– Как обстоят дела? – бормочет он, потягивая пиво. Прокашлявшись, я откидываюсь в шезлонг, кручу в руке бутылку пива. Я бросаю на него взгляд: на нем белая футболка и купальные шорты, медного цвета волосы отросли и переливаются в лучах позднего полуденного солнца. – Дела обстоят никак, – лгу я. Дела обстоят так, что все зашло слишком далеко. Он вопросительно приподнимает бровь: – Ты ведь знаешь, что я коп? Я за милю чувствую обман. – Ничего не случилось. Он кивает, затем делает еще один глоток: – В это я верю. Вздохнув, я ставлю уже теплое пиво в подстаканник и смотрю на Джун, обвязывающую яркое радужное полотенце вокруг своей тонкой талии. – Она переехала ко мне на прошлой неделе. – Ты серьезно? – Да, я серьезно, – бормочу я, уже зная, какая это была огромная ошибка. Уже зная, что, пока я благополучно плескался на мелководье весь последний год, собственная глупость и слабость толкнули меня в глубокие воды, в которых теперь я тону. – Она хотела почувствовать вкус независимости. – Независимость. Точно. – Он опускает голову, задумчиво сжимает губы. – Ты играешь с огнем, Брант. И если ты хочешь обжечься, пусть так и будет, но пламя будет распространяться… ты должен принять тот факт, что все вокруг тебя поглотит огонь. Я сглатываю: – Это сложно. – Огонь быстро распространяется. Ты зажигаешь спичку, и все, на фиг, вспыхивает. Мой взгляд замирает на Джун, пока она выжимает воду из волос и исчезает за домом вместе с Селестой. Он прав. Я знаю, что он прав. И я пытался, пытался закупорить свои чувства, поместить их в бутылку, бороться с ними изо всех сил, быть сильнее того, чем бы это ни было. Я снова ходил на прием к доктору Шелби, моему психологу со времен детства, в надежде получить совет. Наставление. Она сказала мне: «С глаз долой – из сердца вон, а если не можешь этого сделать, сфокусируйся на чем-то другом». Я и так пытался. Черт, Джун подталкивала меня попробовать это… и я попробовал. Я поцеловал Сидни. Я поцеловал Сидни, зная, что это может привести к чему-то большему, зная, что она может быть идеальным лекарством от этой болезни. Я не был с женщиной с того последнего раза с Венди, с той ночи, когда она вытащила мои гребаные чувства на безжалостный свет дня. У меня не было секса несколько лет, потому что я влюблен в ту, в которую не должен быть влюблен. В ту, которой не смогу обладать. И это нездорово. Джун встречается с кем-то, и я совру, если скажу, что это не разрывает меня изнутри. Каждую субботу она исчезает в ночи с каким-то таинственным мужчиной, о котором мне не говорит, наверное, боясь, что я выслежу его и заявлюсь у него на пороге, как это было с Уайеттом. Логично. Она, скорее всего, занимается сексом. Скорее всего, у нее дикий, безудержный секс с кем-то другим, а не со мной, и эта мысль не должна меня так мучить. Кип прерывает рой мыслей, чувствуя, что задел за живое. – Эй, где бы ты сейчас ни был, я не хотел тебя туда отправлять. – Он легонько толкает меня локтем. – Я готов поддержать вас обоих. И ты можешь принять мой непрошеный совет или проигнорировать его, вы оба взрослые люди, но я просто хочу, чтобы вы были осторожны. Я смотрю на него: – Да, я тебя понял. – Ты и так много потерял, и мне бы не хотелось, чтобы ты потерял еще больше. Вспоминается Тео. Его последние слова. Его предсмертное благословение. В груди все сжимается при воспоминании, и я с болью втягиваю воздух, кивая. – Знаешь, я бы хотел сказать тебе, что это всего лишь мимолетное увлечение: что-то нездоровое и временное… жажда, которую хочется утолить, – говорю я тихим хриплым голосом. – Это превратило бы меня в извращенного психа? Возможно. Но, по крайней мере, это не причинило бы и половины той боли, которую я испытываю сейчас, будучи безнадежно влюбленным в нее, не видящим будущего ни с кем, кроме нее… не имея возможности жить нормальной, здоровой жизнью свободного мужчины, потому что я уже принадлежу той, к которой не могу даже прикоснуться. У меня ком в горле от нахлынувших эмоций. Когда я бросаю взгляд на Кипа, он смотрит на меня. Он сводит брови, его челюсть напряжена от понимания этих чувств. Мои слова повисают в воздухе: они