Финли откинулся на спинку кресла. Заложил длинные руки за голову. Высокий, элегантный мужчина, учившийся в Бостоне. Культурный. Опытный. И он отправлял меня в тюрьму за то, что я не совершал. Финли выпрямился. Вытянул руки на стол, ладонями вверх. — Я сожалею, Ричер, — сказал он. — Сожалеете? — воскликнул я. — Вы отправляете в тюрьму двоих невиновных и говорите, что сожалеете об этом? Он пожал плечами. Похоже, ему было не по себе. — Так пожелал Моррисон, — сказал он. — По его мнению, дело закрыто. Нас он отпускает на выходные. А он здесь начальник. — По-моему, вы шутите, — сказал я. — Моррисон осел. Он назвал лжецом Стивенсона, своего же сотрудника. — Не совсем, — снова пожал плечами Финли. — Он говорит, быть может, это какой-то заговор — понимаете, возможно, самого Хаббла действительно не было на месте преступления, но он нанял вас. Заговор, верно? Моррисон считает, Хаббл взял на себя всю вину, потому что боится вас, боится показать на вас пальцем. Моррисон полагает, вы шли домой к Хабблу, чтобы получить причитающиеся деньги, но мы вас задержали. По его мнению, именно поэтому вы ждали до восьми часов. И именно поэтому Хаббл сегодня остался дома. Не поехал на работу, так как ждал вас, чтобы с вами расплатиться. Я молчал. Мое беспокойство росло. Этот Моррисон становился опасным. Его версия звучит правдоподобно. И это продлится до тех пор, пока Финли не проверит мои слова. Если он их вообще проверит. — Так что, Ричер, я сожалею, — повторил Финли. — Вы с Хабблом просидите за решеткой до понедельника. Придется вам потерпеть. В Уорбертоне. Местечко плохое, но камеры для подследственных ничего. Хуже тем, кто отбывает там срок. Гораздо хуже. Ну а я тем временем буду трудиться. Попрошу Роско поработать со мной в субботу и воскресенье. Это та красавица, что брала у вас отпечатки. Дело она знает; наверное, у нас она лучшая. Если то, что вы сказали, правда, в понедельник вас отпустят на все четыре стороны. Хорошо? Я смотрел на него, чувствуя, как начинаю закипать от ярости. — Нет, Финли, плохо. Вы знаете, что я ни в чем не виноват. Знаете, что я не имею к этому никакого отношения. Вы просто наложили в штаны от страха, испугавшись вашего никчемного жирного болвана Моррисона. И вот я отправляюсь в тюрьму только потому, что вы жалкий трус, мать вашу! Мои слова задели Финли. Его темное лицо потемнело еще больше. Он долго молчал. Я учащенно дышал, испепеляя его взором. По мере того как остывала моя злость, мой испепеляющий взор превращался в обыкновенный взгляд. Я постепенно брал себя в руки. Настал черед Финли сверкнуть глазами. — Я хочу сказать вам две вещи, Ричер, — наконец произнес он. Безупречная артикуляция. — Во-первых, если понадобится, в понедельник я разберусь с Моррисоном. Во-вторых, я не трус. Вы ничего обо мне не знаете. Ровным счетом ничего. Я спокойно выдержал его взгляд. Шесть часов. Автобус уже пришел. — Я знаю о вас больше, чем вы думаете, — сказал я. — Мне известно, что вы учились в аспирантуре Гарвардского университета, что вы разведены и бросили курить в апреле. Лицо Финли оставалось безучастным. Постучав, в кабинет вошел Бейкер, сказавший, что приехал тюремный автобус. Встав, Финли обошел стол. Сказал Бейкеру, что сам приведет меня. Бейкер отправился за Хабблом. — Откуда вам это известно? — спросил Финли. В нем проснулось любопытство. Он проигрывал. — Все просто, — сказал я. — Вы умный парень. Учились в Бостоне, вы сами сказали. Но во времена вашей молодости Гарвард не брал чернокожих. Вы умный парень, но все же вы не ученый, создающий ракеты, так что я предположил, что вы сначала закончили Бостонский университет, правильно? — Правильно, — подтвердил Финли. — А в Гарварде вы учились в аспирантуре, — продолжал я. — В Бостонском университете вы проявили себя неплохо, времена изменились, и вас приняли в Гарвард. Вы говорите как выпускник Гарварда. Я