И когда он повернулся ко мне, я встала между ним и дверью. Он выглядел немного смущенным. – Нет, вы не уйдете, пока не расскажете мне все. – Я бы не хотел. Не сейчас. – Нет, вы должны! Непременно! – Я бы предпочел, чтобы вам сообщила Диана. Или Мэри. Разумеется, эти отговорки только распалили мое нетерпение: я должна была узнать все, и немедленно. Так я ему и сказала. – Но ведь я объяснял вам, что я неуступчив и меня трудно уговорить. – Я тоже неуступчива, и от меня невозможно отделаться. – И кроме того, – продолжал он, – я холоден, меня нельзя воспламенить. – А я – огонь. Огонь же расплавляет лед. Жар очага растопил снег на вашем плаще. И таким образом залил мой пол, придав ему сходство с дорогой в распутицу. И если вы надеетесь, мистер Риверс, заслужить помилование за тяжкое преступление, жертвой которого стал посыпанный песком кухонный пол, расскажите мне то, что я хочу узнать. – Ну хорошо, – сказал он. – Я уступаю если не вашему нетерпению, то вашей настойчивости: так капля точит камень. К тому же узнать вы все равно должны, так почему бы и не теперь? Вас зовут Джейн Эйр? – Разумеется. Все это ведь уже выяснено. – Возможно, вам неизвестно, что я отчасти ваш тезка: мое полное имя Сент-Джон Эйр Риверс. – Разумеется, нет! Теперь вспоминаю, что видела инициал «Э» в вашей надписи на книгах, которые вы одалживали мне. Но ни разу не спросила, что этот инициал означает. Ну так что же? Разве… Я умолкла, боясь признать и уж тем более произнести вслух мысль, внезапно меня осенившую, утвердившуюся и через секунду почти превратившуюся в уверенность. Факты собирались воедино, примыкали друг к другу, выстраивались стройными рядами. Цепь, только что лежавшая беспорядочной грудой, звено за звеном повисла прямо, и каждое было на месте, и все соединения были целы. Я инстинктивно поняла все, прежде чем Сент-Джон произнес хотя бы еще одно слово. Но от читателей я не могу требовать той же интуитивной догадки, а потому мне следует повторить здесь его объяснение. – Фамилия моей матери была Эйр. У нее было два брата: священник, который женился на мисс Джейн Рид, дочери владельца Гейтсхеда, и второй, Джон Эйр, негоциант, до своей кончины проживавший в Фуншале на Мадейре. Мистер Бригс, поверенный мистера Эйра, в августе написал нам, извещая о кончине дяди и о том, что он оставил все свое состояние осиротевшей дочери своего брата, священника, не упомянув о нас из-за давней ссоры между ним и моим отцом, которого он так и не простил. Несколько недель спустя мистер Бригс написал снова, сообщая, что наследница исчезла, и спрашивая, нет ли у нас каких-либо сведений о ней. Фамилия, машинально написанная на листе бумаги, подсказала мне ответ. Остальное вам известно. Вновь он положил руку на щеколду, но я прислонилась к двери спиной. – Дайте мне сказать, – попросила я. – Погодите минуту, пока я переведу дух и соберусь с мыслями. Я умолкла, он стоял передо мной со шляпой в руке, и вид у него был почти спокойный. Я спросила: – Ваша мать была сестрой моего отца? – Да. – Следовательно, моей тетей? Он наклонил голову. – Мой дядя Джон был вашим дядей Джоном? Вы, Диана и Мэри – дети его сестры, как я – дочь его брата? – Совершенно верно. – Значит, вы мой двоюродный брат, а они – мои двоюродные сестры? Половина крови в наших жилах из одного источника? – Да, вы наша двоюродная сестра. Я уставилась на него. Значит, я нашла брата, и такого, каким могу гордиться, кого могу любить! И двух сестер, чьи душевные достоинства таковы, что внушили мне искреннюю любовь и восхищение, даже когда мы считались чужими. Те две девушки, на которых, стоя на мокрой земле и заглядывая в низенькое кухонное оконце Мур-Хауса, я смотрела с таким интересом и с таким горьким отчаянием, были моими близкими родственницами. А молодой стройный красавец, который нашел меня при смерти у своего порога, был моим кровным родственником! Какое чудесное открытие для бесприютной скиталицы! Вот это поистине богатство! Богатство сердца, сокровище чистой родственной любви. Это было счастье – безоблачное, светлое, пьянящее. Не похожее на громоздкий дар золота – по-своему драгоценного и желанного, однако отрезвляющего своей тяжестью. Внезапно я радостно захлопала в ладоши. Сердце у меня заколотилось, кровь побежала быстрее в жилах. – Ах, как я рада! Как я рада! – воскликнула я. Сент-Джон улыбнулся. – Разве я не сказал, что вы в погоне за пустяками пренебрегаете главным? – спросил он. – Вы хранили серьезность, когда я сообщил вам, что вы теперь богаты, и вдруг пришли в волнение почти без всякого повода. – О