Я стараюсь не обращать внимания на тепло, которое ползет по моей руке, когда наши пальцы переплетаются. Я пытаюсь подавить смутное чувство, которое поражает мое сердце, когда она смотрит на меня глазами лани и с той же милой улыбкой. Стиснув зубы, я с сожалением высвобождаюсь из ее руки, как только мы оказываемся в поле зрения ее родителей. Это не совсем вечеринка – здесь только мы вчетвером. Так захотел провести свой день рождения Эндрю в этом году. Он попросил нас надеть «буги-туфли»[38] и оставить хмурые лица за порогом. Когда мы заходим во внутренний дворик, он уже танцует буги-вуги[39]. Песня September группы Earth, Wind, and Fire гремит из колонок, Эндрю и Саманта скачут по плитке, она – в атласном красном платье, а он – в своих чудаковатых тапочках. Он кружит ее по кругу, она со смехом откидывает голову назад, затем Эндрю берет лопатку и подносит ее ко рту, будто микрофон. – Ты помниииишь? – напевает он театрально. Джун закрывает рот ладонью, не сдержав смех, сливающийся с песней. Она снова хватает меня за руку. – Потанцуй со мной, – просит она с ухмылкой. Меня утягивают в центр патио, к Бейли. Джун обнимает меня за талию и берет за руку. Йоши мчится за нами, ковыляя на своих старых косолапых лапках и лая так, будто пытается подпевать. – Ты знаешь, что я не умею танцевать, Джунбаг, – говорю я ей, но моя зачарованная улыбка дает ей понять, что я все равно попытаюсь. Эндрю подмигивает нам, когда снова наклоняет в танце Саманту, чуть не уронив. Мы все смеемся. Мы смеемся так сильно, что чувствуем боль в животе. Джун падает мне на грудь, сжимая руку, пока неуклюже кружит нас по патио. Она приглушенно смеется, уткнувшись мне в рубашку, тем самым посылая теплую дрожь прямо в сердце. Она поднимает на меня глаза, упираясь подбородком в грудь. – Я скучаю по танцам, – тихо говорит она с легкой грустью. С тоской. – Я знаю. – Иногда я думаю о тех днях, когда я была ребенком, танцевала на большой сцене на всех этих весенних концертах. Ни астмы, ни разбитого сердца. Только танцы. Я скольжу рукой на середину спины и наклоняю ее. – Это можно вернуть. Легкая улыбка освещает ее, когда она взмывает обратно, сильнее сжимая мою ладонь. Ее глаза поблескивают в вечерней дымке. – Слишком много плохого произошло. Эта черная туча преследует меня повсюду, и все уже не то. – Танцы есть танцы, Джун. – Я неловко кручу ее. – Черная туча слишком большая. Она кружится с гораздо большим изяществом, когда падает обратно мне на грудь, я шепчу ей: – Будь сильнее этого. Джун открывает рот, чтобы возразить, но слова так и остаются несказанными, когда доходит смысл моих. Она моргает, в ее взгляде появляется надежда. – Дорогая, это одна из твоих любимых песен, – вклинивается Саманта, вырывая нас из волшебного момента. Я отпускаю Джун, гадая, не были ли мы слишком близко друг к другу. Прокручиваю в голове момент, задаюсь вопросом, не смотрели ли мы друг на друга «неправильно» или не прижимались ли друг к другу слишком интимно. Интересно, заметили ли Бейли тот жадный взгляд в моих глазах, который, уверен, я забыл спрятать. Боже, надеюсь, что нет. Почесав затылок, Джун отступает назад, переключает внимание с меня на песню. Она сияет, узнав ее. Stand By Me Бена И. Кинга. Джун выступала под эту песню несколько лет назад, когда только перешла в старшую школу. Это всегда было одним из ее любимых выступлений. – Мне кажется, я до сих пор помню этот танец, – говорит она, прыгая на траву и становясь в одну из балетных позиций. Когда звучит следующий куплет, она движется. Она плывет и скользит. Она танцует. Я уже не воспринимаю песню: все, что я вижу, – это Джун, скользящую по облакам, как певчая синяя птица. Словно она никогда не теряла крылья. Я прерывисто вдыхаю, стискивая пальцы, впитывая каждую ее частичку. Она склоняется, прыгает и покачивается, ее руки выгибаются дугой в форме радуги. Ее движения – настоящая поэзия, а улыбка – выгравированный на губах восклицательный знак танца. Джун – намного больше, чем просто танцовщица. Она самая изысканная хореография природы. Когда песня заканчивается, Эндрю и Саманта радостно хлопают, лица сияют от гордости. Эндрю свистит, а Саманта складывает ладони перед собой, сияя материнским восхищением. Я знаю, что они видели то же, что и я, – эту возрождающуюся искру. И я надеюсь, что она ее разожжет. Я надеюсь, что она сохранит ее. Джун делает театральный поклон, проводит рукой по кругу и откидывает волосы, смущенно засмеявшись. Ее взгляд перемещается на меня, жаждая моей реакции. Я хлопаю. Я улыбаюсь. Но все, что она ищет, заключено в моем взгляде, в котором весь прочий мир померк, поглощенный любовью, которую чувствую. Она опускает голову. – Не знаю, как вы, дети, но я уже готов к торту, – заговаривает Эндрю. Он бросает на меня взгляд: – Клубничный с ревенем, да? – Как всегда, – подтверждаю я. – Со сливочно-сырной глазурью. В этом году я готовил торт на его день рождения. Я каждый год готовлю торты на каждый день рождения. – Я никогда не приму Бранта как должный «грант», – подмигивает он, проносясь мимо меня. Ух ты. Точно уверен, что сама рифмованная шутка вызывает испанский стыд. Мы все одновременно стонем, а Саманта бежит за ним, нежно пожимая меня за плечо. – Я захвачу тарелки. Когда они заходят на кухню и закрывают за собой дверь, Джун тянется ко мне и обхватывает меня за талию, крепко обнимая. Она щекой прижимается к моей груди, и я замираю на мгновение в нерешительности, потом провожу пальцами по ее волосам, надеясь, что Бейли не наблюдают за нами через занавески. Это всего лишь объятие, говорю я себе. Меня наполняет аромат сирени – сладкий и благоухающий. Успокаивающий и исцеляющий. Я не знаю, исходит ли он от кустов сирени, растущих вдоль задней части дома, или от женщины в моих объятиях – мягкой и нежной, как лепесток. – Ты всегда пахнешь весной и лимонным драже, – нежно говорю я, целуя ее в макушку. Глаза закрываются от удовольствия, когда я вдыхаю ее запах. Она вздыхает, тепло ее дыхания проникает через кашемир рубашки. – А ты всегда пахнешь мятой и мылом Ivory. Птицы поют нам серенады, пока мы стоим в центре патио, замерев в объятиях, и дышим в идеальном ритме, слегка покачиваясь, как будто сама природа поет специально для нас. Затем мы одновременно произносим: – Как дом.