предположил это в самом начале нашего знакомства. Докторская диссертация по криминологии? — Правильно, — снова подтвердил Финли. — По криминологии. — Далее, на это место вы устроились в апреле, — сказал я. — Это вы сами мне сказали. Отработав двадцать лет в полиции Бостона, вы вышли на пенсию. Так что сюда вы приехали, имея кое-какие свободные деньги. Но вы приехали без женщины, потому что женщина заставила бы вас потратить хоть что-то на новую одежду. Можно не сомневаться, она ни дня бы не потерпела этот зимний твидовый костюм, что сейчас на вас. Она вышвырнула бы его на помойку и купила бы вам что-нибудь новое, чтобы начать новую жизнь на новом месте. Но вы по-прежнему носите этот ужасный старый костюм, значит женщины нет. Она или умерла, или развелась с вами, так что шансы пятьдесят на пятьдесят. Похоже, я угадал. Финли молча кивнул. — Ну а насчет курения все совсем просто, — сказал я. — В минуту стресса вы похлопали себя по карманам, ища сигареты. Это означает, что вы бросили курить относительно недавно. Легко догадаться, это произошло в апреле — новая жизнь, новая работа, нет сигаретам. Вы решили бросить курить, чтобы не бояться рака. Финли одобрительно посмотрел на меня. Помимо воли. — Очень неплохо, Ричер, — сказал он. — Элементарная дедукция? Я пожал плечами. Ничего не ответил. — Тогда давайте определите с помощью своей дедукции, кто пришил того человека на складе. — Мне нет никакого дела до того, кто, где и кого пришил, — сказал я. — Это ваша проблема. К тому же, Финли, вы задали не тот вопрос, что нужно. Первым делом надо выяснить, кто убитый, правильно? — Похоже, у вас есть мысль, как это сделать, да, умник? — спросил Финли. — Документов нет, от лица ничего не осталось, отпечатки пальцев в картотеке не значатся, Хаббл молчит как рыба. — Проверьте отпечатки еще раз, — сказал я. — Я говорю серьезно, Финли. Попросите Роско заняться этим. — Почему? — удивился он. — Здесь что-то не так. — Что не так? — Проверьте отпечатки еще раз, хорошо? — повторил я. — Сделаете? Финли проворчал что-то нечленораздельное. Не сказал ни да ни нет. Открыв дверь кабинета, я вышел. Роско уже не было. Вообще в участке не осталось никого, кроме Бейкера и Хаббла в глубине у камер. На улице за стеклянными дверями я увидел дежурного сержанта. Он расписывался в блокноте, который держал водитель тюремного автобуса. Сам автобус стоял у них за спиной. Он стоял на изгибающейся полукругом дорожке, загородив собой весь вид через стеклянные двери. Обычный школьный автобус, но выкрашенный в серый цвет. На борту надпись: «Управление исправительных учреждений штата Джорджия». Надпись проходила по всей длине автобуса под окнами. Под надписью герб штата. Окна зарешечены. Финли вышел вслед за мной из кабинета. Взяв меня за локоть, подвел к Бейкеру. У Бейкера на большом пальце висели три пары наручников, когда-то выкрашенных ярко-оранжевой краской, давно облупившейся. Из-под краски проглядывала матовая сталь. Бейкер защелкнул у меня на запястьях наручники и один браслет от вторых наручников, отпер камеру Хаббла и подал ему знак выходить. Перепуганный банкир был в оцепенении, но все же подчинился. Поймав наручник, болтающийся на моей левой руке, Бейкер защелкнул второй браслет на правом запястье Хаббла. Затем надел третью пару наручников ему на второе запястье. Теперь мы были готовы идти. — Бейкер, возьмите у него часы, — сказал я. — В тюрьме он их потеряет. Бейкер кивнул. Он понял, что я имел в виду. Такой человек, как Хаббл, может многое потерять в тюрьме. Бейкер расстегнул на руке Хаббла массивные часы «ролекс». Браслет не пролезал через наручники, поэтому Бейкеру пришлось снять их и надеть снова. Водитель тюремного автобуса открыл входную дверь и нетерпеливо взглянул на нас. У этого человека строгое расписание. Бейкер положил часы Хаббла на ближайший стол. На то самое место, куда моя подруга