– А теперь… закрой уши, – мягко говорю я ему. Его взгляд вспыхивает от нахлынувших воспоминаний. Одинокая слезинка медленно, мучительно катится из уголка его глаза вниз по щеке. И он повинуется. Он медленно поднимает руки и сильнее зажмуривает глаза, отчего слезы начинают литься безумным потоком. После этого он закрывает уши и медленно с дрожью выдыхает. – Я не хочу уходить, – начинаю я, накрывая его ладони своими; мой голос едва слышен. Слезы льются по моему лицу, словно разбушевавшаяся река. – Я хочу остаться и построить жизнь с тобой – прекрасную жизнь, которую, я знаю, мы заслуживаем. Я хочу выйти за тебя замуж, Брант Эллиотт, и я хочу заниматься с тобой любовью каждую ночь под радугой и звездами. Я хочу иметь от тебя детей. Я хочу вырастить их сильными и смелыми, как их отец, и я хочу петь им колыбельные при свете луны. – Горло сдавливает от боли этих слов, и я замолкаю на миг, чтобы снова обрести голос. Со вздохом, полным печали, я завершаю: – Я не хочу гнаться за своей мечтой, потому что это все бессмысленно, если нет тебя. Я смотрю на него. Обнаженный, уязвимый, такой красивый и сломленный. Он все так же прижимает ладони к ушам, пока по его лицу струятся слезы, подобные тоскливым капелькам дождя. Глаза все еще плотно зажмурены, а тело дрожит от переполняющих его чувств. Я отстраняюсь, отпускаю его ладони и жду. Проходит несколько мучительных тянущихся мгновений, прежде чем Брант судорожно распахивает глаза и медленно опускает ладони. Он слизывает слезы с уголка губ и шепчет срывающимся голосом: – Что ты сказала? Закрыв глаза, я набираюсь храбрости. И я лгу ему. – Я сказала… что это к лучшему. Что так будет лучше, – бормочу я, стараясь сохранить ровный тон голоса. Сильный и бесстрашный. Затем я делаю еще один шаг к нему, приподнимаюсь и прижимаюсь к его губам в последнем, прощальном поцелуе. – Ищи меня выше радуги, Брант. Этот июньский жучок полетит высоко. * * * Ее больше нет. Джун ушла – и теперь единственное утешение, которое у меня осталось, – это надежда на то, что все ее мечты сбудутся. Я сижу на кафельном полу, опустив голову на руки и ненавидя рыдания, которые льются из меня. Я не хочу их слышать. Я не хочу слышать, как разрывает мне грудь, потому что нет более мучительного звука, чем звук разбивающегося сердца. Я закрываю уши. Я закрываю уши и даю себе сломаться. Произошла трагедия – это я знаю. Я только не знаю, заключалась ли трагедия в том, что она оставила меня, или в ее любви ко мне. Глава тридцать четвертая «Ты первый» Брант, 25 лет Проходит еще три дня, прежде чем я набираюсь смелости и стучу в дверь к Бейли. Обычно я сразу заходил внутрь. В конце концов, я здесь жил. Но я здесь больше не живу. Я засовываю руки в карманы джинсов, чтобы они не дрожали, когда по ту сторону двери раздаются приближающиеся приглушенные шаги. Я стараюсь не думать о Джун, когда порыв ветра доносит до меня цветочный аромат сирени. Дверь открывается. Эндрю смотрит на меня; его глаза впали, кожа мертвенно-бледная. На краткий миг в его взгляде сквозит удивление, а затем на смену ему приходит чувство отвращения. Он яростно впивается пальцами в дверную раму – костяшки белеют. Он стискивает зубы, а затем рычит: – Убирайся к черту из моего дома! Тебе здесь не рады. И тут же дверь с силой захлопывается, так что петли дребезжат и рама едва не раскалывается. Я закрываю глаза, задерживаю дыхание, пытаясь сдержать свои эмоции. Я измотан. Я изможден до предела, так как провел последние семьдесят два часа в двух рабочих сменах – мне просто нужно было хотя бы как-то занять голову. Я не спал, почти ничего не ел, и я в шоке, что мои ноги вообще еще способны удерживать меня в вертикальном положении. Все, что я делал последние три дня, – это работал и скучал по Джун. Она прислала мне фотографию из аэропорта имени Кеннеди, сообщив, что благополучно приземлилась. Увидеть всплывшее на экране мобильного имя «Джунбаг» оказалось сродни удару в живот, но я все равно был благодарен сообщению. Надеюсь, что наше общение продолжится. Надеюсь, она будет звонить мне и писать. Надеюсь, она будет делиться со мной своей жизнью, потому что моя без нее стала серой и унылой. Что только подтверждает тот факт: все было к лучшему. Кто я без нее? Проведя рукой по лицу, я обдумываю свой следующий шаг, глядя на дверной коврик с рисунком резвящихся такс. Я понимаю, что был трусом. Я держался на расстоянии от Бейли и не поддержал Джун, когда она отстаивала перед ними наши отношения. Меня все еще гложет чувство вины. Она была такой храброй и полной решимости, когда выбегала из квартиры в то утро. Я же полностью закрылся. Я был опустошенный. В ступоре. Бесполезный. И я чувствую себя таким же бесполезным сейчас, когда стою здесь, задаваясь вопросом: что, черт возьми, мне делать. К счастью, решение принимается за меня, когда дверь снова распахивается. На этот раз по другую сторону двери стоит Саманта. Я сглатываю ком в горле, встретившись с ней глазами – голубыми, как у Джун. Она неухоженная и без макияжа – выглядит так, будто спала столько же, сколько и я за последние несколько дней. Я тяжело вздыхаю, и все, что мне удается выдавить из себя, – это: – Мне жаль. Мне жаль, что разлучил семью. Мне жаль, что обесчестил вашу дочь. Мне жаль, что предал людей, которые подарили мне второй шанс на жизнь. Интересно, читает ли она в моих глазах все то, о чем я так сожалею? Саманта немного шире приоткрывает дверь и подходит ближе. На ее лице – смесь сожаления с нерешительностью. Она не знает, что делать. Ее чувства не такие черно-белые, как у Эндрю. Делая глубокий вдох, она отходит от двери, давая мне дорогу: – Входи. Это слово звучит как нечто большее, чем я того заслуживаю, но я принимаю его, позволяя ему проникнуть глубоко в сердце. Позволяю наполнить меня единственным подобием облегчения, которое я чувствовал последний раз, когда засыпал с Джун в моих объятиях – такой теплой, мягкой и моей. Это не прощение, но это уже что-то. Крупица. А когда ты потерял все, что было так важно, и крупица может стать роскошным обедом. Я захожу в дом, дверь за мной осторожно закрывается, когда я замираю перед гостиной. Саманта стоит спиной ко мне в нескольких футах, скрестив руки на груди. Она вытаскивает ручку из пучка и по старой привычке начинает нервно щелкать по ней. Когда она поворачивается ко мне лицом, то опускает руки и качает головой. – Я потеряла одного ребенка, но мне кажется, что потеряла всех троих. Я напрягаюсь всем телом, стискивая зубы. Я виновато опускаю взгляд, уставившись в пол; меня охватывает ужасное гнетущее чувство вины. Меня тошнит.