Кажется, было еще кое-что… последнее, что я должен был сделать, но я не могу вспомнить. Что это было? Что же это было? Из глаз льются слезы, щиплет в горле, мысли бешено проносятся в моем сознании. «Еще кое-что, Брант…» Я не могу вспомнить. О нет, я не могу вспомнить! Пол холодный и темный, мне так одиноко. Мне страшно. Мне никогда еще не было так страшно. Когда, плача и крича, я зову маму, последняя просьба моего отца всплывает в памяти. А, точно! Закрыть… Бум. Я дергаюсь от громкого звука, все тело дрожит, я широко распахиваю глаза. Думаю, может, это просто фейерверк. Я все еще слышу их иногда, прямо за окном, те, что еще пускают в честь прошедшего Дня поминовения[5]. Они окрашивают небо в красивые яркие цвета. Глядя на них, я чувствую себя счастливым и улыбаюсь. Но сейчас я не чувствую себя счастливым, и я не улыбаюсь. Мне кажется, что это был не фейерверк. Я все равно закрываю уши, хотя, может быть, уже слишком поздно. Я изо всех сил стискиваю уши руками, уткнувшись лицом в мягкую игрушку, чтобы ничего не слышать. Так я и лежу долгое время. Мне сложно определить, сколько прошло времени, но, возможно, и несколько часов. И я знаю, что должен ждать, пока не выглянет солнце и не зальет светом мою комнату, но у меня уже болят мышцы. Тело устало и занемело, шея ноет. Здесь становится трудно дышать. Решившись, я набираю номер, который назвал папа. 911. Отвечает женщина, но я ничего не говорю. Папа не велел мне ничего говорить. Он просто сказал мне набрать номер. Я ползу на животе, помогая себе руками, а затем хватаю Бабблза и на цыпочках выхожу из комнаты, стараясь идти как можно тише. Я обещал папе, что не буду спускаться вниз, поэтому не хочу, чтобы он меня услышал. Он не должен знать, что я нарушил обещание. У меня внутри все сжимается, пока я пробираюсь по темному коридору. Всюду тихо и слышен только скрип деревянных половиц, а также шум потолочного вентилятора. Я осторожно спускаюсь по лестнице. Это все напоминает мне рождественское утро, когда я украдкой заглядываю под елку, проверяя, не приходил ли Санта и не принес ли мне подарки, завернутые в яркую бумагу и сверкающие банты. Но это не рождественское утро. И то, что я обнаруживаю, спустившись по лестнице, – это не подарки, подписанные моим именем. Нет радости. Нет ощущения чуда. Есть только неописуемый кошмар. Кровь. Страх. Крик. Мой крик. Я зажмуриваю глаза, пытаясь прогнать увиденное. Затем снова их открываю. Это все на самом деле, это реально… о нет, это происходит на самом деле! Бабблз выскальзывают из руки, падая в лужу красного цвета, которая растеклась из дыры в голове моего папы. Рядом с ним лежит пистолет – точно такой же, который я видел в фильмах и телепередачах. Мама тоже лежит рядом с ним. У нее что-то обмотано вокруг шеи, из-за чего ее рот открыт, а глаза выпучены. Мне кажется, что это рабочий галстук моего отца. Он фиолетовый. Я ненавижу фиолетовый. Это самый ужасный цвет, который я когда-либо видел. Мама не смотрит на меня, хотя ее глаза открыты. Она безмолвна и неподвижна, как и папа. – Мамочка? – едва ли это похоже на мой голос. Он такой высокий и писклявый, слова вязнут в горле, как жевательная конфета Laffy Taffy. Я обхожу отца и реку крови, что растеклась вокруг него, и бросаюсь к маме. Она не двигается. Она не обнимает меня в ответ. Она не оберегает меня, как обещала. Я рыдаю у нее на груди, умоляя ее проснуться, прошу, чтобы она почитала мне сказки и спела колыбельную. Мне так нужно, чтобы она сказала мне, что это всего лишь плохой сон. Здесь через некоторое время меня и находят незнакомые люди, одетые в форму. На их лицах застыл ужас – такой же, как и на лице моего отца, когда он выходил из моей комнаты. Они отрывают меня от мамы, и я дерусь, кричу, плачу; я отчаянно тяну руки, умоляю, пока они выталкивают меня наружу через входную дверь. Подальше от нее. Подальше от папы. Подальше от Бабблза. Кто-то заворачивает меня в одеяло, хотя мне не холодно. Мне говорят добрые слова мягким голосом, но я их не слушаю. Подъезжают машины «Скорой помощи» с красно-синими мигалками и ревущими сиренами – они присоединяются к полицейским машинам, выстроившимся вдоль нашей тупиковой улочки. Соседи выходят из домов, в ужасе прижимают ладони ко рту, качают головами и смотрят на меня взглядом, в котором читается любопытство. Но только не Тео. Его нет дома. Он в больнице с мамой, папой и новорожденным ребенком. Вокруг меня разносится шепот, и я пытаюсь разобрать некоторые слова: Ох, а-а-а, ах. Убийство. Самоубийство. Он убил ее. Бедный ребенок. Трагедия. Я свешиваюсь через перила у подъездной аллеи, чтобы достать один из проклятых камней, откатившихся от почтового ящика. Беру его в руку и внимательно на него смотрю, проводя большим пальцем по гладким краям. Я думаю, папа любил этот камень больше, чем маму. Думаю, он любил его больше, чем меня. Я сжимаю его в кулаке, глядя в ночное небо, на котором мерцают звезды и кружат загаданные желания. Тогда я понимаю, что, возможно, это я во всем виноват. Может быть, я убил своих родителей. Может быть, я променял их на глупое желание. Вот только… у меня нет младшей сестренки. У меня никого нет. Нижняя губа начинает дрожать, слезы литься рекой. Я сжимаю камень. Затем ставлю его на место. Глава вторая «Первое впечатление» Брант, 6 лет Тетя Келли проводит пальцами по моим волосам, из-за чего я ощущаю ее большие холодные кольца на своей коже. Она немного похожа на маму, когда улыбается, и глаза у нее такие же темно-карие, но от нее не пахнет сладким. От нее пахнет ее кошкой. Той самой, которая меня укусила. – Для тебя это к лучшему, Брант. Я знаю, тебе сейчас страшно, но вот увидишь… Это правильно… это разумно. – Она оглядывается через плечо, а когда снова поворачивается ко мне, у нее блестят глаза. – Так хотела Кэролайн. Я оглядываюсь, точно зная, что заставило ее глаза наполниться слезами.