Роско ставила свой стаканчик с кофе. — Ладно, ребята, давайте трогаться, — сказал Бейкер. Он проводил нас до дверей. Мы вышли на улицу, и нас встретила стена горячего влажного воздуха. Мы направились к автобусу, скованные наручниками. Идти было неудобно. На половине дороги Хаббл остановился. Выгибая шею, огляделся вокруг. Он вел себя более осторожно, чем Бейкер или водитель автобуса. Быть может, боялся, что его увидят соседи. Но поблизости не было ни души. Мы находились в трехстах ярдах к северу от города. Вдалеке виднелась церковь. Клонящееся к горизонту солнце ласково щекотало мне правую щеку. Водитель толкнул дверь автобуса внутрь. Хаббл неловко, боком вскарабкался по лестнице. Я поднялся следом. Неуклюже повернулся в проходе. В автобусе никого не было. Водитель провел Хаббла к его месту. Банкир опустился на пластмассовое сиденье у окна, увлекая меня за собой. Водитель, встав на колени на сиденье перед нами, защелкнул свободные браслеты наших наручников на хромированном поручне, проходящем поперек салона. Затем по очереди подергал все три пары наручников, убеждаясь, что они надежно застегнуты. Я его в этом не винил. Мне самому приходилось заниматься тем же самым. Нет ничего хуже вести машину, имея за спиной заключенных, за которыми никто не присматривает. Водитель прошел на свое место. Завел двигатель, громко тарахтящий дизель. Автобус наполнился вибрацией. Воздух внутри был горячим и душным. О кондиционере можно было только мечтать. Окна не открывались. В салоне запахло выхлопными газами. С лязгом переключилась коробка передач, и автобус тронулся с места. Я выглянул в окно. Никто не махал нам рукой на прощание. Выехав со стоянки перед полицейским участком, мы повернули на север от города, в сторону автострады. Через полмили мы проехали мимо ресторана Ино. Стоянка перед ним была пуста. Желающих рано поужинать не было. Некоторое время мы ехали на север. Затем свернули с шоссе налево и поехали по дороге, идущей между полей. Автобус громыхал и скрипел. Мимо мелькали бесконечные ряды кустов и бесконечные полоски краснозема между ними. Впереди клонилось к горизонту солнце. Оно превратилось в огромный красный диск, спускающийся на поля. Водитель опустил солнцезащитный козырек. С внутренней стороны на нем была инструкция производителя, объясняющая, как управлять автобусом. Хаббл трясся и подпрыгивал рядом со мной. Он не произнес ни слова. Всю дорогу он сидел, уронив голову. Его левая рука оставалась поднятой из-за наручника, пристегнутого к хромированной перекладине перед нами. Правая рука безвольно болталась. На нем по-прежнему был дорогой свитер, накинутый на плечи. На запястье, там, где был «ролекс», белела полоска более светлой кожи. Жизненные силы почти полностью покинули его. Он был в объятиях парализующего страха. Почти целый час мы прыгали и тряслись по неровной дороге. Справа промелькнула небольшая роща. Затем вдалеке показался обширный комплекс. Он одиноко стоял, занимая тысячу акров ровных сельскохозяйственных угодий. На фоне низко нависшего над горизонтом красного солнца комплекс казался порождением преисподней. Какая-то мрачная сила выдавила его из-под земли. Состоявший из нескольких строений, он чем-то напоминал химический завод или атомную электростанцию. Массивные железобетонные бункеры и сверкающие металлические переходы. Повсюду проходящие над землей трубопроводы с поднимающимися к небу тут и там струйками пара. Комплекс окружен наружным забором, через равные промежутки прорезанным сторожевыми вышками. Когда мы подъехали ближе, я разглядел фонарные столбы и колючую проволоку. На вышках прожекторы и автоматические винтовки. Несколько уровней ограды, разделенных полосами вспаханного краснозема. Хаббл не поднимал взгляда. Я его не трогал. В конце концов, мы подъезжали не к сказочному царству. При приближении к комплексу автобус сбавил скорость. Наружная