чем вы? Для вас, возможно, это не повод – у вас есть сестры и кузина вам ни к чему. Но у меня никогда не было близких, а теперь – трое – или двое, если вы предпочитаете быть не в счет, – родились для меня совсем взрослые! И я повторю, что бесконечно рада! Я быстро прошлась по комнате и остановилась, задыхаясь от мыслей, которые возникали быстрее, чем я могла их воспринять, понять, обдумать. Мысли о том, что могло бы, может, должно бы и должно сбыться! Вскоре, когда я взглянула на заднюю стену, она показалась мне небом в хороводах восходящих звезд, и каждая дарила мне цель или восторг. Теперь я могла помочь тем, кто спас мне жизнь, кому до этого часа я отплачивала лишь бесполезной любовью! Они влачат ярмо, я в силах освободить их, они разлучены, я в силах соединить их – независимость, обеспеченность, доставшиеся мне, могут принадлежать и им. Нас ведь четверо? Двадцать тысяч фунтов, поделенные поровну, это по пяти тысяч на каждого – вполне достаточно, и с лихвой. Справедливость будет восстановлена, взаимное счастье укреплено. Вот теперь богатство больше меня не подавляло, теперь оно перестало быть просто завещанной мне кучей денег, а сулило жизнь, надежду, радость. Какое у меня было лицо, пока эти мысли брали меня приступом, судить не могу, однако вдруг я заметила, что мистер Риверс подставил мне стул и пытается мягко усадить меня. И еще он уговаривал меня успокоиться. Я отмела эти намеки на беспомощность и растерянность, оттолкнула его руку и вновь прошлась по комнате. – Завтра же напишите Диане и Мэри, – сказала я. – Попросите их немедленно приехать домой. Диана говорила, что они обе считали бы себя богатыми, будь у них по тысяче фунтов, так что с пятью тысячами каждая устроится еще лучше. – Скажите, где вода, я налью вам стакан, – сказал Сент-Джон. – Сделайте над собой усилие, успокойтесь. – Вздор! А как повлияет на ваши планы эта сумма? Побудит остаться в Англии, жениться на мисс Оливер и вести жизнь простого смертного? – Вы бредите. У вас мешаются мысли. Мне следовало исподволь подготовить вас к этому известию. Вы слишком возбуждены. – Мистер Риверс, не выводите меня из терпения! Я достаточно спокойна. Это вы не понимаете или делаете вид, что не понимаете. – Возможно, если вы объясните свою мысль полнее, я пойму лучше. – Объясню! Что тут объяснять? Вы не можете не понимать, что двадцать тысяч фунтов, сумма, о которой идет речь, разделенная между племянником и тремя племянницами нашего дяди, обеспечит каждому из нас пять тысяч фунтов? А хочу я, чтобы вы написали своим сестрам и сообщили им о деньгах, которые они унаследовали. – Вы унаследовали, хотите вы сказать. – Я уже изложила свою точку зрения и изменить ее не могу. Животный эгоизм, моральная слепота и адская неблагодарность мне не свойственны. Кроме того, я твердо решила обзавестись домом и родственниками. Мне нравится Мур-Хаус, и я поселюсь в Мур-Хаусе. Мне нравятся Диана и Мэри, и я всю дальнейшую жизнь буду тесно связана с Дианой и Мэри. Пять тысяч фунтов принесут мне пользу и радость. Двадцать тысяч фунтов будут мучить меня и угнетать. К тому же, что бы ни говорил закон, по справедливости они не мои. Следовательно, я передаю вам то, что для меня лишнее. Не надо ни возражать, ни спорить. Договоримся друг с другом немедля и все решим. – Вы действуете под влиянием первого порыва. Вам нужны дни, чтобы обдумать все, а до тех пор ваше слово – пустой звук. – О! Если вы просто сомневаетесь в моей искренности, то мне не о чем тревожиться. Вы согласны, что разделить эти деньги будет только справедливо? – Да, я вижу, что некоторая справедливость в этом есть. Но она вступает в противоречие с обычаями. Кроме того, вся сумма принадлежит вам по праву. Дядя нажил эти деньги сам, был волен оставить их, кому счел нужным, и оставил их вам. Нет, справедливость позволяет вам принять всю сумму целиком, вы с чистой совестью можете считать ее абсолютно своей. – Для меня, – заявила я, – дело не только в совести, но и в чувстве: я хочу послушаться своих чувств. Мне так редко представлялся случай сделать это! Можете спорить, возражать и допекать меня хоть целый год, я не откажусь от поманившей меня упоительной радости – от возможности хоть отчасти вернуть неоплатный долг и завоевать себе друзей на всю жизнь. – Вы думаете так теперь, – возразил Сент-Джон, – потому что не знаете, что такое обладать богатством, и, следовательно, не умеете им наслаждаться. Вы просто не представляете себе, какое положение двадцать тысяч фунтов помогут вам занять, место, которое они обеспечат вам в