И я надеюсь, молю, умоляю, что однажды… Мы наконец-то сможем поставить нас на первое место. Глава тридцать пятая «Сначала – главное» Брант, 26 лет Это мое первое «первое июня» без нее. Тетя Келли сидит рядом со мной в густой траве, по щекам катятся слезы. Солнце опускается за кроваво-красный горизонт, отбрасывая рассеянный свет на каменные надгробия. – Я каждый год в этот день навещаю могилу твоей матери, – тихо говорит она, вытирая глаза носовым платком. – Это только второй раз, когда я плачу. Мое сердце бешено колотится, когда я сажусь рядом с могилой. – Это всего лишь второй раз, когда я прихожу на ее могилу, – виновато признаюсь я. Она улыбается: – Я ценю то, что ты пошел со мной сегодня. Думаю, именно поэтому я сегодня такая эмоциональная. Теплый ветерок обдувает мне лицо, и я закрываю глаза, наполненный меланхолией и покоем. Прошло девять месяцев с тех пор, как я связался с тетей Келли, восстановив отношения после долгих лет практически отсутствующего общения. Она всегда была добра ко мне, она всегда была хорошей. И она единственный оставшийся человек, связывающий меня с моей матерью. Я не знаю, почему я так отдалился. Грустные воспоминания, может быть. Страх. Она так похожа на маму: у нее такие же медные волосы, напоминающие кленовый сироп, и глаза оттенка топленого шоколада. От нее по-прежнему пахнет кошкой, но иногда, когда дует легкий ветерок, я чувствую тот же сладкий запах моей мамы. От этих воспоминай раньше мой живот сжимался от боли, а тело будто пронзало иголками, теперь же они приносят мне некое подобие успокоения. Прямо как Бабблз. Как оказалось, тетя Келли все это время держала Бабблза в коробке на чердаке. Игрушка была изъята детективами в качестве улики на месте преступления, но, когда преступление было раскрыто, а дело закрыли, немногие вещи, что забрали в ту ночь, были возвращены тете Келли как ближайшей родственнице. Она чуть его не выбросила. Плюшевый слоник сильно испачкался, когда упал в лужу крови, но тетя Келли постирала его в отбеливателе и перекиси, зная, как много он для меня значил. Только к тому времени, как ей вернули игрушку, она уже купила мне нового слоника, решив, что Бабблза выбросили. Я стал привыкать к новой жизни с Бейли. Я проходил терапию. Я пытался все забыть. И она боялась, что, если я увижу старую игрушку, это отбросит меня назад и помешает моему восстановлению. Поэтому она сложила его в коробку вместе с другими детскими вещами: книгами, одеждой и несколькими художественными проектами, которые я сделал в детском саду из формочек и глины. Она планировала отдать мне эту коробку, когда у меня появятся собственные дети, чтобы передать сокровища сыну или дочери. Бабблз пролежал в этой коробке на чердаке у тети Келли двадцать лет. Пока не появилась Джун. Она связалась с моей тетей вскоре после приезда в Нью-Йорк. Джун рассказала мне, что однажды утром она проснулась от странного чувства. Она не могла его объяснить. Она сказала, что сильно по мне скучала, плакала в обнимку с Агги, ей хотелось, чтобы у меня был мой собственный особенный слоненок из детства. Джун упрашивала родителей дать ей информацию о потерянной игрушке в течение многих лет, но они ничего об этом не знали. Она даже позвонила в полицейский участок, но они понятия не имели, о чем она говорит. Ей никогда не приходило в голову спросить тетю Келли. До того утра. Тетя отправила игрушку в Нью-Йорк в тот же день, а затем Джун отправила ее мне, украсив подарок своим стихотворением. И, черт возьми, я благодарен. Я чертовски благодарен. Бабблз вернулся ко мне в идеальное время, сумев помочь заполнить гнетущую пустоту и множащиеся дыры в моем сердце. Я никогда не узнаю, что побудило Джун позвонить моей тете, но я убежден, что она спасла мне жизнь в тот день. Я вздыхаю и поднимаю