ограда, отстоящая на сто ярдов от строений, представляла собой внушительное препятствие. Футов пятнадцать в высоту, по всему периметру сдвоенные натриевые прожекторы. Один прожектор из каждой пары направлен внутрь на сто ярдов вспаханной земли. Один направлен наружу, на окрестные поля. Все прожектора горели. Комплекс был залит ослепительным желтым светом. Вблизи свет резал глаза. Красная земля приобретала в желтоватом сиянии лихорадочный багрянец. Автобус с грохотом остановился. От работающего на холостых оборотах двигателя по всему корпусу расходилась вибрация. Та незначительная вентиляция, что была во время движения, закончилась. Внутри стало душно. Хаббл наконец поднял голову и огляделся вокруг сквозь очки в золотой оправе. Посмотрел в окно. Застонал. В его стоне прозвучало безнадежное отвращение. Хаббл снова уронил голову. Водитель дождался сигнала от охраны у первых ворот. Охранник произнес что-то в рацию. Водитель включил передачу и нажал на газ. Охранник махнул рацией как регулировочным жезлом, разрешая трогаться. Автобус въехал в клетку. Низко над воротами висела надпись: «Исправительная тюрьма Уорбертон, Управление исправительных учреждений штата Джорджия». За нами захлопнулись ворота. Мы оказались со всех сторон окружены колючей проволокой. Сверху тоже сетка. В противоположном конце клетки распахнулись ворота. Автобус двинулся дальше. Мы проехали сто ярдов до следующей ограды. Там находилась другая клетка для машин. Автобус въехал в нее, постоял, тронулся дальше. Наконец мы очутились во внутреннем дворе тюрьмы. Автобус остановился перед бетонным бункером. Приемное отделение. Шум работающего двигателя отражался от бетонных поверхностей. Водитель заглушил двигатель, вибрация и грохот прекратились, сменившись полной тишиной. Встав со своего места, водитель, пригибаясь, направился по проходу, подтягиваясь за спинки сидений. Достав ключи, он отстегнул нас от железного поручня. — Приехали, ребята, — ухмыльнулся водитель. — Пошли, вас ждет веселая вечеринка. Мы неловко встали с сидений и боком пошли по проходу. Хаббл тянул меня за левую руку. Водитель поставил нас перед дверью. Снял все три пары наручников и бросил их в коробку в кабине. Нажал на рычаги, открыл дверь. Мы вышли из автобуса. В бункере напротив открылась дверь. Появился охранник. Окликнул нас, подзывая к себе. Он жевал пончик и говорил с набитым ртом. Усы у него были покрыты похожей на иней сахарной пудрой. Совершенно несерьезный тип. Войдя в дверь, мы оказались в тесной комнате. В ней было очень грязно. Вокруг крашеного деревянного стола стояли стулья. Еще один охранник сидел за столом, листая потрепанную папку. — Присаживайтесь, — сказал он. Мы сели. Он встал. Его напарник, дожевав пончик, запер наружную дверь и присоединился к нам. — Слушайте внимательно, — сказал охранник с папкой. — Вы Ричер и Хаббл. Привезены из Маргрейва. Не осуждены ни за какое преступление. Предварительное задержание на время следствия. Под залог вас не выпустят. Вы слышали, что я сказал? Вас еще не осудили. Это очень важно. Избавляет вас от многого из здешнего дерьма, понятно? Ни арестантской формы, ни перекличек, ничего такого, понятно? Уютные апартаменты на верхнем этаже. — Точно, — подтвердил охранник с обсахаренными усами. — Вот если бы вы были осуждены, мы бы вас хорошенько взгрели, одели в форму и запихнули на этаж к осужденным, а сами устроились бы поудобнее и стали наблюдать за тем, что с вами будет, верно? — Верно, — сказал его напарник. — В общем, мы хотели сказать вам следующее. Мы не собираемся портить вам кровь, так что и вы, ребята, тоже не портите нам кровь, договорились? В нашей чертовой тюрьме нехватка персонала. Губернатор разогнал половину народа, понятно? Чтобы не выходить из бюджета, необходимо сокращать лишние расходы, верно? А нам приходится в каждую смену нести дежурство половинным