обществе, будущее, которое они откроют перед вами. Вы не можете… – А вы, – перебила я, – не можете вообразить, насколько мне необходима родственная любовь. У меня никогда не было родного дома, не было братьев и сестер. А теперь я могу получить их и получу! Вы же не против того, чтобы признать меня и принять в свой семейный круг? – Джейн, я буду вашим братом, мои сестры будут вашими сестрами и без того, чтобы вы принесли в жертву свои законные права. – Братом? Да, на расстоянии тысяч миль! Сестрами? Да, в рабском услужении у чужих людей! Я – богачка, по шею в золоте, которого не заработала и не заслужила! Вы трое – без единого пенни! Великолепное равенство и родственные узы! Тесный союз! Нежная привязанность! – Джейн, но ваша жажда семейных уз и домашнего счастья может найти другое утоление, чем то, о котором вы твердите. Вы можете выйти замуж. – И снова вздор! Замуж! Я не хочу выходить замуж и никогда не выйду! – Это уж чересчур! И лишь доказывает, в каком вы возбуждении! – Нет, не чересчур. Я знаю свои чувства, знаю, как мне противна даже мысль о браке. Никто не женится на мне по любви, а я не потерплю, чтобы во мне видели всего лишь ключ к деньгам. И мне не нужен чужой человек, не сходный со мной, не симпатичный мне. Мне нужны мои близкие, те, с кем я ощущаю полную гармонию взглядов и вкусов. Скажите еще раз, что вы будете мне братом: когда вы произнесли эти слова, я почувствовала себя обрадованной, счастливой. Так повторите же их искренне, если можете. – Думаю, что могу. Я знаю, что всегда любил своих сестер, и я знаю, на чем основано мое чувство к ним – на уважении к их достоинствам, на восхищении их талантами. У вас тоже есть нравственные принципы и ум. Ваши вкусы и склонности схожи с вкусами и склонностями Дианы и Мэри. Ваше общество всегда мне приятно; в беседах с вами я уже некоторое время черпаю поддержку и одобрение. Я чувствую, что способен открыть мое сердце вам, моей третьей и младшей сестре. – Благодарю вас! Пока мне этого достаточно. А теперь вам лучше уйти. Если вы задержитесь, возможно, вы снова меня рассердите какими-нибудь недоверчивыми возражениями. – А школа, мисс Эйр? Полагаю, ее придется закрыть? – Нет, я буду исполнять свои обязанности, пока вы не подыщете мне замену. Он одобрительно улыбнулся, мы пожали друг другу руки, и он ушел. Нет нужды подробно рассказывать о дальнейших спорах, которые мне пришлось выдержать, о доводах, которые я приводила, чтобы решить вопрос с наследством так, как хотелось мне. Моя задача оказалась чрезвычайно трудной, но мое решение осталось непоколебимым. В конце концов мои родные убедились, что я твердо намерена разделить наследство по справедливости, а так как, несомненно, в глубине души они ощущали мою правоту и к тому же, конечно, чувствовали, что на моем месте поступили бы именно так, как хотела поступить я, то в конце концов пошли на уступку и согласились предоставить решение третейскому суду. В качестве судей были избраны мистер Оливер и известный адвокат. Оба они сошлись во мнении со мной, так что я добилась своего. Соответствующие документы были составлены. Сент-Джон, Диана, Мэри и я получили суммы, обеспечивающие безбедную жизнь. Глава 34 Когда все завершилось, уже почти настало Рождество. Подходили праздники, и я распустила учениц, позаботившись проститься с ними не с пустыми руками. Улыбка Фортуны удивительно открывает сердца и не позволяет оскудеть рукам. А дарить, когда прежде мы главным образом получали, значит дать выход настоящему взрыву чувств. Я уже давно с радостью замечала, что нравлюсь многим моим ученицам, и, когда мы расставались, это подтвердилось: свою привязанность они выразили открыто и горячо. С каким восторгом я убедилась, что действительно нашла местечко в их простых сердцах! И обещала им, что буду навещать их каждую неделю, чтобы давать один урок. Пришел мистер Риверс – в ту минуту, когда девочки, число которых теперь достигло шестидесяти, прошли мимо меня и я, заперев дверь, стояла с ключом в руке на крыльце, отдельно прощаясь с пятью-шестью лучшими моими ученицами, такими благонравными, достойными, скромными и грамотными юными девушками, каких только можно найти в английских деревнях. А ведь это значит очень много: что ни говори, а в Европе английское крестьянство может похвастать наибольшей грамотностью, наилучшими манерами и чувством собственного достоинства. С тех пор мне довелось увидеть paysannes и Bäuerinnen,[65] и даже лучшие из них казались мне невежественными, грубыми и полными суеверий в сравнении с моими мортонскими девочками.