– Саманта, я никогда не хотел никому причинить боль. Пожалуйста, поверь мне. – Конечно, я верю в это, – говорит она, все еще щелкая ручкой. – Я вырастила тебя, и я знаю, что вырастила хорошего человека. – Она делает паузу, медленно выдыхая. – Но хорошие люди все равно совершают глупости. Когда я поднимаю взгляд, она смотрит на меня с долей разочарования. Я снова провожу рукой по лицу. – Я влюбился в нее, – тихо говорю я. – И у меня не было выбора, это произошло само собой. – Любовь может возникнуть сама по себе – тут у тебя нет выбора, но вот как поступить с этим чувством, когда ты знаешь, что подобное неправильно, – это уже твой личный выбор. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но не могу выдавить ни звука. Она права. Она абсолютно права. Снова опустив голову, я засовываю руки в карманы и закрываю глаза. – Я понимаю, что это невозможно исправить, – говорю я с печалью в голосе, – но ты должна знать, что я сделал все возможное, чтобы это предотвратить. Я боролся с этим, и боролся изо всех сил, но, невзирая на клеймо, которое стояло на наших отношениях, на все эти хреновы формальности, которые все омрачали, мои чувства к ней никогда не казались неправильными. Она никогда не казалась мне чем-то неправильным. – Я тяжело дышу, мое сердце бешено колотится. – И очень трудно продолжать бороться с тем, что кажется таким чертовски правильным. Саманта внимательно смотрит на меня – выражение ее лица смягчается. Она перестает щелкать ручкой, чтобы вникнуть в мои слова и подобрать собственные. Но наш разговор прерывается, когда дверь во внутренний дворик открывается и Эндрю входит в дом. Он, словно не поверив, оглядывает меня еще раз – его глаза опасно сужаются. – Какого черта ты все еще здесь? Саманта быстро отвечает: – Я впустила его. Он заслуживает шанса объясниться. – Он ничего не заслуживает. Объяснения, оправдывающего то, что он сделал, просто не существует. – У Эндрю лицо краснеет от гнева, вены на шее вздуваются. Я смотрю, как он несется к нам через кухню, полный негодования. Он тычет на меня пальцем, подходя ближе. – Мы взяли тебя к себе, когда ты потерял все. Мы вырастили тебя. Моя кровь покрывается льдом и стыдом. Я опускаю взгляд, мучимый угрызениями совести, я не могу посмотреть ему в глаза. – Мы годами оплачивали твою терапию, мы дали тебе образование, мы собрали все вещи и переехали, только чтобы тебе не пришлось жить по соседству с этим домом ужасов. Слезы застилают мне глаза. На сердце становится тяжелее с каждым словом. – И чем же ты нам отплатил? Саманта делает шаг вперед, включая твердый голос разума: – Эндрю, успокойся. Я разберусь с этим. Он игнорирует ее. – Ответь мне, – выплевывает он. – Пожалуйста, – прошу я, умоляюще поднимая руку, как белый флаг. Мой голос дрожит. – Я не хотел… – Ты, сукин сын. – Он скалится и тычет в меня пальцем, пока мы стоим лицом к лицу. – Ты опорочил нашу дочь! Мы все замолкаем. Я поднимаю глаза, в моем взгляде сквозит раскаяние. Я не знаю, что сказать. Не знаю, как оправдать это. Аргументировать свою позицию? Или ухватиться за малейшую ниточку сочувствия и заставить его понять все? Все, что у меня есть, – это моя жалкая правда, и я позволяю ей вырваться наружу: – Я люблю твою дочь. Ответом мне служит удар в лицо. Эндрю отвешивает мне удар в челюсть, сбивая меня с ног; я ударяюсь спиной о стену. – Эндрю! – кричит Саманта. Я не успеваю оправиться и осознать произошедшее, как он снова набрасывается на меня, хватает за воротник нечеловеческой хваткой и трясет. – Нет, ты не влюблен в нее. Ты охотился на нее. Ты совратил ее. – Он забрызгивает слюной мне лицо, когда рычит сквозь стиснутые зубы. – Как долго ты фантазировал о моей маленькой девочке? Как долго ты принуждал ее к этому под моей чертовой крышей? Нет. Я потрясен, поражен, мое сердце разбивается. У меня перехватывает дыхание, когда мой желудок сворачивается от тошноты – чувствую, что меня сейчас вырвет. Так