составом. Поэтому я хочу сказать вам вот что. Мы вас сюда сажаем и больше не видим до тех пор, пока в понедельник утром вас отсюда не заберут. Никаких скандалов! У нас нет людей, чтобы улаживать скандалы. У нас нет людей для того, чтобы наводить порядок на этажах, где содержатся осужденные, а уж про подследственных я и не говорю, понятно? Вот ты, Хаббл, ты все понял? Подняв голову, Хаббл молча кивнул. — Ричер? — спросил охранник с папкой. — Ты все понял? — Да, — ответил я. Я все понял. В тюрьме не хватает персонала. Губернатор борется с дефицитом бюджета. А товарищи этих охранников отправились на биржу труда. Не надо рассказывать мне сказки. — Вот и хорошо, — продолжал охранник. — Так что давайте договоримся: наша смена заканчивается в семь часов. То есть через одну минуту. Мы не станем задерживаться ради вас. Во-первых, мы сами не хотим, а потом нам все равно не разрешил бы наш профсоюз. Так что вас покормят, после чего запрут здесь до тех пор, пока не прибудет новая смена, которая отведет вас наверх. Смена придет, когда совсем стемнеет, часов в десять, понятно? Только охрана все равно не перемещает заключенных в темное время суток. Профсоюз не разрешает. Так что за вами придет сам Спиви. Помощник надзирателя. Сегодня ночью он старший. Часов в десять, договорились? Если вам не нравится, жалуйтесь не мне, жалуйтесь губернатору, понятно? Пожиратель пончиков скрылся в коридоре и через какое-то время вернулся с подносом. На подносе были накрытые тарелки, бумажные стаканчики и термос. Охранник поставил поднос на стол, а затем они с напарником вышли в коридор. Заперли дверь снаружи. В комнате стало тихо, как в гробнице. Мы принялись за еду. Рыба с рисом. Пятничное меню. В термосе — кофе. Хаббл молчал. Оставил мне почти весь кофе. Очко в его пользу. Сложив мусор на поднос, я поставил поднос на пол. Впереди еще три часа, которые надо чем-то занять. Откинувшись на стуле назад, я забросил ноги на стол. Не слишком удобно, но ничего лучшего не предвиделось. Теплый вечер. Сентябрь в Джорджии. Я посмотрел на Хаббла, совсем без любопытства. Он по-прежнему молчал. Я до сих пор не слышал его голоса, если не считать по громкоговорителю телефона в кабинете Финли. Он посмотрел на меня. Выражение его лица было подавленным и испуганным. Он посмотрел на меня так, словно я был существом из другого мира. И отвел взгляд. Быть может, мне не надо было поворачивать назад к заливу. Но в сентябре уже поздно направляться на север. Там слишком холодно. Возможно, надо было перебраться на острова. Например, на Ямайку. Там хорошая музыка. Поселиться в хижине на берегу. Прожить зиму в хижине на Ямайке. Выкуривать в неделю фунт травки. Заниматься всем тем, чем занимаются жители Ямайки. Быть может, два фунта травки в неделю с тем, кто разделит хижину. В нарисованную картину постоянно вплывала Роско. Ее форменная рубашка была потрясающе накрахмалена. Хрустящая обтягивающая синяя рубашка. Никогда прежде мне не доводилось видеть, чтобы рубашка сидела так хорошо. Но на пляже под солнцем Ямайки рубашка Роско не понадобится. Впрочем, я не думал, что это оказалось бы серьезной проблемой. Все сделал со мной один ее взгляд. Она принесла мне стаканчик кофе. Сказала, что у меня добрые глаза. И подмигнула. Должно же это что-то означать, правда? Про глаза я уже слышал раньше. Одной англичанке, с которой мы хорошо провели время, нравились мои глаза. Она постоянно это повторяла. У меня голубые глаза. Мне также приходилось слышать, что их сравнивали с айсбергами в Ледовитом океане. Если сосредоточиться, я могу не моргать. Это придает взгляду устрашающий эффект. Очень полезно. То, что Роско мне подмигнула, было лучшим за весь сегодняшний день. Точнее, единственным за весь день, если не считать яйца всмятку у Ино. Но яйца можно найти где угодно. А вот по Роско я скучал. В таких размышлениях я плыл через пустой вечер.