взгляд на безоблачное небо, проводя пальцами по траве. Повернувшись к тете Келли, я тихо говорю: – Прости, что я так долго не приезжал сюда с тобой. Я видел, как больно тебе было каждый раз, когда я говорил «нет». Тетя Келли всхлипывает, засовывая платок обратно в передний карман своей персиковой блузки. – Я все понимала, Брант. Я никогда не злилась и не обижалась. – Но все равно от этого было больно. Солнце садится чуть ниже, отбрасывая тени на мои слова. Она смотрит в мою сторону: – Было больно от этой потери и от того, что я просила тебя посетить со мной могилу твоей матери. Больно от всего этого, но не от того, что ты отказывался. Я прикусываю губу, скользя взглядом по высеченному на плите имени моей матери. – Что ж, спасибо, что дождалась меня. Спасибо, что дала мне время. – Иногда самый большой подарок, который мы можем кому-то сделать, – это дать время, – говорит она. Ее слова отдаются во мне. Время может быть самой болезненной вещью на свете, но иногда – это единственный путь к исцелению. – Сегодня одно воспоминание тронуло мое сердце, – говорит мне тетя Келли, вытирая слезинку со своей щеки. Ее голос мягкий и тихий, а ресницы слипаются от туши, когда она моргает, глядя на меня. – Кэролайн была беременна тобой… восьмой или девятый месяц, я думаю. Она уже готовилась к родам. – Тетя улыбается с грустью, отблески заката подсвечивают рыжеватые блики в ее волосах, которые смешиваются с серебристым и белым цветами. – Она переживала, потому что не могла решить, как тебя назвать. Все-таки это огромная ответственность – давать имя человеку. В тот день мы прогуливались по парку, попивая горячее какао. Зима таяла, переходя в весну, пока мы наблюдали, как дети носятся по игровой площадке. Мои глаза начинают блестеть от слез, когда я думаю о своей матери, такой счастливой и беззаботной, готовящейся к новому захватывающему этапу жизни. Я сглатываю ком в горле, пока тетя Келли продолжает: – Мы сели на скамейку в парке и стали наблюдать за всем вокруг. Наблюдали за людьми. Она была так счастлива в тот момент. И я не думаю, что Люк… – Она стискивает зубы и отводит взгляд. – Я не думаю, что Люк проявлял жестокость в тот момент. Контролировал – да, но… Я опускаю взгляд на траву, ненавидя его больше, чем когда-либо. – В любом случае, – с трудом сглатывает она, делая прерывистый вдох. – На другом конце парка был маленький мальчик, может быть, семи или восьми лет. Он был милейшим ребенком с непослушными темными волосами и хитрой улыбкой. Но больше всего выделялась девочка. Мы смотрим друг на друга, и я приподнимаю бровь. – В песочнице была маленькая девочка, – говорит она мне. – Она была младше. Совсем маленькая. Она пришла со своими родителями несколькими минутами ранее, и, как только они усадили ее на песок, она начала плакать. Очень сильно кричать, захлебываясь слезами. – Тетя Келли снова улыбается сквозь слезы. – Эта девочка вынудила весь парк убежать на холмы… кроме мальчика. Он остался. И пока все остальные собирали свои вещи, чтобы уйти, он подбежал прямо к ней и начал гладить ее по спине. Успокаивать ее. Говорить, что все будет хорошо. В результате он успокоил девочку, потом уселся рядом с ней на песок и играл с ней целый час, пока ее слезы не сменились смехом и радостными визгами. Они построили замки из песка. Они сделали рвы. И могу тебе сказать, это была милейшая вещь, которую я когда-либо видела. Прикусив щеку, я прокашливаюсь, чтобы успокоиться: – Что случилось? Тетя Келли улыбается еще шире от этих воспоминаний. Полная сладкой ностальгии. – Твоя мама подошла к мальчику, прежде чем он ушел, – ну, точнее, доковыляла. У нее был огромный живот, – смеется она. – Она подошла к мальчику и спросила, как его зовут. У меня перехватывает дыхание. – Он сказал, что его зовут Брант.