он думает? В это он верит? Я мотаю головой, захлебываясь воздухом: – Эндрю… нет. Боже, нет, все было совсем не так. – Желчь подступает к горлу, а мое тело содрогается от неверия. Я как тряпичная кукла в его хватке, безвольная и неспособная к сопротивлению. – Черт… нет… Эндрю отталкивает меня, и у меня подгибаются колени. Я падаю. – Эндрю, черт побери, возьми себя в руки, – говорит Саманта, ее голос хриплый и измученный. Она бросается ко мне и приседает, чтобы осмотреть мое лицо: из разбитой губы идет кровь. Она с материнской нежностью проводит кончиками пальцев по моей щеке. Я все еще качаю головой, мое дыхание учащается. Мне кажется, что у меня вот-вот начнется паническая атака. – Ты же так не думаешь… – вырывается из меня, когда я смотрю на Эндрю; все мое тело бьет дрожь. – Ты просто не можешь так обо мне думать… На краткий миг в его взгляде мелькает раскаяние, но он снова надевает маску. – А что я должен думать? Ты занимался сексом со своей сестрой. – Нет… – Своей сестрой, Брант! – Она не должна была быть моей сестрой! – взрываюсь я, откидывая голову назад к стене; ядовитые слезы застилают мне глаза. Грудь сдавливает, ребра горят, дыхание сбивчивое. – И это несправедливо. Это, черт побери, несправедливо, – твержу я сломленно и безнадежно. – Она должна была быть сестрой Тео, а мы должны были вырасти вместе, как соседи, я был бы обычным мальчиком, который влюбился в обычную девочку, и это все было бы правильно. Саманта замирает рядом со мной, в ее глазах стоят слезы. Эндрю замолкает. Настороженный. Выражение его лица меняется. Из меня вырывается вопль, и я бью кулаком по полу. – Это несправедливо, что мой отец сошел с ума и разрушил мою жизнь, забрав у меня мать, и вместе с этим уничтожил все мои шансы на будущее с этой девушкой – удивительной, невероятной девушкой с самым чистым сердцем на свете. – Мое собственное сердце словно сжимается от боли, пока я вырываю из себя все новые и новые слова. На лбу выступают капельки пота, во мне бурлит адреналин. – Девушкой, которая убирает из пакетика все фиолетовые конфеты, потому что знает, что я не люблю этот цвет. Девушка, которая пользуется духами с запахом сладостей, потому что это напоминает мне о моей маме. Девушкой, которая печет мне десерты, хотя она даже не любит готовить. Она храбрая и добрая и так чертовски хороша, что просто невозможно заметить какую-либо другую девушку, кроме нее. По щекам текут слезы. Поверженный, я прижимаюсь к стене, тяжело дыша: – Я влюблен в Джун. Я люблю Джун… безумно, без остатка, бесконечно. Я погряз так глубоко, что нет пути назад. И я бы любил ее, несмотря ни на что, независимо от обстоятельств, независимо от того, были ли бы мы соседями, друзьями, одноклассниками или незнакомцами – я рожден, чтобы любить ее. – Я сглатываю ком в горле и закрываю глаза. – Но мне раздали карты, из-за которых я оказался в дерьмовых и несправедливых обстоятельствах. Из-за всего этого моя любовь стала не благословением, а проклятием. И мне жаль… Мне так чертовски жаль, что все сложилось именно так. Грудь разрывает от полных боли вздохов, а челюсть болит от удара Эндрю. Саманта мягко кладет руку мне на плечо – маленький жест утешения. И пока я сижу там с зажмуренными глазами, бессильно опустив руки на пол, голос Эндрю нарушает тишину: – Извини, что ударил тебя. Я открываю глаза, его осунувшаяся фигура едва видна сквозь мое затуманенное зрение. Но я вижу раскаяние в его глазах. Я вижу его чувство вины. Эндрю отступает назад и тяжело вздыхает. – Но я все еще не могу смотреть на тебя, – заканчивает он, проводя обеими руками по волосам. – Я не знаю, когда я вообще смогу на тебя смотреть. Эндрю разворачивается и уходит, исчезая на лестнице; звуки его шагов сливаются с громовыми ударами моего сердца. Мои глаза снова закрываются. Человек, который вырастил меня как собственного сына, который дал мне кров и любовь, безусловную поддержку, видит во мне монстра.