звучат громче, чем бессмысленная болтовня и плейлист семидесятых, заполняющий окружающее пространство. – Мое настоящее имя не Кип, – наконец говорит он. Я приподнимаю брови в удивлении, не ожидая такого ответа. – Что? – Лэнс. Лэнс Киптон. – Он смотрит в сторону, уставившись на траву под нашими босыми ногами. – Прежде чем стать копом, я работал менеджером по ментальному здоровью. Я часто выезжал на вызовы, посещал различные психиатрические отделения, наркологические клиники, оказывал помощь на дому. Была больница, которую я часто посещал… и в этой больнице была женщина. Медсестра. – Он улыбается с непривычной нежностью. – Ее звали Эллоин – красивое имя, да? Я складываю руки на коленях, слегка кивая ему. – В любом случае… она называла меня Кип. Этого прозвища я стал жаждать почти так же сильно, как я жаждал посещений той больницы. Она была красива, конечно. Черные, как уголь, волосы и бледно-зеленые глаза. В ней была какая-то нежность, мягкость… от нее исходила такая аура, что ее так и хотелось беречь и защищать. Пациентов и персонал тянуло к ней… да и меня тоже. – Ты… влюбился в нее? – делаю я вывод, замечая нотки страдания в его голосе. Он кивает. – Влюбился. С легкостью. Без усилий, – говорит он. – К сожалению, все после этого пошло не так. Она была замужем. – Черт. – Ага, – бормочет Кип, проводя языком по зубам. – Он был абьюзивным сукиным сыном, поэтому я чувствовал, словно это дает мне некое разрешение вступить в отношения с женщиной, которая не была моей. Женщиной, которой я не мог обладать. Она была недоступной… запретной. Он выразительно смотрит на меня, и схожесть ситуаций глубоко проникает в душу. – Но мы влюбились. Мы безумно влюбились друг в друга, а если подобное начинается, то это чертовски трудно остановить. – Кип на мгновение замолкает, постукивая пальцем по бутылке пива; все его мышцы напряжены и подрагивают. – Я говорил тебе, что мои родители погибли в несчастном случае на лодке много лет назад. Именно это дало мне новую цель, новое направление и побудило меня стать копом. Я хотел справедливости. Я нуждался в ней… и не только ради них. – Он смотрит в мою сторону: взгляд затуманивается от глубокой боли. – Ради нее тоже. Ради Эллоин. У меня перехватывает дыхание, когда до меня доходит смысл его слов. – Она была в той лодке? Кип прикусывает губы, сдерживая слезы: – Да, была. Это была моя лодка, и я взял Эллоин на воду с моими родителями в тот день, чтобы их познакомить. – Он закрывает глаза, наклоняя голову. – Случилось возгорание в районе двигателя. Детективы сочли это подозрительным: обнаружили следы повреждений. Попахивало поджогом, и я знал, что это был ее подонок-муж. Я знал это… но не мог этого доказать, и дело замяли, – говорит он. – Я был единственным выжившим. Господи. Мое сердце разрывается от боли. Кип потерял так много, он прошел через кромешный ад. Я провожу рукой по лицу, тяжело вздыхая, его едкая, как дым, история отдается во мне. – Боже, мне очень жаль. Я даже представить себе не могу. – Да… трудно вообразить, что я пережил подобный ужас, – отвечает он, прикусывая губу и качая головой. Он замолкает и снова смотрит на меня. – Так что… когда я говорю тебе быть осторожным, я говорю тебе это из своего собственного очень близкого и очень трагичного опыта – правда, будь чертовски осторожен. Я понимаю эту потребность, этот всепоглощающий огонь, который превращает все доводы разума в пепел. Я был там, прямо в эпицентре пламени. Стоял один среди руин, и все, что осталось, – это сажа, щепки и клубящийся дым. Я вдыхал его. Я задыхался от него. И я не говорю, что ваша ситуация такая же… Я не говорю, что вы обречены на трагедию. – Он улыбается – маленький огонек эмпатии во мраке агонии. – Я просто говорю как другу, что есть вещи намного хуже, чем любить не того человека. Я смотрю на него в ожидании. Внутри все сжалось. – Хуже – только потерять его. * * * Проходит час. Я продолжаю впитывать слова Кипа, ковыряясь в бургере и болтая с его друзьями и коллегами, как вдруг до меня доходит, что я не видел Джун с тех пор, как они с Селестой ушли. Девушки приехали со мной, так что должны быть где-то рядом.